Этим вечером Булаковский лично проверил дежуривших в ночь по пожарной части, дав, как всегда, наказ посматривать и послушивать, где что творится. Некоторая смутная тревога копошилась в душе брандмейстера. Он видел, что друг его и начальник Сыровяткин весь день носится как угорелый, вся полиция на ногах с раннего утра, а в чем дело - непонятно, Сыровяткин молчит. Уж так и эдак пытался Булаковский разузнать причину скрытой тревоги. На него только махали, шипели и просили не лезть, куда не следует. Что, в общем, было обидно. Все-таки приятели, сколько заседаний Комитета во славу народной трезвости осилили, да и прочие случаи не вычеркнешь. А тут - такое отношение.
Булаковский понял, что дело выходит нешуточное, а раз так, надо держать ухо востро. Он решил прогуляться для очистки совести. Неторопливо идя по пустым улицам, Булаковский, к некоторому удивлению, не повстречал ни одного городового, которые обязаны были заступить на ночное дежурство. Что могло помешать постовым выполнять свои прямые обязанности, его воображения не хватало. Брандмейстер прекрасно знал, что покладистость Сыровяткина только кажущаяся. Своих подчиненных полицмейстер держит в мягком, но кулаке. Чтоб городовой не вышел на ночной пост - такое и помыслить невозможно. Однако что ни говори, а городовых не было. Булаковский нарочно дал кружок и обошел центральные улицы. Опять - никого. Объяснением такому чуду могло быть одно: приказ Сыровяткина. Что толкнуло полицмейстера на должностное преступление, было выше понимания брандмейстера и заодно подлило масло в огонек тревоги. Булаковский намерился провести тщательный обход города.
Ничто не нарушало тишины засыпающего Павловска. Брандмейстер неторопливо обходил улицы, везде царило умиротворение. Он уже начал подумывать, что беспокойство излишне, когда ноги вынесли его к градской больнице. Вернее, к улочке, которая выходила на больничный двор. Булаковский и сам бы не смог объяснить, что заставило его вглядываться в темень. Ему показалось, что у больничного флигеля происходит неясное движение. Что было довольно странно в такой час. Брандмейстер счел за лучшее подождать, не выдавая своего присутствия. И правда, в ночной тишине раздались тихие звуки, как будто кто-то спотыкался в темноте о дворовый мусор.
Булаковский сощурился, чтобы лучше разглядеть происходящее. Как вдруг вспыхнул огонек, как от серной спички. Огонек исчез, а вместо него взвились язычки пламени крохотного факела. Дальше случилось невероятное: факел взметнулся вверх и полетел. Раздался звон разбитого стекла, пламя исчезло. Где-то внутри флигеля раздался хлопок, настала тишина. Булаковский не верил, что это происходит наяву, а не во сне.
За больничным оконцем, выкрашенным белой краской, заплясали первые всполохи пожара. Булаковский не заметил, куда исчез тот, кто бросил факел. Брандмейстеру было не до того. Он думал только об одном: как быстрее, короткой дорогой, добежать до пожарной части, поднять всех по тревоге и потушить зачинавшийся пожар. В эту ночь Булаковский бежал так быстро, как никогда не бегал в жизни.
Путеводитель
Для господ, путешествующих по местным достопримечательностям Павловска
За год 190 - (оборвано)
Рекомендованная к осмотру дачная архитектура. Нужное подчеркнуть и посетить. Господа, посетившие более пяти дач и составившие их высокохудожественное описание, могут послать в Редакцию и получить шанс выиграть ценный приз за свое любопытство.
Дача Гриндаля
Дача Ольсен
Дача фон дер Палена
Дача Трута
Дача Шуберта
Дача Зеленого
Дача Кабат
Дача Бозе
Дача Брюлона
Дача Расторгуева
Дача Благого
Дача Хоменко
Дача Окунева
Дача Кригера
Дача Клаузена
Дача Белозерова
Дача генерала Чекмарева
Дача Асмуса
Дача Рихмейстера
Дача Крейтона
Дача Самарской-Быховец
Дача Шпигеля
Дача Киняевой
Дача Файницкого
Дача Заборницкой
Дача Брейтштрехера
Дача Витмера
Дача Порохова
Дача Панаева
23. Сны беспокойные
27 апреля все того же года, Петербург.
Солнце полицейского надзора никогда не заходит над столицей империи. Обычный полицейский участок не спит никогда. Скажем, окончены присутственные часы, чиновники и чины участка расходятся по домам, участковый пристав, хозяин и власть вверенных ему кварталов, отдает последние распоряжения на предстоящую ночь и отбывает на свою квартиру, которая находится поблизости или в этом же полицейском доме, пить чай и преклонять голову пред властью жены. В участке же остаются те, кому не положено покидать его. Городовые, не занятые по службе, справляют мелкие бытовые делишки в общей комнате полицейской роты. Сослуживцы их, выходящие на дежурство, расходятся по своим постам до восьми утра. Те, кому нынче повезло находиться в ночном резерве, мирно дремлют на лавках. Как и дежурный чиновник по участку. В поздний час он уже сложил голову на локотки и посапывает на раскрытом журнале приводов и задержаний.
Похожая картина встретила Ванзарова во втором Казанском участке. Да и чего ожидать, когда уже без четверти полночь. Стараясь не шуметь и никого не будить, он на цыпочках подошел к конторке и тихонько пошевелил чиновника. Спросонья тот резко поднял голову, но Ванзаров приложил палец к губам: никакой тревоги, все спокойно, и шепотом попросил ключи от Управления. Чиновник сладко зевнул, порылся в ящике и протянул связку на массивном кольце. В эти тихие годы сыскная полиция еще могла себе позволить не держать в постоянной готовности дежурный отряд: происшествия сперва должен был расследовать пристав участка, а уж потом призывать на помощь сыск.
По темной лестнице Ванзаров поднялся на верхний этаж, открыл заедавший замок и оказался в присутственной части. Электрический свет освещал тускло, но и его было достаточно, чтобы убедиться: за время его отсутствия здесь мало что поменялось. Все те же столы с папками и чернильными приборами, шкафы со справочниками, стол для писем, срочных телеграмм и сообщений.
Ванзаров вдохнул особый, чуть кисловатый запах присутственного места и понял, что скучал по этому гадкому запашку безмерно. Он обернулся, ища местечко, где мог бы пристроиться. И обнаружил, что коллеги проявили редкий такт: на его старом столе, затиснутом в угол около окна, столешница была образцово вычищена, ни одной пылинки или бумажки. На самом видном месте красовалась записка в четвертушку казенного листа: "Дорогой Родион Георгиевич! С возвращением! Казенная мебель находится в вашем полном распоряжении. Жду вас у себя. Чулицкий". Ванзаров устроился на своем месте и погладил зеленое сукно, потертое и дырявое, но такое родное. Как будто действительно вернулся домой.
Скинув пальто и сюртук, он подошел к книжным шкафам. В управлении имелась обширная библиотека разнообразных справочников. Надо сказать, что в столице была какая-то необъяснимая страсть издавать справочники по любому поводу и без повода. Особенно много было справочников касательно государственной службы. Что было чрезвычайно удобно. Ванзаров набрал стопку до подбородка и кое-как донес. Тома шлепнулись о столешницу с глухим звуком.
При элементарном умении сравнивать справочники могли рассказать о любом чиновнике столицы, да-да, практически всю его биографию. Не надо бегать по департаментам, собирая справки. В ежегодниках министерств отмечались все награждения, женитьбы, продвижения по службе, взыскания, выходы на пенсию и отставки. Все, что нужно, чтобы хорошенько узнать о человеке. И сделать выводы. Ванзаров хотел узнать самые общие факты биографии господина Труппа.
Он пролистал справочник служащих Императорской публичной библиотеки, затем справочник Императорского библиотечного общества, не поверив самому себе, залез в списки чиновников дворцового ведомства, Министерства народного просвещения, списки награжденных и получивших новый чин и даже проверил списки выпускников Университета. На всякий случай проверил справочник Министерства финансов по жалованьям чиновников. Везде, где бы он ни искал, результат получался один и тот же: господина Труппа попросту не было. Не было его даже в списке жителей главного городского справочника "Весь Петербург за 1901 год". Оставалось дождаться утра и проверить его по паспортному столу. В любом случае картина складывалась неожиданная.
Ванзаров откинулся на спинку стула и закрыл глаза. Он стал вспомнить, как и когда замечал в библиотеке этого человека. Трупп всегда держался тихо и незаметно, роясь в библиотечных карточках или у стеллажей открытого доступа. Вел себя уверенно и спокойно, обменивался замечаниями с библиографом. Заносил стопки книг за конторку дежурному библиотекарю, держался непринужденно, как свой. Трупп редко попадал в поле зрения, воспоминания о нем были отрывочны и однообразны. Ванзаров старался отыскать в памяти какие-то мелочи, которые не привлекли его внимания тогда. Вот Трупп листает массивный том словаря. Вот Трупп засунул нос в ящик картотеки. Вот Трупп обернулся и посмотрел на него. Ванзаров хотел отвернуться, но шея его окаменела.
Трупп тогда улыбнулся и пошел прямиком к нему. Ванзаров пробовал шевельнуться, но что-то как будто прижало его. Трупп оказался рядом, нагнулся и погрозил пальцем. Ванзаров хотел нанести ему удар в челюсть, так близко и удобно она находилась, но в руку его что-то вцепилось. Трупп улыбнулся ему с укоризной, как нашкодившему малышу. Он полез в карман сюртука и вынул длинную, как копье, сосульку. С той же улыбкой Трупп повернул ладонь Ванзарова и мягко вонзил сосульку. Лед вошел в тело, как в масло. Трупп не спеша вводил копья льда в его плечи, голову, живот. Ванзаров не чувствовал холода, бился, как пойманный волк, но все было бесполезно. Трупп кивнул ему, словно они были заодно, и показал сосульку, сверкавшую серебром. Ванзаров догадался, что эта, последняя, войдет ему в сердце. Он замотал головой, но голова застыла.
"Так надо, - не разжимая губ, сказал Трупп. - Мы же оба знаем, что ничего нельзя изменить".
Ванзаров собрал все силу в мышцах и рванулся из капкана.
Трупп улыбался ему с сожалением.
- Ой! - закричал кто-то над ухом.
Ванзаров прижимал к столешнице чью-то руку в мертвом захвате.
- Отпустите, больно!
Чиновник сыска Кунцевич, некрупный, но жилистый, распластался, как будто тянулся достать что-то, но так и не дотянулся.
- Пощады! Ай!
Ванзаров ослабил пальцы. Растирая вывихнутую руку, Кунцевич согнулся и постанывал.
- Благодарю, Родион Георгиевич, с возвращением… - кое-как пробормотал он.
- Что случилось? - У Ванзарова перед глазами еще кружили остатки дремоты, он слепо оглядывался и моргал. Вокруг стояли незыблемые стены приемной сыска.
- Зашел вас разбудить. Спасибо, что хоть руку не сломали.
- Простите, Мечислав Николаевич, так глупо…
- Ну, у вас и реакция, как у змея. - Мышцы Кунцевича еще жаловались, но он уже улыбался. - Только за плечо ведь тронул…
- Мне очень стыдно.
- Да уж, буду знать и другим скажу: не будите спящего Ванзарова…
- Сгорю со стыда. Который час?
- Восемь. Из Павловска телефонировали, просят вас срочно прибыть.
Вскочив, Ванзаров второпях никак не мог попасть в рукав сюртука.
- Кого убили?
- Не могу знать, просили вас быть, как разыщут. Я заглянул, а вы тут как тут, спите. Ну, я и…
Суетливые сборы вдруг оборвались, Ванзаров принялся обыскивать свои карманы.
- Мечислав Николаевич, мне крайне неудобно, но не могли бы одолжить рублей пять, на дорогу…
- Внизу ждет полицейская пролетка, участок расщедрился, - сказал Кунцевич, протягивая больной рукой красную ассигнацию. - Презент, так сказать, к вашему возвращению.
Если бы не спешка, Ванзаров совсем сгорел бы от стыда. А так - всего лишь спасся бегством, не забыв крикнуть, чтобы вызвали Лебедева.
24. На пепелище
Весенний воздух был отравлен вонью залитых головешек. Вода обильно покрывала двор, последние дымки еще стелились. Но запах стоял плотно. Сыровяткин смотрел на все происходящее и не верил своим глазам.
Обгоревший флигель с большим пятном пепла, как следом пролетевшего дракона, пожарная бочка среди огромной лужи, пожарные, довольные и веселые, отдыхающие от трудов, редкие больные, изгнанные на улицу и завернутые в одеяла, напоминающие личинки бабочек. Все, вместе взятое, под ярко-голубым небом, залитое праздничным солнцем, казалось полицмейстеру дурным сном, от которого он не может проснуться. Еще Константина Семеновича раздражал его друг брандмейстер, который лез с мудрыми замечаниями и громогласно сообщал, что, если бы не его бдительность, от больницы остались бы одни головешки.
Но впереди Сыровяткина ждала куда худшая пытка. Вестник ее приближался во весь опор.
Не дожидаясь, когда пролетка остановится, Ванзаров спрыгнул на ходу и подбежал.
- Кто? - последовал требовательный вопрос вместо приветствия.
Сыровяткин печально приставил ладонь к фуражке.
- Рад видеть, Родион Георгиевич, - в голосе полицмейстера не нашлось и нотки радости.
- Я спросил: кто новая жертва?
- Как видите… - ему указали на пострадавшее здание. - Наша бедная больница, только в прошлом году покрасили.
- Сыровяткин, или проспитесь, или отвечайте на вопросы: что случилось?
- Пожар, как видите…
Как нельзя кстати, объявился Булаковский. Ему нужен был свежий зритель, еще не знавший о его подвиге. Ванзаров показался брандмейстеру как раз подходящей кандидатурой.
- Только вообразите себе - натуральный поджог! - начал он торжественно и величаво. - Делаю, как полагается, ночной обход и вдруг вижу…
- Петр Парфенович, не могли бы вы… - начал Сыровяткин, желая отправить пожарного гореть в аду. Но ему не дали. Ванзаров изъявил желание выслушать свидетеля.
Булаковскому только это было и надо. Распушив перья, он стал подробно излагать, как среди ночи увидел фигуру, которая бросила в окно горящий факел, и…
- Бросавшего опознать сможете? - оборвал доклад Ванзаров.
От такой чести Булаковский решительно отказался: вот еще глупости, как в темноте можно кого-то узнать.
- Это был мужчина или женщина?
Вопрос оказался столь дурацким, что брандмейстер и ответить сразу не мог, запутался в междометиях и все-таки пришел к выводу, что это был мужчина.
- Рост? Приметы?
Ничего подобного Булаковский сообщить не мог.
- Что за предмет был брошен в окно?
И на это ничего определенного пожарный ответить не мог. С мстительным удовольствием Сыровяткин наблюдал, как блестящая спесь слетела с его друга, уступив место растерянности.
- Позвольте, а вы вообще кто такой? - наконец недовольный Булаковский бросил вызов Ванзарову. Узнав, кто перед ним, брандмейстер одернул пожарный китель, оправил ремень и, встав по стойке смирно, доложил, что готов дать любые показания. Только они уже не требовались. Потеряв всякий интерес, Ванзаров обратился к Сыровяткину:
- Константин Семенович, тело жертвы, надеюсь, не трогали?
- А зачем его трогать? - удивился полицмейстер. - Лежит себе, где оставили. Только водой залили.
- Хотите сказать, что подожгли морг с тем самым телом? - Ванзаров не стал вслух называть фамилию балерины.
- Так точно, мало над ней измывались, так еще и сжечь хотели.
Ванзаров не скрывал разочарования и укоризны:
- Я же просил держать язык за зубами…
- Брандмейстер! - в полном раздражении рявкнул Сыровяткин. - Прошу вас и вашу команду убраться вон. Вы уже все сделали, что могли. Гореть больше нечему.
Герой пожара, оскорбленный обращением друга, отдал честь и молча удалился. Спина его будто показывала, как незаслуженно и несправедливо он обижен, да еще публично. Но Сыровяткина такие мелочи уже не трогали.
- Простите, господин Ванзаров, голова кругом, - сказал он. - Новых жертв, к счастью, удалось избежать. Санитар Шадрин мог задохнуться, спал в своем углу, но его спасли. Кроме кашля, никаких увечий. Если зря побеспокоил, не казните за это.
- Вызвали правильно. Я просил поставить пост у больницы. Почему не исполнили?
- Так ведь… - Сыровяткин запнулся. - Засаду поставил…
Глупость имеет такое свойство, что даже психологика порой дает осечку.
- Что, простите, поставили? - не удержался Ванзаров.
- Западню… - последовал тяжкий полицейский вздох. - Теперь вижу, что сглупил. После вашего визита, думаю, нельзя сидеть сложа руки, надо что-то делать, все-таки мы полиция, хоть провинциальная, не чета вам. Но ведь тоже что-то умеем…
- И вы решили расставить всех городовых вокруг храма Аполлона?
- Так точно…
- Чтобы поймать на месте преступления убийцу, который будет мучить новую барышню…
Сыровяткину нечего было ответить. Прозорливость столичного сыщика удручала.
- Рад, что избавили меня от тяжкого груза, - сказал Ванзаров.
- Какого груза? - удивился Сыровяткин.
- Объяснять, какую глупость вы отчебучили. Сейчас куда важнее другое: кому вы рассказали о моем визите к барышне Вольцевой? Приставу обмолвились? Антонову? Кому?
Теперь дело шло о чести полицейского, сколько бы мелких пятнышек на ней ни имелось.
- Господин Ванзаров… - дрогнул голосом Сыровяткин и напрягся струной. - Я, может быть, умом не вышел, но оскорблять меня не позволю. Я… Да я… Да как вы могли…
- Прекратите истерику, полицмейстер. Сейчас не лучшее время обиды тешить. Не говорили - тем лучше. Поясните: почему ваш героический брандмейстер не бросился сам тушить, если увидел поджог?
Кое-как смяв в себе обиду, Сыровяткин кивнул.
- Спросил его об этом, конечно.
- Так отвечайте же!
- Говорит: не имею права лично тушить. Обязан командовать отрядом пожарных в случае возгорания. Строго в соответствии с инструкцией…
- Иногда инструкции следует не исполнять, - сказал Ванзаров, обернувшись на шум от подъехавшей пролетки, а более на знакомый запах сигарки, который проникал сквозь вонь пожарища. - Я займусь господином Лебедевым. Ваша задача, забыв о сне и еде…
- Поднять всех городовых на ноги…
- Думать и соображать, Константин Семенович. Это самое главное для полицмейстера. Особенно в таком опасном городе, как Павловск. И еще: не предпринимать без моего ведома ничего. Считайте это приказом.
Ванзаров торопливо зашагал к пролетке.
Не пожалев начищенных ботинок, Лебедев ступил прямо в пожарную лужу. Он с интересом осматривал хаос, который всегда несет с собой пожар, помахал кашляющему Шадрину, обошел вниманием Затонского, занятого больными, и презрительно скривился на Дубягского, который опять добрался до склянки со спиртом.