- Не будь охраны, последние волосы с его плешки повыдёргивала бы!..
- Ну ты ещё скажи - гуси спасли Рим.
Они ещё посмеялись. Звонарёв-Сыч полуобнял старшего коллегу насколько позволила рука, поцеловал бы в щёчку, но не дотянулся:
- И всё же с задачей мы справились. Победа бесспорна! Моему, правда, тоже червонец отмерили да пять по рогам …
- Недоволен?
- Ну, Модестушка, дорогой мой учитель, твой всё-таки председателем губсуда значился. Всем заправлял, всеми командовал. Про него свои же судьи трепались: и указания давал, какое делишко похерить, начальника какого из дерьма вытянуть… Лизали ему ножки судьи, никуда не попрёшь.
- Вот воспитал я себе преемника! - грохнул по столу кружкой Кобылко-Сребрянский. - Вот очакушил ты меня, молодец, так очакушил! Не ожидал сей благодарности.
- Так это ж конкретное дело, Модест Петрович! - расплылся в любезностях его младший товарищ. - Я ж это вроде для разборки ситуации. А так я вам век благодарен! На вас, можно сказать, как на икону молюсь. В каждом судебном процессе каждое ваше слово ловлю, записываю в книжечку специальную, чтоб не забыть.
- Вот сукин сын! - покачивал лысой головой тот, ещё не остыв и отхлёбывая из кружки. - Вижу, как ты мне благодарен, пивом поганым поишь, вместо того, чтоб коньячка поднести или водочки. С клиента своего, еврея, мало содрал?
- Да я… да вы… - совсем смутился оплошавший ученик.
- Так ты моего Пашку Глазкина председателем смел назвать? При мне, который, ты знаешь, до сей адвокатской каторги два десятка лет настоящим председателем суда оттрубил? Какой, к чёрту, он председатель?! Забулдыга и бабник! Сам же, дурак, признавался. Помнишь, что он Пострейтеру отвечал про себя?
- Как же! Конечно…
- Ничего ты не помнишь! - снова грохнул по столу кружкой товарищ. - Сначала козырять вздумал балбес: "Бывший член партии, отец из кузнецов, сам пролетарского происхождения…" Да кому это нужно? Кого разжалобить хотел? Пострейтера, зубастую акулу, который таких, как он, в своей практике видал-перевидал! Даже тот гадёныш с завода, как его?..
- Общественный обвинитель Гурьев, - подсказал ученик.
- Обозлил и против себя его настроил. Бестолочь! Вот кто мне в подзащитные попался! В растрате признался, на водку стал валить да на невесту свою, умницу. Она - золотце, светлая голова! Она ему, подлецу, конечно, этого не простит. Бросит его и правильно сделает. Она ведь столько деньжат на него угробила и своих, и отца! Да что ей деньги!.. Она с местным актёришкой Задовым два или три раза в столицу моталась к дружку их общему - важному человеку в самом Кремле. Тот в этом городишке губернским комитетом большевиков командовал.
- Важная птица! - охнул ученик.
- А я что говорю? - отхлебнул пива учитель, прополоскал подсохшее горло. - Только тот секретарь бывший, став большой шишкой в Москве, наклал на них обоих, и на актёра, и на Глазкина, а выгнав Задова, наказал носа больше не совать, чтобы репутацию его не подмочить.
- Кем же он там в Кремле?
- А тебе зачем?
- Ну…
- Вот и не нукай. Мы для них - грязь под ногами.
- Извини, Модест Петрович, - видя, как разговорился учитель, как покраснели его глаза, младший заёрзал на стуле. - Может, закажу я ещё по кружечке?
- Закажи… чего ж… - всё хмурился тот, не остывая. - Мой клиент много корчил из себя, как я его ни уговаривал… Дурак! Могли бы и на меньшей срок надеяться…
- Неужто?
- Сомневаешься?
- Я право…
Принесли свежую порцию пива.
- Вот и помалкивай, звонарь! - отпил из новой кружки Кобылко-Сребрянский. - Гонорар я полностью с его невесты ухватил. Знаю этих дамочек, влюблённых по уши до поры до времени, а рак на горе свистнет, они в обратную сторону. Круто разворачивают. После того как на суде Глазкин ей в душу наплевал, я копейки больше не получил… А ведь обещала, если срок удастся снизить…
- Да и так ухватили куш вроде ничего…
- Это для тебя ничего, а по моей мерке!..
- Это понятно… - смутился ученик и забеспокоился. - Я со своего тоже всё заранее оттянул, теперь вот премиальные с брата бы этого Френкеля сдырбанить.
- Сдырбань, сдырбань! - взыграл опять старший его коллега. - Ты, Аркашка, как был мелким карманником когда-то, так ничему у меня толком и не научился. Словечки воровские свои и те не забыл, так и вставляешь от случая к случаю. Велел я тебе Цицерона да Плеваку читать?
- Ну, велели…
- А ты?
- А-а-а, - махнул тот рукой, - одна мутота.
- Вот твоё нутро! Ничем его не выскребешь.
- Тише, тише, Модест Петрович, - забеспокоился Звонарёв-Сыч и оглянулся. - Угомонитесь. Не одни мы здесь.
- Что тише? Дурак ты, Аркашка! - сменил Модест тон, но не успокоился.
На шум подбежал официант "Богемы", где они засиделись, скромно отмечая успех дела. Уставился, пригнувшись.
- Чего тебе? - буркнул на него Кобылко-Сребрянский.
- Звали-с?
- Иди! - погнал он его.
- Учусь, учусь, - будто не слышал обидных упрёков, пододвинулся к старшему товарищу Звонарёв-Сыч. - Набираюсь ума-разума, но ты понимать должен, Модестушка, нелёгкое это занятие.
- Не тяжелей того, чем ты в молодости занимался, - зло отбрил учитель. - Одна разница - в наименовании профессий, а средства и цель те же - объегорить клиента да очистить его карманы, голову задурив.
- Это вы про себя так?
- Юродствуй, сатана! Не обижусь… И я далеко от тебя не ушёл, как с мантией судьи расстался, - допивая кружку, мотнул тот головой, а в глазах стыла тоска, да и хмель начал одолевать сознание. - Выиграли бы мы дело с таким сроком, если б не подсуетился я, не подмазал кого следовало…
Звонарёв-Сыч пугливо оглянулся.
- Ну? Чего замолчал? Ни за что бы не выиграли!
Две их персоны в строгих столичных одеждах заметно выделялись среди прочей пёстрой публики. На них давно поглядывали, некоторые даже тыча пальцами, откровенно перешёптываясь. На судебном процессе народа перебывало много, их узнавали.
Подскочил снова официант, но уже другой, понахальнее:
- Чего изволите-с, господа-товарищи? Может, покрепче что? Или свеженького пивка ещё по кружечке? У нас селёдочка, севрюжка холодная в малосоле?..
- От вашей селёдки я весь провонял, - сердито хмыкнул Звонарёв-Сыч. - Вернусь в Москву, Дарья Ивановна дверь не откроет, погонит назад муженька выветриваться.
- Нет уж, дружок мой закадычный, - прихлопнул его по плечу старший товарищ, а официанту подмигнул, поманив: - Принеси-ка, голубчик, на этот вот стол графинчик сполна! Что-то душа моя запросила, затосковала. И севрюжку тащи да поболее. Только картошечки горячей к ней не забудь, чтоб парок над ней подымался. Понял меня?
- Может, пора нам в гостиницу? - забеспокоился сразу Звонарёв-Сыч, заёрзал на стуле. - Поздно уже, Модест Петрович. Засиделись мы, а у меня билет на завтра заказан. Вроде договаривались уезжать?..
- Кто договаривался? Врёшь, Аркашка! И не трясись, - строго осадил его товарищ. - Сегодня я расплачиваюсь, бес с тобой. Сейчас у нас серьёзный разговор только начнётся. Многого я тебе хотел сказать, да всё не о том трепались.
- Что такое? - встрепенулся ученик и ещё тревожнее в учителя всмотрелся.
Товарища своего он изучил вдоль и поперёк; горазд был тот на всякие причуды, велеречив и высокого о себе мнения; кроме всего прочего, поволочиться за приглянувшейся юбчонкой был готов, все дела забросив, или запить на неделю-две, если удачу явную проморгал в судебном процессе…
- Не едем мы никуда из этого гадюшника! - брякнул учитель и выставил на ученика оба немигающих чёрных глаза, словно заклиная. - От билета откажись, если заказан.
- Нет! Как же так? А Дарья Ивановна? Я и телеграмму дал!
- Не говорил я тебе до поры до времени про договорчик, что заключил ещё в столице с одной дамочкой. А гонорар большой, обоим нам за глаза и сверху!
Ученик явно не слушал, он обмяк за столом в полном расстройстве. Наконец рот его полуоткрылся, и он с трудом залепетал:
- А я сижу, догадываюсь… как в воду глядел. То-то ночью плохо спал, сон приснился… Будто юбка тебя поманила, Модестушка! - всплеснул руками, схватился за голову, только не плача, так велика была боль в его глазах. - Не выбраться теперь нам отсюда!
- Не психуй, дурак! - пристукнул кулаком по столу старший. - Не понял ты ничего, Аркашка… Я в полном разумении. Разлей-ка нам по рюмашкам и слушай внимательно, что скажу.
Подлетел, будто ждал команды, официант, расставил принесённое на стол и, уши навострив, снова застыл в ожидании, но Кобылко-Сребрянский погнал его от стола.
- И где глаза мои были? - ругал себя и причитал Звонарёв-Сыч. - И о чём думал? Вроде и выпили всего ничего, а когда развезло тебя, не уследил. Быть беде…
- Молчи и слушай! - прикрикнул тот строже и опрокинул водку в необъятный рот. - Большое дело намечается здесь к рассмотрению. Такого масштаба, что попадём мы с тобой в герои великие, даже его и не выиграв.
- Загадками говоришь, Модестушка, - покачивал головой, словно больной, его товарищ, недоверие не покидало его. - Ни о каком деле я слыхом не слыхивал, хотя лишь приехал сюда, в канцелярии всё разнюхал, со всеми перезнакомился.
- Не там нюхал, дурачок. Секретное то дело да и нет его ещё в суде. В прокуратуре оно с обвинительным заключением. Обсуждается начальством.
- Ну?.. Чего ж за него балакать, раз оно и не назначено.
- А то, что собираются на это дело, как мухи на мёд, наши московские засранцы! Слыхал про Оцупа да Комодова? Гришку Аствацурова не забыл? Все эти асы столичных адвокатур сюда слетаются. Наняли их уже жёны да родственники будущих подсудимых. А подсудимые - не простые люди. На высоких должностях сидели. Рыбным делом правили-вертели, куда хотели. Вот на взятках все и погорели. Гнойником великим назвал это дело сам товарищ Сталин!
- Да что ты говоришь, Модестушка? Сам!.. Сам Иосиф Виссарионович прослышал?
- Слушай и внимай, Аркашка! Мой клиент, дамочка та, она оказалась женой попавшегося рыбопромышленника, такое мне рассказала, что ой-ой-ой! - опорожнил вторую рюмку Кобылко-Сребрянский. - Сказывает, послал Сталин сюда своего писаку, известного журналиста Мишку Кольцова репортажи с процесса писать. Московские издательства публиковать будут. Тут такой шум подымется! На всю страну прогремим! А, кроме того, авторитет себе скуём.
- Заработать бы удалось…
- Дурачок! О чём думаешь? Деньги на голову сами валятся. Я уже свой куш отхватил с той дамочки.
- Со мной-то как, Модест Петрович?
- Сколько подсудимых намедни в рулетку с судьбой играло?
- Что?
- Сколько в нашем деле их было?
- Двадцать два голубчика.
- А по тому делу в шесть раз больше уже арестовано. Их в "Белом лебеде" набито больше той вонючей селёдки, которую ты за всё время здесь с пивом съел.
- Не может быть!
- От нэпманши, что договор со мной заключила, деньгами за версту прёт! Не зря все они за столичными адвокатами кинулись. Местным веры нет. Так что и твоя помощь понадобится. Возьмём на двоих ещё человек пять-шесть, у них же интересы разные - препонов для защиты по закону никаких.
- Как я вам благодарен, Модест Петрович! - поднял и свою рюмку Звонарёв-Сыч, не сводя умилённых глаз с благодетеля. - Только вот закавыка, сколько же нам жить здесь придётся, процесса дожидаючи? Спустим всё заработанное…
- Я без дела сидеть не собираюсь. И тебе не позволю, - протянул учитель своему ученику газетку. - Прочитай-ка на последнем листе объявление.
Тот схватил листок. "Коммунист" - гласило название. Далее большими буквами следовало:
Приговор по делу бывших судебных работников
После длительного совещания, продолжавшегося почти около суток, Выездная Сессия Нижне-Волжского краевого Суда под председательством тов. Пострейтера, вынесла приговор…
- Ты не с той стороны начал. Вишь, как быстро строчат писаки, - отобрал газету из рук растерявшегося приятеля Кобылко-Сребрянский, перевернул листок и сунул другой стороной. - Вот здесь глянь.
Там, куда он указал, значилось:
Судебная хроника
Окрсудом с участием прокуратуры будет произведена ревизия всех дел, как уголовных, так и гражданских, решенных бывшими судработниками, ныне осужденными за должностные преступления.
Дела неправильно разрешенные будут выделены и переданы на новое рассмотрение.
- Уразумел, мой друг? - зорко и величаво глянул учитель на ученика.
- Значит, прежних адвокатов допущено не будет, а всё нам достанется? - на лету ухватил тот.
- Уйма денег! - подвёл черту учитель и, опорожнив очередную рюмку, жадно принялся за севрюжку с картофелем. - За такие дела с клиентов будем вдвое, втрое дороже брать. Пересмотр же! Им это грозит большими неприятностями. Как я всё просчитал?
- Гениально! - подскочил со стула от избытка чувств ученик. - Укатим, Модест Петрович, с тех чахлых апартаментов, где проживать пришлось? Я таракана ночью поймал на постели…
- У них тут "Счастливая подкова" славится, плавучий ресторанчик и уютная гостиница для избранных, - небрежно кивнул Кобылко-Сребрянский. - Туда и вели перевезти наши вещи. Мы здесь ещё развернёмся!..
V
По звонку Отрезкова следователь Громозадов отзывался докладывать приговор суда на Глазкина. Замечаний начальства не вызвал, то было пустой формальностью, хотя подначивали Козлов с Борисовым, что причитается с Демида, за такой вызов, ибо есть это вид на будущее, ожидает его повышение в должности. Так что упаковывал чемодан Громозадов с надеждой и радостью - быть ему теперь старшим следователем, ровней этим двум асам!
Засобирались и Козлов с Борисовым. У обоих расследуемые дела приобрели завершающий вариант, требовалось согласовать главную позицию - соединять ли их в единое производство, кто тогда станет руководителем, а кому оставаться в помощниках и, следовательно, тянуть лямку - рубить хвосты , устранять недостатки, писать обвинительное заключение - рутина нудная и муторная.
Козлов места не находил, веселился, хотя особо вида не подавал, предчувствовал: ему Берздин будет благоволить - на днях начал давать показания Пётр Солдатов, считай, дело в шляпе, остальные его подопечные давно признались, единственное беспокоило - не желал Солдатов собственноручно явку с повинной писать. Воротил физиономию, обросшую густой бородой, крякал, как селезень:
- На себя ксиву катать рука не подымается. Никогда такого не было. С малолетства.
- Ты что же, Пётр Семенович, с детских лет по карманам шарил да в приютах обитался? Шаришь, словно вор в законе, и их законам поклоняешься?.. Ты - видный человек, - льстил ему Козлов, заигрывал. - По всей Волге имя гремит знатного рыбного дельца. Вся страна газетки расхватывать будет, когда процесс начнётся. Получишь по суду фигню, а не срок, а прославишься навеки! Ещё пуще славить будут!
- Я загремлю, всех ребятушек своих сдамши. Вот какая слава меня ждёт, - мрачно басил Солдатов. - Ты из меня совсем уж дурака не делай. Не тот Пётр Солдатов, чтоб в хитростях твоих не разобраться. Не мечи икру передо мной! Ты государева собака, ищейка, вот и делай, что велено! Но с достоинством! Меня не унижай глупостями. Я признался тебе - ты записал, вот и все наши отношения, а каяться да слёзы лить ни перед тобой, ни в суде не стану. И в пособники тебе, в стукачи, не гожусь. Стар, чтоб седую голову позорить!..
Сообразил вовремя остановиться Козлов, почуял, - ещё одно его слово, и лопнет мало-мальски налаженный контакт с арестованным, замолчит навсегда Солдатов, слова из него побоями не выдавить. А ведь налаживалась связь с главным арестантом из нэпманов, чуял это нутром Козлов, но где-то, сам не заметив, надорвал тонкую нить. Утёр бы тогда нос он самонадеянному зазнайке Борисову, у которого концы с концами так и не сходились - выпадал закопёрщик всех взяточных махинаций Попков. Скажи слово Солдатов, всё бы в один миг и слепилось: к Попкову в Саратов стекались все денежки взяткодателей; преемник его, Дьяконов, перевозил их сам сумками, вручал шефу регулярно в чётко означенные дни. Но Дьяконов Борисову не признавался, хоть и играл тот ловко с ним во всевозможные психологические ловушки, ставил коварные капканы - не помогало. Берёг вор шефа, надеялся, что ему тем же ответит, когда до суда дойдёт, вытащит всеми правдами и неправдами. Попков вёл себя нагло, его за руку с поличным не прихватили, доказательств - никаких, деланно обижаясь, грозился жалобами самому товарищу Сталину, однако ни одной официальной ксивы не подал даже Берздину, не сердил краевого прокурора. Зато Дьяконов застрочил всех, он в таком количестве катал жалобы, что получал Борисов их чуть ли ни каждый день, складывал в кучку до вечера, а ночью читая, глотал таблетки и мучился бессонницей.
- Не бичуй себя, - посмеивался над ним Козлов. - Ничего ты в тех письмах дельного для следствия не выловишь, хорошего и полезного ни один дурак не напишет. Я вон рву их да в ведро железное, горят с таким сладостным запашком, одно наслаждение. Иногда напоминает дым гавайской сигары.
- Гавайской? - в свою очередь, зло издевался над ним Борисов. - Да ты хоть раз ее пробовал? Сталин и тот перебивался "Герцеговиной Флор"…
Собраться-то ехать в Саратов они собрались, но откуда загвоздки не ждали, заявился вдруг Фринберг. Не иначе сболтнул Громозадов, больше некому, так как за всё время их пребывания не виделись ни Козлов, ни Борисов с Наумом ни разу. Слали в канцелярию для сведения кое-какие бумаги по надобности, Сисилия Карловна подавала их и.о. губпрокурора, тот знакомился, ставил печати при необходимости. Такая форма общения устраивала стороны, и вдруг припёрся собственной персоной в кабинет к Борисову. Козлова Наум как-то сторонился, будто побаивался.
Борисов вышел из-за стола, выпроводил бывшего у него человека, поднял подбородок:
- Чем обязан, Наум Иосифович?
- Вот, передать велено приказ Густава Яновича…
- Так Сисилия Карловна на это? Или приболела?
- Устный, устный приказ. По телефону только что полученный.
- Так вы говорили лично с товарищем Берздиным?
- Имел, так сказать, удовольствие.
- А мы с товарищем Козловым к нему собирались… А он, значит, опередил… Поездка наша, значит?..
- Нет-нет! Ни в коем разе. Не отменяется. Как можно! Я к вам по другому поводу.
- Что-нибудь передать?.. Презент?.. С большим удовольствием.
- Отнюдь, - Фринберг губки надул. - У меня не настолько доверительные отношения с краевым прокурором, чтобы…
И смолк, не находя нужных слов, заметив, как внимательно и даже с подозрением изучает его Борисов.
- Густав Янович, согласившись со мной, предложил, прежде чем вам ехать, обсудить результаты следствия здесь, у меня на совещании.
- А тайна следствия? Как с ней быть?