Айсуда затрясла головой, так что ее каштановые локоны заплясали и рассыпались по плечам.
- Нет, я готова! Я обдумала все, что ты мне сказал, и я знаю моего Мэриета. Ни тебе, ни ему нечего бояться. Я справлюсь.
- Тогда, - проговорил Кадфаэль, - до того, как мы пойдем, я, пожалуй, сообщу тебе новости, которые мне удалось узнать за это время.
Он сел рядом с Айсудой и все рассказал. Она выслушала монаха серьезно, со спокойным лицом, не дрогнув.
- Послушай, брат Кадфаэль, а почему бы Мэриету не прийти посмотреть, как женится его брат, если дело обстоит так, как ты говоришь? Понимаю, сейчас Мэриету еще нельзя сказать, что о его невиновности известно, что он никого не смог обмануть, - это только заставит его сильнее мучиться от страха за того, кого он укрывает. Но ты теперь знаешь, каков он, Мэриет: если он дал слово, он не нарушит его. Да к тому же, видит Бог, он очень наивен и верит, что все люди такие же честные и его слову поверят. Он поверит, что Хью Берингар даже преступнику, сидящему в тюрьме, может разрешить прийти и посмотреть на свадьбу брата.
- Он еще не может совершать такие далекие прогулки, - сказал Кадфаэль, хотя его тоже увлек этот план.
- И не нужно. Я пошлю за ним конюха с лошадью. Марк может прийти вместе с ним. Почему бы нет? Они явятся пораньше, закутанные в плащи, и тихонько найдут место, откуда все будет видно. Что бы ни произошло, - добавила Айсуда решительно, - я ведь не настолько дура, чтобы не понимать, что на их дом надвигается большая беда. Что бы ни произошло, я хочу вытащить его на люди, чтобы он занял подобающее ему место. У многих завтра физиономии окажутся перепачканными! Но его лицо чисто, и я хочу, чтобы это увидели.
- Я тоже, - воскликнул Кадфаэль, - я тоже!
- Тогда спроси Хью Берингара, можно ли мне послать за Мэриетом. Не знаю почему, но я чувствую - нужно, чтобы он был там, у него есть право быть там, он должен быть там.
- Я поговорю с Хью, - сказал Кадфаэль. - А теперь пойдем в приют святого Жиля, пока не стемнело.
Кадфаэль с Айсудой прошли через предместье, повернули направо к ярмарочной площадке с ее вытоптанной травой и мимо полей с последними остатками зелени и разбросанным кое-где жильем двинулись в сторону приюта. Силуэты голых деревьев вырисовывались на бледном небе, обещающем мороз.
- Это здесь могут найти себе пристанище прокаженные? - спросила девушка, поднимаясь по пологому травянистому склону к калитке. - Их здесь лечат и делают для них все, что могут? Это благородно!
- Иногда даже удается добиться успеха, - ответил Кадфаэль. - И никогда нет недостатка в желающих служить здесь несмотря на то, что больные, бывает, умирают. Марк сможет хорошо подлечить и тело, и душу твоего Мэриета.
- Когда я довершу начатое Марком, - проговорила Айсуда, просияв внезапно светлой улыбкой, - я как следует отблагодарю его. Куда мы теперь пойдем?
Кадфаэль отвел девушку прямо к сараю, но в этот час он был пуст. Время вечерней трапезы еще не подошло, но было уже слишком темно, чтобы заниматься чем-нибудь на улице. Низкое ложе одиноко стояло, аккуратно застеленное коричнево-серым одеялом.
- Это его кровать? - задумчиво спросила Айсуда, глядя на скромное ложе.
- Да, он спал наверху, на чердаке, из страха потревожить своих товарищей, если ночью начнет кричать, и здесь он упал. По словам Марка, он во сне пошел к Хью Берингару признаваться в убийстве и уговаривать отпустить узника. Ты подождешь здесь? Я найду его и приведу.
Мэриет сидел за маленьким столиком брата Марка в передней части общей комнаты и чинил переплет требника, подклеивая к нему полоску кожи. Лицо юноши выражало сосредоточенность, пальцы двигались ловко и уверенно. Когда Кадфаэль сообщил ему, что в сарае ждет посетитель, Мэриет внезапно разволновался. К Кадфаэлю он привык и не имел ничего против его присутствия, но общения с другими избегал, как будто был носителем какой-то заразы.
- Лучше бы никто не приходил, - произнес Мэриет, как человек, которого раздирают противоречивые чувства - благодарность за неожиданно проявленное к нему внимание и боязнь боли, которую такое внимание может принести. - Зачем это теперь? О чем разговаривать? Я рад, что я здесь, мне так спокойно. - Он закусил губу и спросил, смирившись:
- Кто это?
- Тот, кого тебе не надо бояться, - ответил Кадфаэль, думая о Найджеле. Если бы доказательства его братского внимания были представлены, их, пожалуй, было бы трудно вынести. Но таковых не было. Женихам простительно, конечно, отставлять в сторону все другие дела, но Найджел мог бы по крайней мере спросить о брате. - Это всего лишь Айсуда.
Всего лишь Айсуда! Мэриет вздохнул с облегчением.
- Айсуда вспомнила обо мне? Это очень славно. Но она знает, что я признавший вину преступник? Я бы не хотел, чтобы она по ошибке…
- Знает. Тебе вообще не нужно говорить об этом, тогда и она не будет. Айсуда попросила меня привести ее сюда, потому что искренне любит тебя. Тебе ничего не стоит побыть с ней несколько минут, и сомневаюсь, чтобы она дала тебе раскрыть рот, похоже, говорить, собирается она сама.
Мэриет пошел с братом Кадфаэлем без особой охоты. Его не сильно волновала мысль о том, что придется вынести от подруги детства проявление привязанности, сочувствия, а может, и превосходства. Дети нищих, живущие здесь, в приюте, отнеслись к нему хорошо, нетребовательно, не задавали никаких вопросов. Вот и он может принять таким же образом сестринскую любовь Айсуды, во всяком случае так он полагал.
За это время Айсуда нашла в стоявшем рядом с кроватью ящике кремень и лучинки, высекла искру и зажгла фитиль маленькой лампы, аккуратно поставив ее на большой плоский камень, положенный на безопасном расстоянии от сухой соломы. Лампа бросала неяркий мягкий свет на изножье кровати, где и уселась девушка. Она отбросила капюшон, так что прикрытыми оставались только плечи и спина, а ее величественный наряд, лента в волосах и спокойно сложенные на коленях руки были на виду. Когда Мэриет вошел, Айсуда встретила его тихой улыбкой, как у пресвятой Девы с изображений Благовещения, посмотрев на которые сразу отчетливо понимаешь, что сообщение архангела излишне, потому что Мадонна давно обо всем знает.
Мэриет остановился, задохнувшись, и стал пристально вглядываться в эту молодую даму, присевшую в ожидании на его ложе. Как можно было так измениться всего за несколько месяцев? Он хотел было проговорить вежливо, но решительно: "Тебе не следовало приходить сюда", но не мог произнести ни слова. Вот она сидит перед ним, уверенная в себе, в правильности выбора места и времени, и он почти испугался ее и того, что она найдет его так печально изменившимся - худым хромым изгнанником, ничуть не похожим на мальчика, который еще совсем недавно носился повсюду вместе с ней. Но Айсуда поднялась, пошла ему навстречу, обхватила голову Мэриета и, пригнув к себе, звонко поцеловала.
- Знаешь, ты стал почти красивым. Мне так жаль, что ты разбил голову, - сказала она, коснувшись пальцами затянувшейся раны, - но это пройдет, у тебя даже шрама не останется. Кто-то хорошо потрудился, штопая этот порез. Ты можешь поцеловать меня, ты же еще не монах.
Губы Мэриета, неподвижные и холодные, коснувшись ее щеки, внезапно задрожали от нахлынувшего на юношу чувства. Не как к женщине, еще нет, просто как к человеку, одарившему его теплом и добротой, пришедшему к нему с раскрытыми объятиями, без лишних вопросов и попреков. Раздираемый собственным порывом и охватившим его внезапно стеснением перед этим преобразившимся существом, Мэриет неумело поцеловал девушку и фыркнул при этом.
- Ты еще хромаешь, - проговорила она заботливо, - пойдем, сядь рядом со мной. Я долго не пробуду, чтобы не утомлять тебя, просто я не выдержала - быть так близко и не повидаться. Расскажи мне об этом месте, - потребовала она, заставляя юношу опуститься на кровать рядом с собой. - Здесь и дети есть, я слышала их голоса. Совсем маленькие дети.
Как очарованный, он начал отрывистыми фразами, запинаясь, рассказывать о брате Марке, таком маленьком, хрупком и надежном, который был отмечен Богом и хотел стать священником. Мэриету нетрудно было говорить о своем друге и о несчастных, которым выпала удача попасть в такие руки. Ни слова о себе, ни слова о ней все время, пока они сидели рядом, плечом к плечу, а их глаза непрестанно отмечали и оценивали изменения, происшедшие с ними за это трудное время. Мэриет забыл, что он - сам себя приговоривший человек, у которого впереди короткая, словно остановившаяся жизнь, а она - юная наследница манора, вдвое богаче их собственного, Аспли, к тому же внезапно превратившаяся в красавицу.
Как будто они оказались изолироваными от всего, время и угрозы мира перестали существовать для них. Кадфаэль, удовлетворенный, тихо удалился; воспользовавшись свободной минутой, он пошел перекинуться словом с братом Марком. У Айсуды хорошее чувство времени, она не станет сидеть слишком долго. Ее задача заключалась в том, чтобы поразить, согреть, зародить нелепую, но заслуживающую доверия надежду; потом можно уйти.
Когда Айсуда решила, что пора уходить, Мэриет вывел ее из сарая за руку. Они оба разрумянились, их глаза сияли, и по тому, как они двигались, было видно, что они освободились от испытанной в первый момент скованности и стали болтать и спорить друг с другом, Как раньше. И это было хорошо. При прощании Мэриет подставил щеку, Айсуда быстро поцеловала его, в ответ подставила свою, сказав, что он упрямый негодник, каким был всегда, и ушла, немного приободренная, оставив его возбужденным, в почти радостном настроении.
- Я все же сказала, что пришлю за ним лошадь завтра рано утром, - сказала Айсуда Кадфаэлю, когда они на обратном пути дошли до первых домов предместья.
- Я то же самое обещал Марку, - ответил монах. - Но Мэриету лучше приехать незаметно, хорошенько завернувшись в плащ. Видит бог, серьезных причин для этого нет, но у меня чешутся руки, и я хочу, чтобы Мэриет был здесь, только его близкие родственники не должны знать об этом.
- Мы слишком уж беспокоимся, - заявила девушка жизнерадостно, воодушевленная своим успехом. - Ведь я сказала тебе, что он мой и никто не отнимет его у меня. Если для того, чтобы вернуть мне Мэриета, убийца Питера Клеменса должен быть схвачен - нечего тревожиться, он будет схвачен.
- Девочка, ты пугаешь меня, - глубоко вздохнул Кадфаэль. - Но я верю, что Бог избрал тебя для осуществления своих планов и карающая молния вылетит из твоей руки.
В теплой, освещенной мягким светом маленькой комнатке странноприимного дома после ужина сидели две девушки, обсуждая предстоящие завтра дела. Спать им не хотелось, слишком многое занимало их умы, чтобы они могли помышлять о сне. Служанка Розвиты, приставленная к ним обеим, ушла спать час назад. Этой простой деревенской девушке нельзя было доверить выбор драгоценностей, украшений и духов, приличествующих такому знаменательному событию - свадьбе. Поэтому на Айсуду была возложена обязанность причесать подругу, помочь ей надеть свадебный наряд, проводить от странноприимного дома до церкви, там у входа снять плащ с плеч невесты и снова набросить (ведь был декабрьский мороз!), когда та, уже в роли новобрачной, выйдет из церкви, опираясь на руку своего мужа.
Розвита разложила свое платье на кровати, чтобы можно было расправить все его складки, посмотреть, как пришиты рукава, насколько хорошо подогнан корсаж, и подумать, не следует ли подтянуть потуже пряжку позолоченного пояса.
Айсуда ходила по комнате, небрежно отвечая на мечтательные замечания и вопросы Розвиты. У одной стены стоял деревянный, обитый кожей сундук с вещами девушек, и вынутые из него мелочи были разбросаны повсюду - на кровати, на полке, на крышке сундука. Возле лампы стояла шкатулка с драгоценностями Розвиты. Айсуда лениво запускала в нее руку и вытаскивала одну вещицу за другой. Она не испытывала особого интереса к украшениям.
- Как ты думаешь, может, надеть желтые камни? - спросила Розвита. - Они хорошо подойдут к золотому шитью пояса, а?
Айсуда поднесла янтарное ожерелье поближе к свету и медленно пропустила его сквозь пальцы.
- Очень хорошо подойдут. Но давай я посмотрю, что там у тебя еще есть. Ты мне никогда и половины этого не показывала. - Девушка с любопытством перебирала драгоценности, как вдруг в глубине увидела блеснувшую эмаль, а потом выудила с самого дна шкатулки крупную фибулу - брошь старинного фасона, - несомкнутое кольцо с поперечной булавкой-язычком. У кольца были широкие расплющенные концы с замысловатым орнаментом: филигранный узор золотом по эмалевой поверхности - извивающиеся тела сказочных животных, которые с первого взгляда показались ей переплетенными растениями, но, вглядевшись попристальнее, она поняла, что это скорее всего все же змеи. На ромбовидной головке серебряного язычка-булавки был выгравирован и покрыт эмалью стилизованный цветок; заостренный конец булавки выступал за пределы кольца на длину мизинца Айсуды, а само кольцо было величиной с ее ладонь. Девушка, вынимая фибулу на свет, начала было говорить: "Я никогда не видела ее…" - но вдруг замолчала, и это заставило Розвиту поднять глаза. Она быстро встала, подошла, сунула руку в шкатулку и бросила фибулу снова на дно, так, чтобы ее не было видно.
- О, эту не надо! - сказала Розвита, поморщившись. - Она слишком тяжелая и такая старомодная. Положи все обратно, мне понадобится только желтое ожерелье и гребни для волос. - Она решительно захлопнула крышку шкатулки, взяла Айсуду за руку и подвела к кровати, на которой лежало приготовленное платье: - Смотри, тут на вышивке распустилось несколько стежков, ты бы не подобрала их? Ты лучшая вышивальщица, чем я.
Айсуда со спокойным лицом умело стала делать то, о чем ее попросили, время от времени бросая взгляды на шкатулку, в которой лежала фибула. Когда пришел час заутрени, она сделала последний стежок, оторвала нитку, отложила работу в сторону и объявила, что уходит, так как хочет присутствовать на службе. Розвита, раздевавшаяся в этот момент, чтобы лечь поспать, не стала ее отговаривать - сама она, конечно, присоединяться к Айсуде не собиралась.
Брат Кадфаэль после заутрени вышел из церкви через южные двери. Он намеревался на минутку зайти к себе в сарайчик посмотреть, погашена ли жаровня, которой вечером пользовался брат Освин, хорошо ли закупорены все сосуды, закрыта ли дверь, чтобы помещение не совсем выстыло.
Мороз пощипывал, ночь была звездной, а Кадфаэлю и не нужно было другого света, чтобы найти привычную тропинку. Но только он вышел из-под арки во двор, как кто-то требовательно потянул его за рукав, и задыхающийся голос прошептал ему на ухо:
- Брат Кадфаэль, мне нужно поговорить с тобой!
- Айсуда! В чем дело? Что-нибудь случилось?
Монах быстро повел девушку в одну из ниш скриптория; там сейчас никого не должно было быть, и никто не заметит, если они спрячутся в каком-нибудь укромном уголке. Возле плеча Кадфаэля еле-еле виднелось напряженное лицо Айсуды - бледный овал над темным пятном плаща.
- Да, случилось! Ты же сказал, что молния вылетит из моей руки! Я нашла кое-что у Розвиты, в шкатулке для драгоценностей, - быстро проговорила Айсуда на ухо Кадфаэлю. - Спрятано на дне. Большая фибула, очень старая и красивая, из золота, серебра и эмали, такие делали еще до прихода норманнов. Величиной с мою ладонь, с длинной булавкой. Когда Розвита увидела, что я держу ее в руке, она подошла, бросила ее обратно в шкатулку и захлопнула крышку, сказав, что эта штука слишком тяжелая и старомодная, чтобы ее носить. Вряд ли Розвита знает, что это за фибула и как она попала к человеку, который подарил ей эту вещь, хотя, наверное, этот человек предупредил, чтобы она не носила ее и никому не показывала, по крайней мере сейчас… А то почему она так быстро убрала ее? А может быть, фибула ей просто не нравится, и в этом все дело. Но я-то знаю, что это за фибула и чья она, и ты тоже будешь знать, я скажу тебе… - Торопясь выговориться, девушка задохнулась и, наклонившись ближе к Кадфаэлю, обдала его щеку своим теплым дыханием. - Я видела эту вещь раньше, а Розвита, может, и не видела. Ведь это я забрала у него плащ и внесла в дом, в комнату, которую приготовили для него. Фремунд принес его седельные сумки, я - плащ… а эта фибула была приколота у ворота.
Кадфаэль положил ладонь на маленькую ручку, цеплявшуюся за его рукав, и спросил, наполовину уверенный в ответе:
- Чей плащ? Ты хочешь сказать, что эта штука принадлежала Питеру Клеменсу?
- Да. Я готова поклясться.
- Ты уверена, что это та же самая?
- Уверена. Говорю тебе, я несла ее, касалась ее, любовалась ею.
- Да, двух таких одинаковых быть не может, - проговорил Кадфаэль и глубоко вздохнул. - Вряд ли сделали бы две такие дорогие вещи одинаковыми.
- Даже если сделали, как они обе попали в наше графство? Нет-нет, каждую делали для какого-нибудь князя или вождя и никогда не повторяли. У моего дедушки была похожая фибула, но далеко не такая красивая и большая. Он говорил, что она сделана в Ирландии, давным-давно. И потом, я хорошо запомнила ее цвета и этих странных змей. Это та самая! И она у нее! - Айсуде пришла в голову новая мысль, и она проговорила с жаром:
- Каноник Элюар еще здесь, он узнал крест и кольцо, он, конечно, узнает и эту фибулу и сможет поклясться. А если нет - я могу, и я поклянусь. Завтра - что мы должны делать завтра? Ведь Хью Берингара сейчас нет, чтобы сообщить ему, а времени мало. Все ложится на нас самих. Скажи, что я должна завтра делать?
- Скажу, - медленно произнес Кадфаэль, сжимая руку девушки, - только ответь мне еще на один вопрос. Это необыкновенно важно. Эта фибула - она целая и чистая? Пятен нет, краски сохранились и на металле, и на эмали? Даже на тонких краях?
Айсуда помолчала мгновение, а потом, поняв, о чем он говорит, вздохнула и воскликнула:
- Ой! Я не подумала об этом! Нет, она как новая - яркая и красивая. Не как остальные… Нет, она не была в огне.
Глава двенадцатая
В день свадьбы утро выдалось ясное, прозрачное и очень холодное. Когда Айсуда шла к заутрене, одна или две крохотные снежинки, почти невидимые, обожгли ей щеку, однако небо было такое чистое и высокое, что снегопада, похоже, можно было не опасаться. Айсуда молилась серьезно и сосредоточенно, скорее прося у неба помощи, чем стараясь умилостивить его. Из церкви она пошла на конюшню распорядиться, чтобы ее конюх с лошадью вовремя отправился за Мэриетом и молодой человек мог бы посмотреть на свадьбу брата. Марк должен был сопровождать его. Потом Айсуда пошла помогать одеваться Розвите. Она заплела ей косы, уложив их в высокую прическу, украсила серебряными гребнями и сеткой из золотых нитей, застегнула на шее невесты желтое ожерелье, обошла вокруг и расправила каждую складку ее платья. Дядя Леорик, то ли потому, что избегал скопления женщин в монастырских покоях, то ли потому, что был занят тяжкими размышлениями о столь разной судьбе двух сыновей, не появлялся до той минуты, пока не пришло время идти в церковь и занять там полагающееся ему место. Вулфрик Линде, напротив, с удовольствием вертелся у всех под ногами, любуясь красотой дочери, и, казалось, прекрасно себя чувствовал в этом сугубо женском обществе. Айсуда относилась к отцу Розвиты неплохо, пожалуй, с уважением: славный недалекий человек, умеющий получать хороший доход от манора, разумно требовательный по отношению к своим арендаторам и вилланам, но редко интересующийся чем-либо помимо хозяйства, всегда последним узнающий о делах своих детей и соседей.