IX
Чопорным аристократом теплоход описал полукруг у зелёного островка напротив пристани и, галантно отгудев приветствие, начал лавировать, пришвартовываясь. С нижней палубы донёсся шум сотен ног, гам драчливых голосов - народ натерпелся и рвался на берег. Матросы, схватившись за руки у выброшенных сходней, поругивались, сдерживая особо горячих.
Кольцов, проспав выбежать заранее на палубу и с борта полюбоваться городком сверху, оторвался от иллюминатора, взглянул на столик, заваленный бог знает чем, и схватился за голову: сплошной беспорядок от чайника, чашек с недопитым чаем, сладких московских сухариков и остатков продуктов до вороха бумаг - обычная обстановка, когда, внезапно сражённый пафосом творчества, он работал, не помня себя. В эту ночь, как никогда, его словно прорвало; то, что не давалось, вдруг ринулось настоящим потоком на бумагу, и рука едва успевала за карандашом в немевших пальцах…
Вместо того чтобы, как обычно, мучиться бессонницей и метаться по каюте, словно загнанный зверь в клетке, он, пересилив себя, накануне сел к столу, и невесть откуда явилась яркая нужная фраза, мысль полетела сама собой, строки помчались по бумаге… Половина строптивого очерка родилась из ничего; уже запоздно, в изнеможении, он свалился на койку и забылся сном. Удивительно, но, проспав всего три или четыре часа и проснувшись от гудка теплохода, впервые он выспался и, полный бодрых сил, бросился под умывальник…
Вежливо постучавшись, двое в знакомой форме приоткрыли дверь его каюты и замерли в нерешительности.
- Входите, входите, товарищи! - крикнул он, обернувшись и устыдившись своего раздетого вида, но старший козырнул без выражения на лице.
- Мы подождём, товарищ Кольцов, - и притворил дверь.
Он бросился одеваться, прибирать каюту, упаковывать чемоданы, в спешке швыряя всё без разбору, что попадалось первым под руку, но написанные листки от первого до последнего собрал бережно и уложил в планшет, который всегда держал при себе и возил в каждую командировку.
"Ну, вроде всё", - отдышался наконец он, застыл на мгновение у зеркала, поправил галстук и чуть тронул расчёской гладкие, привыкшие держать форму волосы. Сел на стул, соблюдая минутную традицию и, распахнув дверь, выставил первый чемодан.
Смуглолицый и усатый, старший по званию, принял его и зашагал к выходу. Светловолосый, всё время смущённо улыбавшийся, подхватил второй и замер, пропуская гостя вперёд. Так они и продвигались далее - он в середине с планшетом и переживавший - как же, под конвоем! - двое спереди и сзади, молчаливые и высокие.
На берегу, не опуская чемодан на землю, старший, словно очнувшись, остановился и развернулся:
- К нам? Машина у пристани.
- А если бы прогуляться? - сняв шляпу, стал он обмахивать разгорячённое лицо, быстро схваченное местным жгучим солнцем. - Вещички свои вам доверяю. Доставите по назначению. Гостиницу какую забронировали?
Они переглянулись, явно не понимая.
- Я бы до центра пошатался; слышал, тут у вас всё близко. Ради творческого, так сказать, процесса. Настраивает, знаете ли…
Странно, ему представлялось, что о его приезде в город давно известно кому следовало, власти должны были бы распорядиться соответствующим образом, прислать из своих; оркестрика, конечно, не нужно, как и дамочек с цветами, но редактор местной газеты, наконец, журналист завалящий, от которого можно было бы вытянуть местные слухи и сплетни, в его работе не лишнее… Однако ничего такого не наблюдалось, на него никто не обратил внимания даже при этих бравых молодцах из грозной конторы… Мелькали в толпе милицейские фуражки, но и тех было раз-два - и обчёлся, да и они скоро схлынули с озабоченными прибывшими и радостными встречающими.
Пока их троица приостановилась, подтянулись с теплохода совсем отставшие: примелькавшийся в ресторане герой-любовник, куривший из мундштука и запомнившийся фразами: "Сказать вам, что мне нравится? Но разве это можно выразить словами…", московская управдельша, затеявшая попутный флирт с персом, отчего сама теперь была не рада, поэтому, спрятавшись за дерево на берегу, повторяла: "Нет и нет! Пожалуйста, оставьте!.." В завершение вывалились и здесь неразлучной группой трое слегка подвыпивших ресторанных артистов: слепые Бредунов и Башилова с матросом-танцором Чудиловым и пианист в чёрных очках, поддерживавший за талию маленькую женщину в видавшей виды шляпке, исполнявшую ресторанной публике изжёванными губами:
Ей граф с утра фиалки присылает.
Он знает, что фиалки - вкус мадам…
Ансамбль продефилировал медленно, со вкусом, как и подобает приезжим артистам, и Кольцов очнулся:
- Ну что мы решим?
- Велено было вас сопровождать, - невнятно выдавил из себя старший. - Насчёт погулять распоряжений не было, а товарищ Кастров-Ширманович ожидает у себя.
- Хотел я душу порадовать в первый день приезда, - махнул рукой без особого огорчения Кольцов, - но, видимо, вы правы. Нельзя забывать о долге! Везите меня в тюрьму.
- В следственный изолятор?
- А что вас удивило? Разрешение на встречу с арестованными при вас?
- Конечно, - полез в карман старший.
- Вот и славненько, - взяв бумагу, Кольцов долго и тщательно её изучал, проявив особую щепетильность к подписи и печати. Этому с некоторых пор он был приучен, побывав в одной из тюрем, работая над фельетоном "Даёшь тюрьму". Тогда натерпелся, добывая всевозможных разрешений у разного начальства, ворох бумаг доставал, чтобы проникнуть в заведение, да и попав туда, пришлось несладко. Естественно, фельетон сделал злым и богатым на издёвки, из-за чего пришлось долго препираться с редактором газеты и отстаивать чуть ли не каждое слово. Но он не дрогнул и, если сдал какие позиции, то только после обещенного запрещения печатать вовсе, однако дерзкие и ядовитые строчки остались: "Тюремщик обязан быть твёрд и холоден. Сговорчивый тюремщик - что чайник изо льда. Оба рискуют упустить своё содержимое, если потеплеют и смягчатся…"
Но в этом городке он готов был изменить собственному представлению о проблеме: начальник, широко улыбаясь, встречал его с распростёртыми объятиями, как старого знакомого, у самых ворот тюрьмы, сиявших, как пасхальное яичко. В руке у него был журнал "Огонёк", в почётном строе замерла вся свита, отсутствовал лишь старшина охраны.
- Не приходилось видеть таких исправительных домов, - после крепких рукопожатий ответил взаимной любезностью журналист и пошутил, отдавая должное: - Прямо образцово-показательный!
- Милости просим! - рассыпался Кудлаткин.
- Не ведаю за собой особых грехов, но так и провёл бы здесь несколько дней, - рассмеялся Кольцов, ещё более теша душу изволновавшемуся Кудлаткину. - Слышал, монастырь женский заложен был ещё императрицей в этом месте?
- Болтали разное, - кивнул тот и поспешил взять под локоток гостя. - До сих пор живы шутники, балакающие, будто монахи из своего монастыря сюда ходы подземные прокладывали, а монашки - к ним навстречу, вот и бегали друг к другу по ночам, а?!.. Вона страсти-то какие творились! Теперь что? Тихо у нас было до некоторых пор.
И тоже рассмеялся, затрясся пузом, подмигнув свите, те дружно его поддержали.
- А если правду хотите знать, - сквозь смех продолжал он. - Про баб одни враки. Тюрьмы у нас сроду не было, арестантов в Троицком монастыре на территории Кремля держали. Он упразднён был по какой-то причине, и лишь по просьбе бывшего губернатора Попова в 1824 году построили тюрьму, по виду напоминавшую французскую Бастилию; внутри даже церквушка была для арестантов, снесли её после революции.
Вытерев платком губы и раскрасневшееся от смеха лицо, Кольцов вспомнил про сопровождавших его молодцов, задержавшихся у машины, обернулся виновато:
- Вы бы уж поезжали. Мне с арестантами наедине беседовать желательно. Времени займёт достаточно. А товарищу Кастрову-Ширмановичу я отзвонюсь. Объясню. Потом пришлёте машину за мной. Есть связь, Иван Кузьмич?
- Ну как же! - даже обиделся Кудлаткин. - Мы вас и с Берздиным свяжем, если пожелаете.
Старший из сопровождавших ОГПУ нахмурился:
- Если не возражаете, мне бы всё же с вами…
- Хорошо, идёмте, - не стал перечить Кольцов. - Служба есть служба. Я объясню вашему начальству ситуацию.
В кабинете Кудлаткина их заждались: две девицы в белых передниках дежурили у накрытого стола, на котором попыхивал крутобокий сверкающий самовар. Подали чашки на две персоны, за стол сели двое: начальник и гость; сопровождавший от ОГПУ как вошёл, так и застыл у порога, как его ни приглашали. Кудлаткин накрутил аппарат, подал трубку Кольцову. Кастров-Ширманович не высказал ни озабоченности, ни возражений, видимо, заранее предупреждённый насчёт полномочий журналиста; людей своих отзывать не стал, приказал ждать Кольцова у тюрьмы и везти к нему, когда бы тот ни освободился.
- Может, всё же откушаете с нами? - посочувствовал Кольцов, но сопровождавший козырнул виновато и исчез за дверью.
- Ну, прошу за стол. Чем богаты, как говорится… - Кудлаткин пододвинул гостю чашку с чаем и тут же подсластил придуманным: - Мы ведь за вашим "Огоньком" очередь занимаем. Ждём нового фельетона, занятно у вас получается, а главное - в точку всё.
- Спасибо, - вскинул на него хитрые глаза журналист. - А я на берегу поинтересовался печатью в будочке; жаловалась старушка - не берёт обыватель ни газет, ни журналов. Жадность заела - дорого, мол.
- Врёт каналья! - дёрнулся Кудлаткин. - Какой киоск, скажите?
- По правде, - дуя на горячий чай и высматривая пряники посвежее на тарелке, пропустил мимо ушей его возмущение Кольцов, - последнее время некогда было литературой заниматься, увлёкся, знаете ли, авиацией. А эта поездка к вам - чистая случайность. В редакции пора отпусков, некого послать, пришлось самому.
- Правда? - не поверил Кудлаткин, но журналист и глазом не повёл, и он продолжил: - Отпуска - чертовски неприятная штука, по себе знаю, все рвутся, словно заработались до смерти, а начальнику мечись меж ними. Я ведь подумал, Михаил Ефимович, прославились мы на всю ивановскую с этими нэпманами, вот вас сюда и пригнали подстегнуть фельетончиком, а?
- Ну… - поперхнулся от обезоруживающей непосредственности Кольцов, которому самому уже претила затянувшаяся игра в кошки-мышки с, казалось, простоватым тюремщиком. - В определённой степени вы недалеки от истины: уголовное дело шум подняло, давно не привлекалось к ответственности такого большого количества преступного элемента.
- Да какой это преступный элемент? - крякнул от досады Кудлаткин. - Вот раньше были уголовники так уголовники! А эти - слюнтяи. Одни взятки давали, другие брали, о последствиях не думали, считали за должное, катаясь, как сыр в масле. Гляньте кругом, везде не так ли? Эти нэпманы кому хочешь душу замутят. Потому что изменилась жизнь. И берут люди деньги, как своё, раз их в кресло достойное усадили.
- Это вы мне - такое? - встрепенулся Кольцов.
- Да нет! - Кудлаткин ладошкой отмахнулся. - Я их психологию выворачиваю наизнанку. Как они рассуждали. А теперь, угодив за решётку, спохватились и слёзы льют. Борисова с Козловым в Саратов вызвали на днях, но зэкам не терпится покаяться, ко мне с заявлениями прут, друг друга так и поливают помоями. Разве настоящие уголовники так поступают? У тех строгие правила.
- И Солдатов? - не поверил Кольцов. - Тот вроде запирался?
- И он поплыл, - отдуваясь после третьей чашки, полез за платком Кудлаткин. - Конечно, не без моей помощи. Мы тоже штаны зазря не протираем. Мои хлопцы подход имеют к каждому зэку. Всё душевненько, по закону. Петро Солдатов, скажу я вам, большого соображения делец. По-деловому и рассудил - чем червонец тянуть да бычиться, лучше покаяться перед органами и пролетарским нашим судом, может, и скинет годок-другой, а то и пятёрочку.
- Уж больно много обещаете, - засомневался Кольцов. - Браться Солдатовы, на мой взгляд, центральные фигуранты будущего судебного процесса.
- Да что ты, милый! - забывшись, по-свойски усмехнулся Кудлаткин. - Как говорится, три у отца было сына, только молодцом один удался. Петро всем заправлял, но в общей катавасии главных искать следует среди особ другого положения.
- Это кто ж такие?
- Как кто? Попков, который в Саратов успел переметнуться, Дьяконов да Адамов. Шестёрками меж ними и нэпманами, понятное дело, бегали несколько хмырей, в особенности Лёвка и Макс.
- Лёвка? Это Лев Наумович Узилевский, который представлял интересы частного капитала в коалиции?
- Лёвка, он Лёвка и есть, - переменился в лице Кудлаткин, и гневом налились его глаза. - Мошенник отпетый! На нарах давно его место пустовало. Но ничего, теперь отдыхает. Вместе с дружком своим по кличке Макс. Прохвост ещё хлеще! Они взятками крутили. Собирали с нэпманов и распределяли среди продавшихся чинуш. А прочая братия - мелкая рыбёшка.
- Вот мне и хотелось бы побеседовать с представителями разных, так сказать, преступных группировок этой банды, - протянул Кудлаткину бумагу журналист. - Чтобы составить общее представление.
- Какая же это банда? - пробежавшись по списку зорким взглядом, поморщился тот как от кислого яблока. - Шелупень! Одна их связывала страсть - нажиться на рыбе. Люди эти разные, пройдут мимо, друг другу не то чтобы руки не подадут, глотки рвать станут из-за жирного куска. Нэпманы!
- А чиновники? Эти чем отличаются?
- Эк хватил так хватил! - хитро засмеялся Кудлаткин. - Это ж совсем другой народ. Если и изменила их власть, то лишь пригладила. Это ж государевы люди, как были так и остались, для них главное - должность. Кто выше, тому и несут. Вот в вашем списке Дьяконов с Адамовым, это как раз про них, а вот эта личность, - он ткнул в лист пальцем, - Блох, это сущая блоха, сам по себе ничего не значит, он и не из местных, приезжий. Хлопцы мои раскручивали его прошлое, так оказалось, что он из советских судебных работников. Где-то на Украине эта блоха прыгала, к нам сиганула, прослышав про лёгкую добычу на рыбных промыслах. Будете с ним беседовать, спросите - он байду ловецкую видел когда-нибудь в жизни? Не ответит, ручаюсь. И таких много из их сотни, налетели, как саранча, с разных краёв, надеясь урвать свой кусок.
- С Блохом я побеседую, - сделал себе пометку Кольцов. - А про Алексееву что скажете?
- Баба как баба, преклонных лет, кстати, - поковырял в зубах спичкой Кудлдаткин, завершая чаепитие. - Моя б воля, я её и под стражу не стал брать. Кабак держала для бывших партийцев, которые теперь на нарах маются. А с другой стороны, куда им пойти, как ни к ней? Где душу отмыть? В ресторан переться? Враз погонят из партии. Сама она тоже партийная была, партийцев и привечала в основном. Не всякого подпускала. У неё с этим строго было поставлено.
- Интересная мадам…
- Увидите, с моноклем не расстаётся… Старая гвардия… В Гражданскую воевала.
- Мне бы их всех собрать? Разом. Как? Удастся?
- Разом? - удивился Кудлаткин. - Что ж это за доверительная беседа у вас получится?
- Время поджимает, - с сожалением пожал плечами Кольцов. - На низа завтра собираюсь, к рыбакам. А время останется, снова к вам загляну. Тогда уж поговорю с отдельными экземплярами.
- Я вам наш "Красный уголок" могу выделить, подойдёт?
- "Красный уголок"?.. В тюрьме?!
- Ребята мои так актовый зал прозвали, - усмехнулся Кудлаткин. - Да и не зал вовсе, а обыкновенная камера. Гражданского персонала у меня много, вот для профсоюзных собраний им эта самая большая камера и была выделена ещё моим предшественником. Насчёт того, что баловать станут, не беспокойтесь, охрана у дверей подежурит, там и глазок как был, так и остался, а на окнах решётки, как положено.
- Значит, "Красный уголок" с решётками на окнах?.. - горько ухмыльнулся журналист. - Как у вас всё здесь здорово продумано!
- Так я команду даю, чтоб выводили? - поднялся со стула Кудлаткин. - Раз у вас времени в обрез, поспешим. Непростая компания вас ожидает. Один Дьяконов чего стоит. Замучил всех своими прошениями да жалобами. У меня тут завалялся его настоящий доклад - объяснение аж самому товарищу Калинину. Его с книгой только и сравнить! Всё думаю, морочить им голову занятому человеку или сначала самому попробовать прочитать? Вдруг гадость какая? Сущий "Капитал" нашего этого?.. Маркса!
- Решайте, - развёл руки Кольцов. - Возвращусь с низов, обязательно попрошу глянуть.
- Вот выручили бы! И мне совет дадите, куда его девать. - И Кудлаткин повёл гостя в "Красный уголок".
X
Попусту сомневался начальник тюрьмы, что не заладится беседа у журналиста с арестантами, что тяжко придётся столичной знаменитости с уголовным элементом. Чем увлёк, как завёл разговор тот, только через час-полтора, когда ради любопытства призвал Кудлаткин дежурившего у глазка камеры надзирателя Ефремова, тот с весёлой физиономией удивил его: хохот не смолкает в "Красном уголке".
- Хватит врать-то! - встревожился Кудлаткин и потянулся лениво, так как вздремнул в одиночестве. - Неужели на смех подняли с его неуёмным любопытством? Жаль, авторитетный человек, как бы на нас не обиделся.
- Ржут не над ним, Иван Кузьмич.
- Не над ним? А кто ж проштрафился?
- Солдатов. С него началось.
- Как это? Никогда не поверю. Двух слов из него не вытянешь. Чтоб он засмеялся, штаны мне снять надо.
- Это с нашим братом он суров, а писака к нему подход нашёл.
- Да не тяни ты, Ефремов! - посуровел Кудлаткин. - Рассказывай всё толком, ты ж у глазка торчал.
- Ничего вроде этот писака и не придумал, а развеселил компанию.
- Опять темнишь! - прикрикнул Кудлаткин, выходя из себя.
- Ругать стал Солдатов Адамова, что тот последнюю тысячу рублей выманил у него. А тот сконфузился сначала, потом не вытерпел, возьми да ляпни: "Ты зачем мне деньги сувал? С тебя по закону вообще такой налог не положено было брать". Тот рот и разинул. А у него же вся пасть в золотых зубах, ну писака возьми и скажи: "Действительно, зазря обжали на тысячу человека с таким ртом. По миру пустили бедолагу".
- Ну и что?
- Солдатов сначала не понял, а потом щёлк, щёлк своими золотыми, ну и зашёлся в зубоскальстве, а глядя на него, мало-помалу разошёлся и сам Адамов. Ну уж а за ними вся их компания. Даже эта… мадам Алексеева сняла с глаз пенсне, чтобы не утерять, и давай попискивать в платочек. Долго не унимались. Уж больно развеселил всех Солдатов, будто разорил его Адамов тысячей.
- Они отсидят своё, выйдут и нас переживут, - поморщился Кудлаткин. - У них денег столько, что в банки стеклянные закатывай да в землю зарывай.
- Это зачем? - опешил надзиратель.
- Тебе их не понять, Ефремов. Да ты таких денег и не увидишь никогда. Их вот под конвоем сюда поместили и под стражей держат, а мы с тобой добровольно всю жизнь в этих стенах кукуем.
Ефремов руки по швам вытянул, застыл от неожиданности, никогда таких откровенностей не слыхал от начальства.