Больше всего здесь было англичан - аккуратно и элегантно одетых мужчин, иногда в сопровождении накрашенных женщин, приехавших в пустыню лишь для того, чтобы увидеть пирамиды. Они останавливались в шикарном отеле "Мена Хаус", в который простым людям доступ был заказан даже старому, всеми уважаемыми Муссе, о котором ходил слух, что тот лично провожал лорда Кромера на вершину самой большой из пирамид. И хотя некоторые из местных жителей регулярно получали работу в запретном отеле, им строго-настрого запрещалось кому-либо рассказывать О том, что происходит за выкрашенными охрой стенами.
В то время как старшие не слишком интересовались закрытым прибежищем иностранцев - любой из них легко мог представить себе, как живут богатые иностранцы, - для окрестной молодежи отель стал объектом постоянного любопытства, и одно только утверждение, будто кому-то удалось проникнуть до стойки портье, будь то в качестве носильщика багажа или под предлогом передачи сообщения, мгновенно приковывало всеобщее внимание к герою. Поэтому и Омар ничего не желал более страстно, чем хотя бы одной ногой ступить в недоступный "Мена Хаус". Не единожды забирался он по заросшей стене и проскальзывал мимо садовников и охранников ко входу, надеясь бросить хоть один взгляд в запретное царство, но каждый раз одетые в белое швейцары замечали его прежде, чем он успевал осуществить намерение, и прогоняли его ударами кнутов.
Так что день, когда Омар впервые получил возможность переступить порог "Мена Хаус", ярко запечатлелся в его памяти. В тот день - точную дату он позже вспомнить уже не смог - султан Фуад, сын кедива Исмаила, внук Ибрагима-паши и правнук великого Мохаммеда Али, приехал в черном экипаже, чтобы воздвигнуть египетский флаг на Великой пирамиде. На султане был темный костюм, в остальном он также немногим отличался от англичан, останавливавшихся в отеле.
Омар был несколько разочарован: он иначе представлял себе султана. Но утром того дня старый Мусса собрал возле себя сыновей и произнес речь, которая запомнилась Омару. "Сегодня, - сказал Мусса, сопровождая свои слова энергичной жестикуляцией, - великий день в истории Египта. И каждый из нас может гордиться тем, что он египтянин. И однажды наступит день, когда не англичане будут властвовать над египтянами, а египтяне над англичанами".
Итак, Омар начал гордиться, но значительно больше его интересовали солдаты, одетые, в отличие от султана, по-восточному, вооруженные саблями и ружьями и пронзавшие хмурыми взглядами любого осмелившегося подойти к свите султана чересчур близко. Омар стоял со своим верблюдом у Великой пирамиды, как ему и повелел Мусса, и приветствовал посетителей.
Фуад заметил его и подошел к мальчику, который с удовольствием провалился бы в этот момент сквозь землю. Однако он стоял как вкопанный, вцепившись в свой набут.
- Как тебя зовут? - спросил султан с улыбкой.
- Омар, - ответил мальчик, - сын Муссы.
- И ты погонщик верблюдов?
- Да, - ответил Омар едва слышно.
Султан громко рассмеялся, так как ему в голову пришла забавная мысль:
- Можно, я поеду обратно на твоем верблюде? - Приближенные удивленно переглянулись.
Омар часто закивал.
Между тем подошел старый Мусса. Он попросил прощения у султана за скупость сына на слова.
- Он скромен, высокий господин, - найденыш, которого я воспитал вместе со своими собственными детьми!
Омар почувствовал себя в этот момент совсем маленьким и ничтожным. Зачем Муссе понадобилось упоминать о его темном прошлом? Омару стало стыдно.
После того как султан спустился с пирамиды, Фуад - подошел к Омару; тот заставил своего верблюда опуститься на колени, и султан поднялся на спину животного.
- К отелю "Мена Хаус"! - крикнул он, и Омар повел своего верблюда с султаном на спине к отелю. Солдаты прокладывали Омару путь сквозь толпу, люди по обе стороны от процессии хлопали в ладоши и восславляли султана. Перед входом Омар помог султану спуститься с животного. Кто-то из окружения султана сунул в руку Омара пару пиастров, и тот уже собирался увести верблюда, когда Фуад спросил маленького погонщика верблюдов, не выпьет ли тот с ним лимонада. Омар было отказался, он не хотел пить, но вновь появился Мусса, кивнул и подтолкнул Омара к высокому гостю. Рука об руку с султаном Омар вошел в холл отеля.
Ему в лицо ударила прохлада. Каменные полы были покрыты коврами. Хотя на улице был ясный день, все ставни были закрыты, на потолке же горели синие и красные лампы. Стены были украшены плиточным орнаментом. Хорошо одетые женщины и мужчины расступились, позволяя Омару и султану пройти.
- Лимонад для меня и моего маленького друга! - приказал султан, и мгновенно перед ними возник служащий отеля, одетый в белое. В его руках был поднос, на котором стояли два бокала в форме тюльпанов, наполненные зеленым лимонадом. Омар никогда не видел такого зеленого лимонада. Перед пирамидами продавали красный чай из мальвы, но чтобы зеленый лимонад?
Омар сомневался, что нечто зеленое вообще можно пить. Но султан Фуад взял свой бокал, поднес его к губам и посмотрел на мальчика в ожидании, чтобы тот последовал его примеру. Что оставалось делать Омару, как не взять второй бокал и выпить? Вкус сладкой воды не только был незнаком ему, но оказался настолько неприятен, что он почувствовал тошноту и бросился бежать, расталкивая тесно стоявших людей руками, наружу, где он мог выплюнуть зеленый лимонад.
Начиная с того самого дня сводные братья так возненавидели его, что Омару часто приходилось терпеть наказания за провинности, в которых его обвиняли и к которым он на самом деле не имел никакого отношения.
Старый Мусса был не только верным слугой Аллаха, но и мудрым человеком, несмотря на то что никогда не учился. Однажды он собрал свое многочисленное семейство перед хижиной, чтобы зачитать им суру из Корана. Как и любой верующий, он знал наизусть все суры, в этот же раз остановился на двенадцатой.
"Во имя Аллаха Милостивого, Милосердного!" - и начал рассказывать об Иосифе, который поведал отцу о том, что видел во сне одиннадцать звезд, и солнце, и луну, и все поклонились ему. И призвал тогда отец сына не рассказывать братьям о своем сне, чтобы не вселить зависть в их души, что в результате и произошло. Братья столкнули Иосифа в колодец, где его нашли люди, шедшие мимо с караваном и продавшие его за пару дирхемов человеку по имени Потифар.
Пока отец рассказывал, сыновья вставали один за другим, потому что понимали намерение отца, и только Омар остался сидеть перед ним. Стрекотание цикад, доносившееся с берега канала, нарушалось только отголосками музыки из парка "Мена Хаус". Огни мерцали перед дверями караван-сарая, то там, то тут можно было расслышать смех, затерянный в теплой ночи.
- Ты знаешь продолжение истории? - прервал Мусса долгое молчание.
Омар покачал головой.
Тогда Мусса продолжил рассказ для одного Омара. Он рассказал о том, как Иосиф стал управляющим, о преследованиях жены Потифара, приговоре на основе ложного обвинения и успехе Иосифа в качестве толкователя снов фараона, сделавшего его своим поверенным. Мусса рассказывал о мужестве Иосифа, когда его голодные братья пришли к нему просить зерно, и тот им простил.
Когда Мусса закончил свой рассказ, уже стемнело, но Омар был бодр, потому что начал понимать, почему отец рассказал именно эту суру. Он, Омар, был чужим, тем, кого никогда не признают его сводные братья. Но не эта ли сура рассказывала также и о том, что отвергнутые способны на великие дела? В своих мечтах мальчик видел себя советником султана, носящим европейскую одежду и ездящим гулять в черной карете, и в ту ночь Омар решил последовать примеру Иосифа.
Но Омар был погонщиком верблюдов, возившим иностранцев от отеля к пирамидам за пару пиастров, и носил длинные одежды вместо желанного костюма: братья звали его Омар Эфенди, что соответствовало обращению к уважаемому человеку, по отношению же к нему, подростку, звучало издевательски.
В мире был только один человек, которому Омар доверял, звали его Хасан, и был он инвалидом - микассой, какие тысячами населяют Каир. Хасан был стар, очень стар, он сам не знал собственного возраста, не знал, где и когда был рожден, и у него не было ног. К его коленям были прикреплены обрезки автомобильных шин. Так он и передвигался, толкая перед собой ящичек, украшенный осколками зеркал и обрывками бус, с помощью которого зарабатывал на жизнь. Хасан был чистильщиком обуви, его деревянный ящичек служил подставкой для ног клиентов, а в нем хранились кремы и щетки для обуви. Так, каждый день его можно было увидеть перед "Мена Хаус" предлагающим свои услуги входящим и выходящим: он бил щеткой по своему ящику и выкрикивал единственное известное ему английское слово: "Polishing, polishing! - Чистка обуви!"
Хасан видел жизнь на уровне обуви: для микассы человек кончается у талии, то, что выше, оказывалось за пределами его зрительного восприятия. Хасан мог восхищаться браслетами женщин, а ноги француженки в туфлях на высоких каблуках возбуждали его воображение.
Он привык смотреть на людей снизу вверх, и это не оскорбляло его. Ему также не мешало выказываемое неуважение, когда люди в его присутствии обсуждали вещи, не предназначенные для посторонних ушей. Хасан был "ничем" и поэтому знал больше остальных.
Он знал большинство гостей отеля по именам, знал о причине их пребывания, а тех, кому он хоть раз чистил обувь, он легко мог отнести к определенному социальному классу. Потому что, по утверждению Хасана: "Человека выдает его обувь!"
По его мнению, новая обувь не многого стоила. Только выскочки постоянно носят новую обувь, хороший человек бережет свою обувь и носит ее с уважением, и это видно по обуви. Обувь всегда должна выглядеть так, будто ее носил еще ваш отец на собственной свадьбе, - так хорошо сохранившейся; прежде всего это свидетельствует о том, что ее хозяин не обременен ни грязной работой, ни долгой ходьбой. При этом Хасан обычно останавливал взгляд на своих стершихся шинах, а Омар - на своих босых ногах.
В доме инвалидов в Айн эль-Сира Хасан научился чтению и письму, и когда хватало времени, старик обучал мальчика, вычерчивая слова Корана палкой на земле перед зданием отеля. Когда Омару исполнилось десять лет, он уже мог написать и прочесть первую суру, начинавшуюся словами: al-hamdu lillahi rabbi l-alamima r-rahmani r-rahimi - Хвала Аллаху, Господину миров, Милостивому, Милосердному.
Омар мечтал пойти в школу, что старый Мусса ему строго-настрого запретил. Сам он в школу не ходил, а ведь многого добился в жизни, сделал такое состояние, что смог себе позволить воспитать чужого ребенка по имени Омар Эфенди.
Омара задели слова отца, и он, плача, побежал к Хасану, который занимался перед отелем своим "polishing". Закончив трудиться над туфлями хорошенькой англичанки, он заметил Омара и помахал ему, стуча одновременно щеткой по ящику и выкрикивая: "Чистка обуви! Один пиастр!"
Затем он увидел слезы в глазах мальчика и сказал: "Есть два типа слез египтян - это слезы счастья и слезы горя. Я очень ошибусь, если скажу, что ты плачешь от счастья".
Мальчик вытер глаза ладошкой и покачал головой, затем уселся рядом с микассой на землю.
- Я попросил Муссу, - сказал он, запинаясь, - отпустить меня в школу…
Хасан прервал его:
- Могу себе представить, что он тебе ответил: зачем тебе школа? Ведь сам он в школу не ходил, а многого добился в жизни, так?
Омар кивнул. И сквозь очередной приступ рыданий проговорил: "И еще он сказал, что смог себе позволить воспитать чужого ребенка по имени Омар Эфенди!" Плача, он спрятал лицо в ладони.
- Слушай меня, мальчик, - старик положил свои грязные, высохшие руки ему на плечи. - Ты молод и умен, у тебя есть пара ног, которые отнесут тебя туда, куда ты пожелаешь. Имей терпение. Аллах укажет тебе путь. Твоя судьба предначертана, как путь звезд. Если Аллах захочет, чтобы ты пошел в школу, ты пойдешь туда. Если же он решил, что ты останешься погонщиком верблюдов, ты пробудешь им всю свою жизнь.
Слова старика утешили мальчика, и он, несомненно, стал бы ждать исполнения своих желаний и того момента, когда Аллах укажет ему предначертанный путь, если бы не тот жаркий ноябрь, когда ветер вздымал в воздух тучи песка, так что небо темнело - и так семь дней без передышки. Глаза слезились, и никто не решался покинуть стены домов без платка, закрывавшего рот от песка. Люди молились о дожде, но Аллах посылал лишь жаркий безжалостный ветер, перехватывавший дыхание.
На восьмой день, когда ветер утих и люди и животные, как обычно, показались из своих убежищ, чтобы вдохнуть свежего воздуха, одного среди них не было - старого Муссы. Его сердце не выдержало безумства стихии.
Его голову укрыли белой простыней, и так сидел он, как привидение, два дня в своем высоком кресле, повернутый лицом в сторону Мекки, потому что места для носилок в доме не было, а человек, готовящий покойников, нашел время лишь позже. Слишком много жизней унес с собой ветер.
Впервые Омар увидел смерть совсем близко, и мертвый Мусса под белой простыней привел его в такой ужас, что он сбежал к Хасану и поклялся, что никогда более не войдет в дом с покойником.
- Глупец! - разбушевался тот. - Ты что думаешь, что глубокой ночью, когда воют шакалы, он поднимется и пройдет сквозь двери или вознесется на небо, как это утверждают неверные? - И он сплюнул в песок.
Омару стало стыдно; он стыдился своего страха, а боялся - неизвестного.
- Что говорят неверные? - спросил он внезапно.
- Ах, вот оно что! - Хасан ответил неохотно и вытер лоб рукавом; затем качнул головой в сторону "Мена Хаус": - Одни неверные: англичане, французы, немцы. Одни евреи и христиане! - И он вновь сплюнул, как будто произнесенное вызывало у него отвращение.
- Но ты живешь за счет этих неверных! - воскликнул Омар. - Как ты можешь их презирать?
- Аллаху ведомы мои дела, - ответил Хасан, - и он до сих пор не дал мне знать, что я ему неугоден.
- Значит, я поступаю согласно его воле.
Микасса пожал плечами и потянулся.
- Что мне делать? Если Аллах не желает, чтобы я просил милостыню и крал, он должен быть доволен, что я чищу обувь неверных. - При этих словах он вновь начал стучать щеткой по ящику. "Polishing, polishing, Sir!"
Высокий мужчина, одетый в униформу цвета хаки, вышел из отеля, взглянул на солнце, расплывшееся в мареве на западном склоне неба и, направившись к Хасану, поставил ногу на его ящик. Хасан принялся за работу, сопровождая ее театральными жестами и изображая танцора с саблей.
- Достойный господин, - обратился Хасан к Омару, не отрываясь от работы, - это видно по его обуви.
- Неверный в хорошей обуви! - поправил его Омар.
Мужчина громко засмеялся, и оба испугались, так как, по-видимому, тот понимал их язык. Он же, достав старую трубку, бережно раскурил ее и обратился к Хасану: "Ты ведь многих знаешь здесь, старик?"
Хасан преданно кивнул:
- Многих, о Саид.
- Слушай, старик, - начал достойный господин, - я профессор, собираюсь провести в Египте несколько лет. Я ищу помощника, молодого крепкого мужчину, который бы исполнял мои поручения, провожал на рынок мою жену, понимаешь?
- Понимаю, о Саид.
- Ты знаешь кого-нибудь, кто бы мне подошел?
- Нужно подумать, о Саид; но я уверен, что найду кого-нибудь.
- Прекрасно, - ответил достойный господин и бросил инвалиду монету. - Было бы неплохо, если бы ты нашел двоих-троих на выбор. Они должны быть завтра в это же время здесь, возле отеля. - Не попрощавшись, он подошел к одной из повозок, стоявших у отеля, и исчез.
Омар сел на ящик Хасана и посмотрел на старика:
- Возьмет ли он меня, этот неверный Саид?
- Тебя? Ya salaam - о небо!
Омар опустил голову. Реакция Хасана обидела его, и он был готов расплакаться.
Увидев, как обидел мальчика, Хасан схватил его за плечи и встряхнул, как молодое деревце: "Ну, хорошо, хорошо!"
На следующий день Хасан дремал перед входом в "Мена Хаус", когда к нему приблизился достойный господин в сопровождении женщины.
- Надеюсь, успех сопутствовал тебе, старик?
- Inscha’allah - На все воля Аллаха! - ответил Хасан. - Он в зале отеля.
В зале перед ними предстал Омар. Неуклюже поклонившись, он сказал: "О Саид, я буду тебе служить. Меня зовут Омар".
Приятный господин переглянулся с приятной дамой, затем оба взглянули на мальчика, в смущении стоявшего перед ними и силившегося улыбнуться.
- Ты здесь единственный? - спросила женщина на прекрасном арабском языке.
- Я единственный, о Сити.
- Сколько тебе лет?
- Четырнадцать, о Сити.
- Четырнадцать. И ты думаешь, тебе под силу то, что я могу поручить тебе?
- Думаю, да, о Сити.
Достойный господин не торопясь раскурил трубку:
- А как отнесутся к этому твои родители?
- У меня нет родителей, - ответил Омар. - Мой приемный отец, воспитавший меня, умер, и сводные братья выгнали меня. Наудачу Хасан предложил мне временное убежище; я даже представить себе не мог, что мне дальше делать.
Господа продолжили диалог на английском, которого Омар не понимал, причем госпожа постоянно качала головой. Омар еще никогда не видел такую красивую женщину вблизи. На ней было длинное, пурпурно-лиловое платье с воротником цвета охры. Талия была затянута так узко, что, казалось, взрослый мужчина мог бы обхватить ее ладонями. Под оборкой подола платья виднелись застегнутые на пуговицы сапожки в тон платья. Но больше всего Омара поразило то, что кожа ее лица была светлой и нежной, на ней не было и следа горячего египетского солнца, обжигавшего лица местных женщин.
- Ну, хорошо, - сказал достойный господин, - ты будешь получать двадцать пиастров жалованья, а также еду и жилье. Будь готов, завтра утром мы отправляемся в Луксор. Ровно в десять жди у входа в отель. - И, не произнеся более ни слова, господа исчезли.
Inscha’allah. Омар стоял неподвижно, как мангровое дерево, ему казалось, что он спит, его мысли мешались, а в голове звучали слова микассы: "Твоя жизнь предначертана, как путь звезд".
- Эй, ты, убирайся! - Грубый голос служащего отеля привел Омара в чувство. Длинный парень нанес ему удар палкой по спине. Сам по себе удар не причинил боли. Больно было оттого, что его выгоняли как собаку.
Перед входом в отель ждал Хасан.
- Хасан, - закричал Омар, - они взяли меня!
- Я знаю, - ответил тот, и улыбка расплылась на его лице. В руке его были зажаты десять пиастров. - За посредничество.
Ночью Омар проскользнул к своему убежищу позади дома Муссы, чтобы забрать припрятанное там - плоды многолетних трудов, жалованье за его работу. Мешочек был тяжел, и Омара переполнила гордость. На следующий день с самого утра он ждал перед входом в "Мена Хаус". Слова "десять утра" для него ничего не значили. Ни один погонщик верблюдов в мире не знает, что такое часы, и не ориентируется по ним. Омар сел в тени стены, положил возле себя свое богатство и стал ждать появления господ.