- Муфельная печь, - догадался Люсин.
- Так виднее тебе… Только я про Егора Мартыновича… Как увидела его с этим Рексом на сворке, так и обмерла вся. Настоящий, скажу тебе, прынц. Вот и весь сказ.
- Влюбилась, что ль, Аглая Степановна? - сочувственно подмигнул Люсин. - Да ты не стесняйся, с кем не бывает.
- Что я, тронутая? - строго поджав губы, она покачала головой. - Не про меня залетка. При нем и внешность, и образование, и обращение деликатное. А я кто? Торфушка с четырьмя классами, солдатка брошенная… В обед черняшка с тюлькой, кипяток с рафинадом - в ужин. Хожу сторонкой, глаза прячу. Однако заметил он меня, приблизил, значит, к своей особе, в эти… в коллекторы определил. Тоже, значит, по научной части.
- Скажите пожалуйста! - подал Люсин осторожную реплику.
- А ты как думал? - в голосе Аглаи Степановны отчетливо прозвенели горделивые нотки. - Дали мне бур такой и велели болото дырявить. Заглубишь и вытащишь торфяную колбаску, потом нарастишь штангу и еще дальше заглубишь, пока до самого дна не доберешься. Сапропель называется. Так и бродила день-деньской с коловоротом. Тяжело, конечно, но я только радовалась. Ни в чем себя не жалела. Да и то сказать - работа полегче была, чем пни эти клятые корчевать. Наберу я колбасок полный короб, а ему все мало. То тут копни, то оттуда достань. Возьмет кусочек - и под микроскоп. Определит, где чего, и в тетрадку запишет. Тут мол, осоковый торф, тут сфагновый, а там вахта попадается, либо шейхцерия. Я ведь травы тогда уже хорошо знала. Новые названия тоже легко давались. Даже когда не по-русски. Эриофорум вагинатум, к примеру, знаешь, чего это?
- Откуда, Степановна? Уж ты просвети.
- Пушица влагалищная, - с готовностью объяснила она. - Растет на мочажинах такой белый цветок… Серебристый, красивый. Егор Мартыныч все их наперечет знал. Карту он составлял болотную: где какой торф лежит. Жара стоит адова, аж звон в ушах, солнце печет, от белого багульника голова кругом идет, а он с кочки на кочку прыгает - ищет. "Чего ищешь-то? - спрашиваю, бывало. - Хоть бы себя поберег, а то, не ровен час, угореешь. С багульником шутки плохи - что твой болиголов". Он же отмахивается только: "Отдыхать зимой будем, Ланя, отсыпаться на медвежий манер. А сюда нас поставили полный разрез сделать. Каждому слою свое место и применение найти". Так и маялся до первых заморозков. Утром на болоте, с вечера в лаборатории своей. Анализы делал, лекарство составлял.
- Это какое же такое лекарство?
- Так ведь на всякую болезнь своя трава есть. А торф, он чего? Запечатанное разнотравье, аптека, можно сказать, болотная. Белый мох ране не даст загнить, сапропель от радикулита лечит. Мало ли… У всякого торфа свое применение.
- И помогает?
- Еще как! Я в те годы много у Егора Мартыныча переняла. Но и ему от меня перепало дай бог! Все, что знала, доверила. А после мы с ним и к бабе Груне ездили. Он за ней цельную книгу амбарную исписал… Такой музыки-то у нас не было, - она покосилась на рубиновый глазок магнитофона. - Как чуял, бедняжка, кто его от смерти убережет.
- Заболел?
- Простыл на болоте. Холодное лето в тот год выдалось. Особливо июнь. Вода ледяная. А он в резиновых сапогах по камышам. Ирный корень выкапывал. По времени так самая пора была - гадючьи свадьбы! Свивались в клубки так, что ступить было страшно. Ну он и провалился по грудь. Легкие простудил и почки, конечно. Если бы не баба Груня… Тогда и подружились мы с Егором Мартынычем. Я уж и с болота того ушла, и бабка Груня преставилась, а он все ездил к нам за травкой. И то правда, болел часто. Только зельем и держался на белом свете. Я уж сама собирала ему, что надо, варила, готовила впрок. Былинку к былиночке…
- Видать, в обычных врачей Георгий Мартынович не шибко веровал? - с мягкой усмешкой спросил Люсин. - Недолюбливал?
- А за что любить, прости господи? Так рази с нынешней врачихой поговоришь? Она и не взглянет на тебя. Даже головки не приподымет: ей бы только с писаниной управиться. Едва рот раскроешь, а она тебе рецепт в зубы - и будь здоров. А на кой мне ихняя химия? У меня своя фармакопея.
- Оно конечно, - уважительно согласился Люсин, ощутив близость решительного момента. - Фармакопея у тебя знатная… В этот-то раз чего привезла с "Иванова болота"?
- Иде оно теперь, тоё болото? - запричитала Степановна. - Одни ямины дикие и сухостой. На торфяных полях сплошь фрезер. Сухота. Крошка горит. Спасу нет… По окраинам пошастала - ничего не взяла. На Милановку пришлось податься, а ноги уже не те. До суходольного острова-то так и не добралась. Спасибо святой источник на месте остался. Передохнула хоть. Там в округе леса хорошие: береза, сосна, а на лугах заливных хвощи до пояса, купавка. Душа радуется. Живи - не хочу. Совсем оживела, пока зелье искала, отогрелась на шелковых муравах.
- Значит, нашла все же?
- Взяла, чего надо. Шерошницы пахучей набрала, буквицы, жерухи опять же лукошко. Только зазря. Пропала она теперя, моя жеруха. Сушить-то ее не положено. Вся сила у ей в свежести.
- Для Георгия Мартыновича старалась?
- Кому ж еще?.. День подождала и выбросила жеруху-то. Не пить уж ему более никогда.
- И другую траву тоже выкинула? Буквицу?
- Не. Те на чердаке сушатся. Зачем добру пропадать? Грех. В зельях тайна планидная.
- Планидная? Это от планет, что ли?
- Каждой травке своя планида. Так баба Груня учила.
- Неувязочка выходит. - Люсин не любил неясностей, даже если они не имели прямого отношения к занимавшей его задаче. - Планет у нас сколько? Коли не изменяет память - девять. Верно?
- Не, - с уверенностью возразила она. - Семь планид.
- Вот-те раз! Для всего мира девять, а у тебя семь.
- У нас не так, у нас по-старому. Мы и сроки по-старому определяем, по месяцу, значит, когда чего собирать. Одно в полнолуние, другое в первую четверть. Если ле соблюсти, силы такой не будет. У всякого зелья своя пора. Когда на заре собирают, когда в полдень, а то и вовсе к вечеру. Соображать надо. А как же? Ведь кажинная травиночка, сама заваляща, от чего-нибудь да излечит. Без надобности ничего не растет на земле. Вот и старайся понять, что на какую лихоманку подействует, срок верный определить да правильно высушить.
- И ты все это знаешь, Степановна?
- Баба Груня, так та знала, а я, может, и забыла чего. Рази упомнишь? Веронику взять, таку синеньку, так ее лучше всего вечером, часов в шесть, собирать, а то до дому не донесешь - облетит.
- С секундомером в лес ходишь? - улыбнулся Люсин.
- Мои секундомеры на земле растут. Утопит кувшинка цветок - вот тебе и есть шесть часов. По-старому - шесть, пять - ноне. Всяка тварь свою планиду чует.
- Летнее время имеешь в виду? Ладно, будь по-твоему, - согласился Люсин. - Пусть будет семь. Но трав-то, Аглая Степановна, тыщи! На всех и планид не хватит.
- Все семь и правят миром. И у каждой свое царство.
- В таких, выходит, категориях мыслишь, - Владимир Константинович уклонился от защиты естественнонаучной картины мира. - И по чьему ведомству жеруха твоя проходит, к примеру? - спросил он, возвращаясь к вещам практическим.
- Жеруха - цветок Солнца, - уверенно заявила Степановна. - Вроде как подорожник. Потому сок сразу пить полагается. В свежем виде, как выжмешь. Он любой камень выгоняет. Хошь из почек, хошь из печенки. Из пузыря тож.
- Солнце, значит, у тебя тоже в планетах ходит?
- А как же! Первая планета и есть.
- Обижаешь Коперника, бабуся, ай-я-яй! - покачал головой Люсин. - Все за Птолемея цепляешься , а жизнь идет, - пошутил он. Но шутка его едва ли была понята.
- Это какой же Птолемей - великомученик? - удивилась старуха. - Рази он тоже зелейник?
- Окстись, Степановна, - в шутливом ужасе замахал руками Люсин. - Зелейник! Великомученик!
- А не знаешь, так и болтать нечего.
- Твоя правда… На чердак-то можно залезть? Посмотреть охота, как сушишь. Очень уж трава-буквица твоя за живое задела.
- Обыкновенно, как надо, чтоб не выжгло и чтоб не забродило. Но ты слазай, взгляни.
В жарком, сухом полумраке расплывчато вырисовывались поставленные друг на друга низкие ящики, скорее даже рамы, затянутые проволочной сеткой. Рассыпанные тонким слоем сухие листья и стебельки источали крепкий сенной аромат, от которого сладостно перехватывало дыхание. В памяти полыхнуло полузабытым ласковым светом, и стало так хорошо и прозрачно, словно никогда не было ни горестей, ни забот. В теплом косом луче струились былинки, и стояла такая тишь, что было слышно, как скручивается, высыхая, самый малый из лепестков.
И тем внезапней, тем резче залился внизу требовательный телефонный звонок. Больно ударившись макушкой о какую-то балку, осыпавшуюся сухой паутиной, Люсин бросился к лестнице.
- Есть новости, Владимир Константинович? - просочился сквозь глухое потрескивание мембраны дальний голос.
- Похоже на то. Я вот о чем вас хотел попросить, Борис Платонович. Нужно срочно проверить личный счет Солитова. Есть подозрение…
- …что он произвел операцию? Совершенно верное подозрение. Георгий Мартынович снял со своего счета полторы тысячи рублей. Расходный ордер заполнен и подписан собственноручно. Он у меня в руках… Так что считайте, что мы с вами встретились.
- Это обнадеживает. Значит, продвигались верно, не заплутали… Какого числа, Борис Платонович?
- В пятницу, через день после отъезда Солдатенковой, если вас именно это интересует… Я же знаю, откуда вы говорите… Чего молчите? Алло! Вы еще здесь?
- Здесь, здесь, Борис Платонович. Я, извините, задумался.
- Да-а… Тут есть над чем поразмыслить. Чем дольше думаю, тем сомнительнее представляется мне алиби нашей любезной знахарки. Второпях сработано. Топорно.
- Вот тут вы, по-моему, ошибаетесь.
Люсин возвратился к Аглае Степановне с озабоченно-хмурым лицом. Не по нутру ему была такая резвость, амбициозная эта прыть. А ничего не попишешь: успех налицо. Да и с формальной стороны придраться нельзя: Гуров скрупулезно отрабатывал любые возможные версии. Оперативно, четко, без всяких сантиментов. Последнее, пожалуй, и настораживало. Внутренне Люсин не принимал стопроцентного рационализма. Живую реальность не уложишь в прокрустово ложе модели. Волей-неволей приходится резать по живому, а вот этого он совершенно не выносил.
- Нагляделся? Наговорился? - старуха зыркнула на него острым, все подмечающим глазом. - Чего надулся, как мышь на крупу? Али не по-твоему выходит?
- Пока не по-моему, бабуся, а дальше посмотрим… Пойду я.
- Так иди себе. Держать не стану.
- Я к вам послезавтра, если позволите, загляну.
- В самый ливень потащишься? И не лень тебе?
- Полагаете, снова пойдут дожди?
- Аккурат послезавтра. Не веришь, чай?
- Почему? Верю. Приметы небось знаешь?
- Приметы, приметы, - закивала она. - Клен вчерась слезу пустил. Орляк - папоротник - опять же раскручиваться пошел.
Глава седьмая
В КАРЕТЕ, С ОПУЩЕННЫМИ ШТОРКАМИ…
Визит на Кузнецкий мост в республиканскую прокуратуру, мягко говоря, не вызвал у Наташи Гротто прилива энтузиазма. Ни уютный старинный дом, обставленный канцелярного вида мебелью, ни сам следователь отрадного впечатления на нее не произвели. Вначале Наталья Андриановна держалась, как всякий нормальный человек, заботящийся о сохранении собственного достоинства: по-деловому лаконично и сухо. Мало ли каких формальностей, часто обременительных и не слишком приятных, требует от нас жизнь? Останемся же на высоте при любых обстоятельствах.
Она не стала выяснять, что да почему, хотя в повестке и значился номер телефона, и приехала точно к указанному часу. Да и зачем суетиться, когда все ясно?
Прождав минут десять в приемной, Гротто разыскала секретаршу и дала ясно понять, что, если товарищ Гуров ее немедленно не примет, она уйдет и вряд ли сумеет найти для него время в следующий раз.
Пришлось Борису Платоновичу срочно перестраиваться, хотя он к этому не слишком привык.
- Извините великодушно, Наталья Андриановна, - пробубнил Гуров, выпроваживая посетительницу, в которой Гротто узнала лаборантку Леру. - Не рассчитал малость… Вы, конечно, догадываетесь, зачем вас пригласили?
- Естественно. - Развернув предложенный стул, как ей было удобно, она села с замкнуто-выжидательным выражением. - Похоже, у вас вся наша кафедра перебывала?
- Похоже, что так. - Гуров украдкой оглядел очередную свидетельницу. "Красива, умна, с норовом, - подвел итог. - Такие из нашего брата веревки вьют". И загасил дымящуюся сигарету.
- Не проще ли было приехать самому, чем отрывать от дела столько людей? - положила конец затянувшейся паузе Наталья Андриановна. - Вы не находите?
- Не нахожу. Так будет удобнее… для дела. А дело у нас с вами непростое, Наталья Андриановна.
- Дело у вас, товарищ следователь, - подчеркнуто разграничила она. - У меня же, простите, горе.
- Вы так дружили с Георгием Мартыновичем? - спросил он, придавая особую смысловую окраску своему "так".
- Да, мы так дружили, - она тоже подчеркнула, но иначе, чем он, по-своему.
- Должен ли я вас понять?.. - Гуров не договорил, изобразив удивление.
- …Что мы были в интимных отношениях? - Она улыбнулась, с холодной дерзостью вскинув голову.-
Я думаю, будет лучше без недомолвок. Спрашивайте, пожалуйста, не стесняйтесь. Я отвечу.
- Ответите? - Борис Платонович принял шутливо-испуганный вид. - Ради бога, не надо, меня совсем иное интересует!
Его действительно интересовало иное, но и от такой стороны дела он не открещивался отнюдь. А все же брошенного ею вызова не принял. Интуитивно почувствовал, что не за ним останется последнее слово на этом поле.
"Сильная баба", - подтвердил первоначальное впечатление.
Наталья Андриановна безучастно ждала продолжения разговора.
- Я посоветоваться с вами хочу, - сказал Гуров, как можно проникновеннее. - Вам известно, что Георгий Мартынович завещал дачу и крупную сумму денег Солдатенковой?
- Это его сугубо личное дело.
- Безусловно! Но лишь при условии, что нам известна его дальнейшая судьба. Не согласны?.. А вдруг преступление?
- Вы правы, - рассеянно кивнула Гротто.
- Вот видите!.. Ну, и что вы по этому поводу думаете?
- Я мало знаю Аглаю Степановну. Но, по-моему, она единственный человек, кто по-настоящему предан Георгию Мартыновичу. Она ухаживала за ним, как за малым ребенком, лечила его…
- Вот именно - лечила!.. Ведомственной поликлиники ему мало. А ведь у вас очень приличная поликлиника.
- Вы же знаете людей… Всем хочется верить в чудо.
- Ладно, оставим это, - махнул рукой Борис Платонович. - Значит, Солдатенкову вы ни в чем не подозреваете?
- Какое право я имею подозревать?.. Вы некорректно формулируете вопросы. Ничего дурного за ней я не знаю. Последние годы Георгий Мартынович сильно сдал и чувствовал себя очень одиноко. Спасибо ей за то, что она скрашивала ему жизнь, как могла.
- Но ведь вы согласились, что могло иметь место преступление?
- Да она-то при чем?.. Вне дома искать надо. Другого человека искать. Мне так кажется.
- Правильно кажется. Но вы, простите, непозволительно отделяете следствие от причины. Что-то же заставило Солитова покинуть дом? Как, по-вашему?
- Тут вы правы, - незамедлительно признала она. - Товарищ, который приезжал к нам из уголовного розыска, тоже пытался отталкиваться от этой точки… Кстати, если это не секрет, почему делом… Одним словом, при чем тут прокуратура? Или милиция уже не ищет Георгия Мартыновича?
- Ищет, - пряча улыбку, кивнул Гуров, невольно проникаясь симпатией к собеседнице.
Ее манера вести разговор обезоруживала. С такими людьми бывает либо очень трудно, либо необыкновенно легко. "Хорошо, когда они на твоей стороне", - подумал он, ощутив легкий укол грусти.
- Товарищ из угрозыска совершенно обоснованно предположил несчастный случай. А раз случай… Мог выбежать на секунду, а тут почечная колика или острый печеночный приступ. Вы согласны со мной?
- Ваша аргументация безупречна. Ей бы цены не было, если бы люди, даже очень и очень больные, обладали способностью исчезать без следа. - Гуров выдержал красноречивую паузу, дав Наталье Андриановне возможность прочувствовать сказанное. - Поэтому нам не остается ничего иного, как сызнова начать все сначала. Я вам помогу здесь немножко, потому что сегодня мы располагаем сведениями, которых не имели вчера. Так, например, удалось установить точную дату ухода, или, если угодно, исчезновения вашего завкафедрой. Произошло это в пятницу, через два дня после отъезда Солдатенковой. Больше того, мы знаем, что в этот день, причем утром, что-то около одиннадцати, Георгий Мартынович снял с книжки полторы тысячи рублей. Таковы факты.
- Ограбление?
- Мысль напрашивается сама собой, но ничем конкретным пока не подтверждается. Несмотря на вывешенные милицией объявления с портретом Солитова и описанием его примет, никаких сведений не поступило. Никто не видел его после сберкассы.
- А в сберкассе видели?
- Да, девочки его запомнили.
- Должна ли я вывести заключение, что Георгий Мартынович исчез сразу после получения денег? Нелепо.
- Конечно. Поэтому будем отталкиваться от известных фактов. Зачем вдруг могли понадобиться такие деньги? С какой целью?
- Гипотез можно выстроить сколько угодно, но ведь нужны основания.
- Позволю себе не согласиться с вами, уважаемая Наталья Андриановна. Число гипотез ограничено, и даже весьма. Если же мы станем отталкиваться от привычек товарища Солитова, его увлечений, даже страстей и так далее, то вы сами увидите, сколь ограничен окажется наш, извините, джентльменский набор.
- Насколько я понимаю, вы уже проделали эту операцию?
- Беседовать с вами одно удовольствие, Наталья Андриановна, вы всё схватываете буквально на лету.
- Тогда поделитесь вашими умозаключениями, а я попробую оценить их в меру возможности.
- Вы меня чрезвычайно этим обяжете. Но, чур, одно предварительное условие. - Борис Платонович лукаво прищурился, выставив желтый от никотина указательный палец: - Не принимать на свой счет и не обижаться! Гипотеза - всего лишь гипотеза, умозрительное построение. Поэтому принцип такой: выдвигаем, не стесняясь, любую ересь, оцениваем, отсеиваем.
- Приступайте, - коротко кивнула Наталья Андриановна, далекая и неприступная в своей холодной математической броне.
- Дубль номер один! - пародируя киносъемку, Гуров хлопнул в ладоши. - Обыкновенный шантаж!