Кузнец печально покачал головой:
- Честно говоря, я порадовался, когда он так лихо прорвался, но еще больше порадуюсь, если он, после всей этой заварухи, уберется к себе в Чешир. Но все-таки трудновато представить себе, что он убийца.
- Мы могли бы вместе пораскинуть мозгами, - предложил Кадфаэль, - ежели ты, конечно, не против. Ты ведь здешний народ знаешь лучше меня. Давай, исходить из того, что все, сказанное Сионед сгоряча нашему приору, не ей одной в голову приходило. И вправду - заявились мы сюда, и тут же начались раздоры. Не так уж важно, кто тут прав, кто виноват, - главное, что Ризиарт был для нас единственной помехой, - и его убили. Как тут не заподозрить незваных гостей, и не одного Роберта, а всех нас.
- Разве можно думать такое о преподобных братьях, - воскликнул пораженный Бенед, - ведь это святотатство!
- Э, приятель, все мы не без греха: бывает, что порой и короли, и аббаты поддаются искушению. Лучше посмотрим, кто в этот день где был и что делал. Мы, все шестеро, до окончания мессы находились вместе, на виду друг у друга. Потом приор, брат Ричард и я остались с отцом Хью. Поначалу сидели в саду, а примерно за час до полудня хлынул дождь, и мы перебрались под крышу. Из нас четверых в лес никто не мог уйти - это уж точно. Да и брат Джон все время был на глазах, возле дома вертелся - это и мы можем подтвердить, и Мараред. Единственный, кто отлучался до того, как мы собрались идти к вечерне, это брат Ричард. Он сам вызвался пойти поискать Ризиарта или узнать о нем что-нибудь. Ричарда не было часа полтора, и вернулся он с пустыми руками. Ушел он через час после полудня, причем, заметь, в лес, и говорит, что никого не встречал до того, как примерно в половине третьего заглянул на обратном пути в усадьбу Кэдваллона, порасспросить о Ризиарте сторожа. Ну, это проверить можно - надо будет со сторожем переговорить. Двоих наших братьев с нами не было, но где они находились, хорошо известно. Брату Жерому и брату Колумбанусу было велено отправиться в часовню святой Уинифред и молиться там о примирении. Там они и оставались, пока за ними не прибежал посланец от отца Хью. Каждый из них может поручиться за другого.
- Я тебе вот что скажу, - промолвил Бенед, - благочестивые братья убийцами не бывают.
- Послушай, - убежденно сказал Кадфаэль, - в миру благочестивые люди попадаются не реже, чем в монашеских орденах да святых обителях, а по правде сказать, и среди язычников знавал я людей, не менее достойных, чем среди христиан. В Святой Земле встречал я сарацин, которым доверял больше, чем иным из нашего Христова воинства. Почтенные люди, великодушные и учтивые - любой из них счел бы за бесчестье драть глотку, торгуясь на базаре, тогда как для некоторых христиан это было в обычае. Принимай человека таким, каков он есть, ибо все мы одинаковы - что под мантией, что под рубищем. Судьба людям выпадает разная - но скроены-то все по одной мерке. Ну да это так, к слову пришлось. Стало быть, выходит, что из нас только брат Ричард мог оказаться неподалеку от того места, где произошло убийство, да только он-то как раз меньше всех похож, на убийцу. Ну ладно, попробуем посмотреть пошире, может, Ризиарт погиб вовсе не из-за святой Уинифред. Были ли у него недруги в Гвитерине? Возможно, кто-то затаил злобу, не осмеливаясь поднять на него руку, а когда приехали мы и затеяли эту бучу, решил воспользоваться удобным случаем.
Бенед задумался, потягивая винишко.
- Сдается мне, не найдется на свете человека, которому никто ни разу не пожелал бы сквозь землю провалиться, но пойти на убийство - это совсем другое дело. Что далеко идти - в свое время и у отца Хью с Ризиартом была размолвка из-за земельного надела - уж такие страсти разгорелись, только держись. Но они разрешили спор, как велит обычай, по свидетельству соседей, и с тех пор друг на друга зла не держали. Случались и другие тяжбы, а ты слыхал когда-нибудь про валлийского землевладельца, у которого их не было ? Одна, помнится, была у Ризиарта с Рисом, сыном Кинана, из-за спорной межи, а другая из-за отбившейся от стада скотины. Но чтобы из-за этого пролилась кровь - такого не бывало. Мы здесь свои споры разрешаем по закону. Но одно бесспорно - весь Гвитерин знал о том, что в полдень Ризиарт направится к отцу Хью, а стало быть, под подозрение можно взять весь приход.
Дальше этого предположения они не двинулись. Круг подозреваемых оказался очень широк, и Энгелард попадал в их число, хотя, по убеждению Кадфаэля, и не был способен на такое подлое дело. Но нельзя было исключить никого - ни соседей, таких как, например, Кэдваллон, ни вилланов из поселка, ни собственных слуг Ризиарта.
Это мог быть кто угодно, размышлял Кадфаэль, возвращаясь по благоухающей лесными ароматами темной тропинке к дому отца Хью, - но, уж конечно, не этот парнишка, Передар. Он ведь был любимцем Ризиарта, рос у него на глазах и любил его как родного отца. Однако он сам сказал, что любовь может завести человека далеко, даже против его собственной природы, - сказал, имея в виду и Энгеларда, и самого себя. А потом - уж это-то Кадфаэль своими глазами видел - он помог Энгеларду бежать, и побудила его к тому, вероятно, тоже любовь. А теперь он не хочет принять благодарность Сионед и ее дружбу, потому что это не любовь, а ему от нее не нужно ничего, кроме любви. Впрочем, у него могли быть и другие, тайные причины. Эка он припустил в лес, точно за ним демон гнался!.. Демон-то демон, да вот тот ли? Ведь с кончиной Ризиарта паренек не только ничего не выиграл, но и лишился надежного союзника, который без устали уламывал дочку выйти за него замуж. Так или иначе, Передар оставался для Кадфаэля загадкой, и это его тревожило.
В эту ночь отец Хью так и не вернулся домой из усадьбы Ризиарта. Брат Кадфаэль улегся на сеновале один, а рано поутру, памятуя о том, что брат Джон сидит под замком и некому позаботиться о еде, поднялся и занялся этим сам, а потом направился в загон к Бенеду, присмотреть за лошадками, которые нынче остались без конюха.
Работать на свежем воздухе было куда приятнее, чем сидеть и слушать разглагольствования приора, жаль только, что нужно возвращаться в дом отца Хью, на предстоящее собрание капитула, и опаздывать нельзя. Приор Роберт и здесь требовал неукоснительного соблюдения тех же порядков, что и в обители, и, хотя в Гвитерин братья приехали ненадолго, проводил собрания капитула каждое утро.
Монахи собрались в саду - теперь их осталось пятеро. Возглавлявший их приор Роберт держался как всегда торжественно и чинно. Брат Ричард прочел выдержки из житий тех святых, день которых выпадал на сегодня и на завтра. Брат Жером восклицал и поддакивал с обычным для него льстивым подобострастием. Но вот с Колумбанусом, как показалось Кадфаэлю, творилось что-то неладное. Вид у него был отсутствующий, а ярко-голубые глаза затуманены. Всякого, кто видел Колумбануса, поражал контраст между его могучим телосложением, гордой посадкой белокурой аристократической головы и смиренной, угодливой манерой держаться. Но в это утро молодой монах, видимо, так терзался по поводу какого-то своего греха - Бог; весть, подлинного или мнимого, - что на него жалко было смотреть. Брат Кадфаэль вздохнул - того и гляди, с ним опять приключится припадок, вроде того, из-за которого они здесь очутились. Кто знает - чего ожидать от этого полоумного святоши.
- Итак, у нас осталось только одно дело, - твердо заявил приор Роберт, - и мы должны довести его до конца. Я намерен еще более решительно настаивать на том, что мы имеем несомненное право увезти мощи святой Уинифред в Шрусбери. Правда, должен признать, что пока нам не удалось склонить на свою сторону местных жителей. Вчера я возлагал большие надежды на то, что святая поможет нам в этом благодаря молитвам и бдению наших братьев…
В этот момент брат Колумбанус всхлипнул, и все взгляды обратились к нему. Молодой монах поднялся со своего места, опустил глаза и, смиренно сложив дрожащие руки, обратился к Роберту:
- Отец приор, увы, mea culpa! <Моя вина (лат.)>. Я виноват! Я согрешил и ныне желаю покаяться. Я пришел сюда в стремлении очистить свою душу и прошу наложить на меня епитимью, ибо причина продолжающихся неудач наших кроется в моем нерадении. Позволь мне сказать…
"Ну вот, - подумал брат Кадфаэль с досадой, - и началось. Чуял же я, что он непременно что-то выкинет. Впрочем, и то ладно, что не катается по траве и не бьется в истерике".
- Говори! - доброжелательно разрешил приор. - Мы знаем, что ты никогда не пытался оправдать свои провинности. Полагаю, тебе не стоит бояться, что мы будем к тебе чересчур строги. Обычно ты сам судишь себя без снисхождения.
Что правда, то правда, но верно и то, что, покаявшись вовремя да умеючи, можно рассчитывать избежать осуждения со стороны других.
Брат Колумбанус опустился на колени. Глядя на него, Кадфаэль не мог не восхититься гибкостью и грацией его движений, за которыми угадывалась скрытая сила.
- Отче, вчера ты повелел мне и брату Жерому отправиться в часовню и пребывать там во бдении, ревностно вознося молитвы за примирение, согласие и благополучный исход нашей миссии. Пришли мы вовремя, как я могу судить, около одиннадцати, и, вкусив пиши телесной, зашли в часовню и преклонили колени у аналоев, ибо там есть аналои, да и алтарь содержится в чистоте и благолепии. Но увы, отче, хоть и был я исполнен молитвенного рвения, бренная плоть оказалась слаба. Я и получаса не простоял на коленях, вознося молитвы, как, к величайшему стыду своему, позорно уснул, уронив голову прямо на аналой. И то, что с тех пор, как мы приехали в Гвитерин, я почти не спал, предаваясь размышлениям, никоим образом не может служить мне оправданием. Я должен был молиться, дабы окрепнуть духом и очиститься помыслами, - я же уснул, и тем самым нанес урон нашему святому делу. Должно быть, я проспал весь день, ибо пробудился, лишь когда брат Жером потряс меня за плечо и сказал, что явился посланец отца Хью и зовет нас идти с ним.
Колумбанус перевел дыхание и горячая слеза скатилась по его щеке.
- О нет, не взирайте вопрошающе на брата Жерома. Нет его вины в том, что он сокрыл мое прегрешение, ибо добрый брат не ведал о нем. Лишь только он коснулся меня, я тут же пробудился, встал и вышел вместе с ним. Он полагал, что я молился столь же неустанно, сколь и он, и не заподозрил ничего дурного.
Впрочем, до этого момента никому и в голову не приходило взирать вопрошающе на брата Жерома - Кадфаэль первым бросил на него быстрый взгляд, и был, пожалуй, единственным, кто успел уловить, как на лице умевшего хорошо владеть собой Жерома промелькнуло выражение опаски, тут же сменившееся удовлетворением. Знай Жером, о чем размышляет Кадфаэль, он бы так быстро не успокоился. Ибо, обвинив себя в небрежении, Колумбанус - по простоте душевной - зародил сомнение в том, действительно ли брат Жером провел весь день в часовне святой Уинифред вознося молитвы. Единственный человек, кто мог подтвердить это, все проспал, и получалось, что Жером имел полную возможность отлучиться из часовни и пойти куда угодно.
- Сын мой, - произнес приор Роберт голосом, исполненным всепрощения, каким никогда бы не обратился к брату Джону. - Ты всего лишь человек, а человек по природе своей слаб. И ты сам покаялся в своем проступке и вступился за брата Жерома. Но отчего, скажи, ты не поведал нам об этом вчера?
- Как я мог, отче? У меня не было возможности, пока мы не узнали о смерти Ризиарта. И тогда я не дерзнул отягощать тебя своим признанием в столь неподходящее время, ибо на тебя и без того возложено нелегкое бремя. Вот я и решил подождать до собрания капитула, ведь именно там должно приносить покаяние и принимать епитимью. И ныне я каюсь, ибо вижу, что недостоин монашеского сана. Суди меня, отче, ибо я жажду очищения.
Приор открыл было рот, чтобы наложить на провинившегося епитимью, которая наверняка оказалась бы не слишком суровой, поскольку признание своей вины и готовность понести наказание обезоружили Роберта, но в этот момент хлопнула калитка. В саду появился отец Хью и направился прямо к монахам. Священник осунулся, по глазам было видно, что он устал и не выспался, борода и шевелюра его были всклокочены больше, чем обычно, но держался он решительно и спокойно.
- Отец приор, - промолвил Хью, остановившись перед братьями. - Я только что держал совет с Кэдваллоном, Меурисом и другими влиятельными прихожанами. Лучшей возможности поговорить с ними не представилось, хоть и жаль, что мы встретились по такому печальному поводу. Все они пришли оплакать Ризиарта, и каждый из них знал, какая участь была ему предречена и как сбылось предреченное…
- Упаси Господи, - перебил его приор Роберт, - чтобы я угрожал кому-нибудь смертью. Я сказал лишь, что святая покарает того, кто нанес ей обиду, препятствуя исполнению ее воли. Я и словом не обмолвился об убийстве.
- Но когда он умер, ты заявил, что таково возмездие святой. Все гвитеринцы слышали твои слова, и в большинстве своем они им поверили. Я воспользовался этим, чтобы заново обсудить с ними ваше дело. Они не желают больше противиться воле небес и спорить с Бенедиктинским орденом и вашим аббатством, поскольку после всего случившегося считают, что это было бы непростительной глупостью, способной навлечь беду на весь Гвитерин. А потому от имени прихода я говорю, что никто больше не будет мешать вам осуществить свое намерение. Мощи святой Уинифред ваши - вы можете увезти их в Шрусбери. Приор Роберт глубоко вздохнул, с облегчением и торжеством. Если у него и была до того мысль наложить на Колумбануса хотя бы пустяковую епитимью, то теперь он от этого отказался. Все, на что он только мог надеяться, сбылось. Колумбанус, который так и стоял на коленях, обратил сияющий взор к небу и благоговейно сложил руки. При этом он ухитрялся выглядеть так, будто именно ему все обязаны желанным успехом, словно искреннее раскаяние не только с лихвой искупило его оплошность, но и достойно вознаграждено свыше. Брат Жером, тоже стремившийся выказать свое рвение перед приором и священником, воздел руки и прочел на латыни благодарственную молитву, восхваляя Господа и Его святых.
- Я уверен, - великодушно промолвил приор Роберт, - что гвитеринцы никогда не хотели нам, зла, а ныне приняли мудрое и правильное решение. Я. от всей души рад за них и за наше аббатство, ибо теперь мы сможем завершить свою миссию и расстаться с вами в добром согласии. И все мы благодарны тебе, отец Хью, за то, что ты способствовал достижению успеха. Ты хорошо порадел для блага своего прихода и своей паствы.
- Я обязан сказать вам, - честно признался отец Хью, - далеко не все рады тому, что приход лишится своей святой. Но препятствовать вам никто не станет. Если хотите, можно сегодня же отправиться к ее могиле.
- Мы направимся туда подобающей процессией, после следующей службы, - отвечал приор. Невольное воодушевление осветило его обычно строгое лицо: он добился своего и знал, что делать дальше. - И покуда мы не преклоним колени перед алтарем святой Уинифред и не возблагодарим ее, пусть никто не прикасается к пище.
Взгляд приора упал на брата Колумбануса, который по-прежнему стоял на коленях в ожидании наказания, не сводя с приора преданных глаз. Некоторое время Роберт смотрел на него с недоумением, а затем промолвил:
- Поднимись, брат, и воспрянь сердцем, ибо всепрощение витает в воздухе. Мы посетим благословенную деву и воздадим ей хвалу - никто не лишит тебя права разделить с нами эту радость.
- Но как же моя епитимья? - не унимался непреклонный в своем покаянии грешник.
Право же, кротость брата Колумбануса бывала порой крепче железа.
- Епитимьей тебе послужит то, что ты возьмешь на себя обязанности брата Джона и, пока мы не вернемся в обитель, будешь выполнять черную работу и присматривать за лошадьми. Но и тебя не минует слава этого дня, ибо ты будешь среди тех, кто понесет раку, в которой упокоются мощи святой. Мы внесем ее в часовню и установим перед алтарем - пусть все воочию убедятся в том, что святая направляет каждый наш шаг.
- Ты намерен раскопать могилу сегодня? - нетерпеливо спросил отец Хью. Вне всякого сомнения, священник хотел, чтобы вся эта история поскорее закончилась и забылась, незваные гости уехали домой, а Гвитерин снова зажил так, как повелось испокон веков, хоть здесь теперь и стало одним хорошим человеком меньше.
- Нет, - поразмыслив, ответил приор. - Я хочу, чтобы каждый понял, - все содеянное нами вдохновлено свыше, и мы лишь исполняем волю призвавшей нас святой Уинифред. А потому объявляю, что прежде, чем прикоснуться к могиле, мы проведем три дня и три ночи в часовне перед алтарем в молитве и бдении, дабы не оставалось сомнений, что благословение небес пребывает с нами. Отец Хью, если ты присоединишься к нам, нас будет шестеро. Тогда мы сможем каждую ночь оставаться в часовне по двое, чтобы возносить мольбы о верном наставлении.
Монахи подняли инкрустированную серебром раку, изготовленную вдохновленными верой мастерами из Шрусбери, и чинной процессией двинулись через лес вверх по склону, мимо усадьбы Кэдваллона, по тропе, проходившей правее того места, где встретил свою смерть Ризиарт. Тропа вывела их на полянку, которую с трех сторон обступали кусты боярышника, осыпанные по весенней поре белоснежными цветами. Там стояла маленькая, потемневшая от времени деревянная часовенка. Внутри ее царил полумрак. Крохотная покосившаяся колоколенка, на которой и колокола-то не было, притулилась рядом. За часовней лежало заброшенное старое кладбище, поросшее травой и ежевикой. К тому времени, когда процессия добралась до часовни, к ней по дороге прибилось немало любопытствующих, молчаливых и настороженных гвитеринцев, и число их беспрестанно росло. По их невозмутимому виду никак нельзя было догадаться, по-прежнему ли они чувствуют себя обиженными - в их непроницаемых глазах читалось лишь твердое намерение все примечать и ничего не упустить.
Подойдя к скособоченной деревянной калитке, у которой заканчивалась тропа, приор остановился и размашисто осенил себя крестным знамением.
- Постой! - сказал он отцу Хью, когда тот собрался провести его по кладбищу. - Посмотрим, сможет ли молитва указать мне верный путь, ибо я молился об этом. Не надо показывать мне могилу святой - если она мне поможет, я сам найду ее и покажу вам.
Все повиновались и остались на месте, глядя, как приор уверенным шагом, без колебаний, направился к маленькому, заросшему холмику восточнее часовни, и, подойдя к нему, пал на колени и возгласил:
- Святая Уинифред здесь.