За столом речь зашла о хубилгане Найдан-вана. Князь не принял моей иронии, сказав: "Найдан-ван принадлежит к числу наших национальных героев. В прошлой жизни он не сумел изгнать китайцев из Халхи, поэтому воплотился вторично". - "В подтверждение мысли Гегеля о том, что историческая трагедия повторяется в виде фарса", - не удержался я, чтобы не съязвить. "Это, может быть, верно для Европы, но не для Монголии", - возразил Вандан-бэйле. Он снял с полки книгу некоего Каменского и, раскрыв ее на рассказе "Театр теней", попросил меня прочесть его прямо сейчас.
"Под именем Намсарай-гуна здесь выведен Найдан-ван", - сказал князь, когда я закончил чтение. Я поинтересовался, действительно ли он перешел в православие, как тут написано. Оказалось, что да. Я удивился: "И это не мешает ему быть вашим национальным героем?" - "Нет", - ответил Вандан-бэйле. Однако на мои дальнейшие вопросы он отвечал утвердительно. Да, Найдан-ван крестился, чтобы продать душу дьяволу. Да, дьявол ему явился. Да, они заключили договор, и Найдан-ван подписал его собственной кровью. Я спросил: "Но чего ради? Что хотел он получить за свою душу?" - "Свободу и независимость Монголии, - без тени улыбки объяснил Вандан-бэйле. - Теперь он пришел проследить, как выполняются условия контракта".
Я сделал вежливое лицо и не стал ни спорить, ни выяснять подробности. Князь вышел проводить меня. "Поверьте, - сказал он мне на прощанье, - в походе на Барс-хото этот человек будет незаменим. У того, кто после смерти возвращается в наш мир, чтобы довершить начатое, шансы на успех возрастают многократно".
27
- "Я хорошо помню тот сентябрьский день, -вслух читал Иван Дмитриевич, - когда мы, драгоманы министерства иностранных дел, были представлены прибывшему в Петербург чрезвычайному китайскому послу и сопровождающим его лицам. Среди них выделялся высокий человек с синим шариком чиновника третьего ранга на шапочке, но одетый в халат иного цвета и покроя, чем у остальных членов посольства, и державшийся менее церемонно, без обычного для китайцев надменного изящества, заменяющего им свободу. Манеры выдавали в нем варвара, но варвара, вкусившего от древней, клонящейся к упадку цивилизации, чью обреченность он сознает и все-таки гордится, что она приняла его в свое иссыхающее лоно. Это был монгольский князь Намсарай-гун, полковник императорской конной гвардии. В состав миссии он вошел как депутат от Халхи, с задачей курировать окончательную демаркацию нашей границы с Китаем в районе рек Акша и Онон. Опережая события, сразу скажу, что переговоры по данному пункту шли особенно тяжело. Они осложнялись взаимным непониманием, поскольку читать топографическую карту Намсарай-гун не умел, но поначалу довольно ловко притворялся, что умеет. Как истинный дикарь, он до такой степени преисполнен был чувства собственного достоинства, что с ним утомительно было иметь дело. При первой же встрече он с непередаваемой важностью сообщил мне, что по матери происходит из рода Гартул, вследствие чего ему строжайше запрещено…"
Звякнул дверной колокольчик. Иван Дмитриевич умолк, но вдова сделала ему знак не прерываться.
- "…запрещено есть сухую кровь и ездить в крашеных седлах. Снабжение посольства продовольствием, равно как и программа его пребывания в столице, вряд ли таили в себе угрозу нарушения обоих этих табу, но я отнесся к сказанному со всей серьезностью и даже пометил в книжечке. После этого князь проникся ко мне симпатией. Он спросил, сколько у меня детей…"
Скользнувшая мимо горничная склонилась к хозяйке и что-то прошептала ей на ухо. Та пожала плечами, сказав:
- Что ж, проси.
- "Узнав, что я женат, но бездетен, - по инерции прочел Иван Дмитриевич, - Намсарай-гун рекомендовал моей жене остерегаться чихать сразу после совокупления…"
- Чем обязана, ротмистр? -спросила вдова, неприветливо глядя на вошедшего Зейдлица.
- Прошу прощения, мадам, я должен переговорить кое с кем из присутствующих. Дело касается вашего покойного мужа.
- Вы тоже знаете, кто и зачем его убил?
- Что значит - тоже?
- Четверть часа назад господин Путилин заявил, что ему все известно, и теперь читает нам вслух один из рассказов Николая Евгеньевича. В нем якобы заключена тайна его смерти.
- В таком случае я подожду. Вы позволите мне сесть? Проходя мимо Ивана Дмитриевича, Зейдлиц заглянул в раскрытую перед ним книгу и удовлетворенно хмыкнул:
- Ага! Вы, значит, уже не считаете, что Губин страдал галлюцинациями.
- Продолжайте, господин Путилин, -сказала Каменская. Иван Дмитриевич перелистнул страницу, прочел о том, как Намсарай-гун слушал "Фауста", о трех его душах, из которых князь решил окрестить одну, чтобы продать ее или обменять на что-то, что так и остается загадкой для Н.
Затем он пропустил две-три страницы и сразу перешел к последнему вечеру перед отъездом посольства на родину. Время к полуночи, Намсарай-гун угощает Н. чаем из подаренного ему после крещения самовара. Мечется пламя в настольной лампе, темные пятна бегут по стенам. Театр теней, думает Н., пока бесплотные актеры разыгрывают вариации на тему обманутых надежд, утоленных и не принесших счастья желаний, прекрасной мечты, при исполнении превратившейся в свою противоположность. Настенный спектакль выходит из плоскости, обретает объем и неудержимо катится к финалу, обещая под занавес крушение всех иллюзий, кровь и смерть, но Намсарай-гун остается спокоен. "Когда все вокруг покрывает тьма, я вспоминаю тебя", - напевает он в ожидании князя тьмы. Отчаявшись переубедить его, Н. уходит, но на крыльце затевает разговор со старым ламой из княжеской свиты. Вдруг ужасный вопль доносится из покоев Намсарай-гуна. Н. распахивает дверь и видит, что князь мертв, хотя у него всего лишь порезан палец на левой руке. Рядом валяется гусиное перо, его кончик испачкан свежей кровью.
Тургенев первый нарушил затянувшееся молчание:
- Мы ждем объяснений. Какое отношение к смерти Николая Евгеньевича имеет вся эта мистика?
- Мистика? - переспросил Иван Дмитриевич. - Где вы ее видите? В чем? Сатана не явился, тени остались тенями, а померещиться, знаете ли, может всякое. У вас в "Отцах и детях" Базарову мерещатся красные собаки, так что с того? Объявим этот роман мистическим?
- Извините, но в моем романе эти собаки никаких следов после себя не оставляют. Я же не пишу, например, о том, что из комнаты, где умер Базаров, выметают собачью шерсть красного цвета. Но если мы читаем про порезанный палец и перо в крови, значит, Мефистофель все-таки явился. Что это, если не мистика?
- Нет, Иван Сергеевич, Мефистофеля там не было. Тем более что рассказ основан на подлинных фактах. Каменский написал правду, хотя и не всю.
- Правду? Ну-ну.
- Осенью к нам приезжало китайское посольство Сюй Чженя, в состав которого входил монгольский князь Найдан-ван. Он послужил прототипом Намсарай-гуна.
- И этот монгольский князь умер в Петербурге.
- Да.
- Порезал себе палец и умер?
- Настоящая причина его смерти была другая. Он… Он скончался от сердечного приступа. -Иван Дмитриевич вовремя заметил, что Зейдлиц движением бровей предостерегает его от разглашения государственной тайны. - А вот то, что он крестился, - чистая правда. Петр Францевич был переводчиком при посольстве Сюй Чженя и рассказал об этом Каменскому.
- Да, - подтвердил Довгайло, - но все остальное является плодом его фантазии. Разумеется, у Найдан-вана в мыслях не было вступать в сделку с дьяволом.
- Почему вы так думаете?
- Это долгий разговор.
- А если вкратце?
- Хорошо, вот вам экстракт. Найдан-ван был буддист, а буддизм отрицает существование бессмертной души. Не признается и присутствие в мире дьявола, каким мы его себе представляем. Иными словами, продавать князю было, во-первых, нечего, во-вторых, некому.
- Тогда что же побудило его принять крещение?
- Подарки, - просипел Довгайло. - От наших бурят он мог слышать о подарках, получаемых знатными инородцами при переходе в православие.
- Как-то не вяжется с его образом.
- С образом Намсарай-гуна - да, но Найдан-ван был другим. -Если верить Каменскому, - заметил Зейдлиц, - самым ценным из даров был самовар. По-вашему, из-за самовара он изменил вере предков?
- Это с вашей, ротмистр, точки зрения. С точки зрения Найдан-вана, никакой измены тут нет. Буддизм - самая терпимая из мировых религий. Поскольку, как учил Будда Шакьямуни, все в мире не более чем иллюзия, вы можете быть буддистом и одновременно синтоистом, иудаистом, лютеранином, магометанином, кем угодно. Абсолютно не возбраняется.
- Но неужели причина только в самоваре?
- Ну, не только. Найдан-ван был буквально потрясен чудесами западной цивилизации, а крещение, вероятно, казалось ему чем-то вроде магической процедуры, в результате которой человек автоматически обретает умение читать топографическую карту, управлять паровозом или играть на рояле. Я утрирую, но что-то в этом духе.
- М-да. Звучит не слишком убедительно.
Зейдлиц вынул из кармана конверт и со значением помахал им перед собой;
- Пожалуйста, потише, господа! Прошу внимания! Вот это письмо поступило вчера в редакцию "Голоса".
- Вчера? - переспросил Иван Дмитриевич.
- Да, но уже после того, как вы там побывали. Пишет некто Павлов, лицо в этом деле совершенно постороннее, хотя вполне реальное. Сегодня я с ним встречался. Все здесь написанное он готов подтвердить под присягой.
Зейдлиц попросил налить себе полчашки чаю и лишь затем продолжил:
- Читавшие статью Зильберфарба помнят, я думаю, что кучер в маске пытался застрелить Каменского вечером двадцать пятого апреля, около девяти часов. Так оно и было, жители близлежащих домов свидетельствуют, что слышали выстрел. А позднее, во втором часу пополуночи, то есть уже двадцать шестого апреля, этот Павлов проезжал по Караванной и обратил внимание на карету с черным клеенчатым верхом, без фонаря, с кучером в маске. Не будь этой маски, он и не запомнил бы, что карета остановилась возле дома с вывеской табачной лавки внизу. Кучер спрыгнул с козел, распахнул дверцу. Из нее вышел человек, чье лицо Павлов рассмотреть не сумел, и оба они скрылись в подъезде.
Это Иван Дмитриевич и предполагал, но ничем не выдал своего удовлетворения. Остальные тогда лишь все поняли, когда вдова тихо сказала:
- Петр Францевич, это же ваш дом… Почему вы молчите?
- Что ты хочешь от меня услышать? - не сразу ответил Довгайло. - Что я не убийца? Что эти люди в масках не имеют ко мне отношения? Мы знакомы много лет, неужели я должен оправдываться перед тобой? По-твоему, я похож на фанатика, приговорившего Колю к смерти?
- Никто пока не предъявляет вам таких обвинений, - вмешался Зейдлиц. - Но в доме, где вы живете, один подъезд, и я констатирую, что эта карета с кучером в маске остановилась возле него. Хотелось бы знать почему.
- Понятия не имею.
- Значит, в ней сидели не вы?
- Не я.
- А на козлах?
- Послушайте, дорогой мой, мне шестой десяток…
- Может быть, - перебил Зейдлиц, - той ночью эти двое были у вас в гостях?
- Почему вы думаете, что у меня? У нас есть соседи.
- Прежде чем прийти сюда, я поговорил с вашими соседями. Они все отрицают, и у меня нет оснований не верить им.
- А не верить мне у вас есть основания?
- Я хочу взглянуть своими глазами. Дайте мне это письмо, - потребовала Елена Карловна.
Пока они с мужем читали его щека к шеке, Иван Дмитриевич еще раз пересчитал торчавшие из чашек чайные ложечки. На четырнадцать человек их было одиннадцать серебряных, в том числе у него самого, и три оловянных.
- Почему, - шепотом спросил он у вдовы, показывая ей свою ложечку, - таких у вас одиннадцать?
- Господи, да какая вам разница!
- Странная цифра. Обычно бывает шесть или двенадцать.
- Их и было двенадцать. Одна потерялась. Елена Карловна прочла письмо быстрее мужа.
- Успокойся, - сказала она, беря его под руку, - это провокация. Им просто не терпится лишить тебя кафедры. Они не могут простить тебе, что после прошлогодних студенческих волнений ты отказался подписать…
- Ошибаетесь, мадам, - прервал ее Зейдлиц.
- Но это же бред! Мой муж дружил и с отцом Николая Евгеньевича, и с ним самим. Зачем бы он стал убивать его?
- И правда, ротмистр, зачем? - спросил Шахов.
- Затем, что Каменский знал тайну гибели Найдан-вана.
- Какую тайну? Не мог же, в самом деле, этот монгол умереть от сердечного приступа при виде Мефистофеля, который явился торговать его душу!
- Причем никто ничего не знал, кроме Петра Францевича и Николая Евгеньевича, -подхватил Тургенев, - Вы ведь к этому клоните?
- Близко к тому, - согласился Зейдлиц.
- Тогда я солидарен с госпожой Довгайло. Это бред.
- Я сказал, близко, Иван Сергеевич, очень близко, но все же не так. Дьявола здесь, конечно, не было. Если бы мне пришло в голову допустить нечто подобное даже в качестве рабочей гипотезы, я бы не служил там, где имею честь служить. Такого рода экстравагантность у нас не поощряется. Но вся штука в том, что доктор, осматривая труп Найдан-вана, обнаружил у него на пальце свежий порез, как у Намсарай-гуна в "Театре теней". Так записано в протоколе, да и кончик пера, смею думать, тоже был в крови, просто в тот момент никто не обратил на это внимания. Следовательно, в ту ночь князь принимал у себя кого-то, кто знал о его планах сделки с дьяволом и мог сойти за покупателя. Кто-то там все-таки был! Да, был, и вы, господин Путилин, отлично знаете кто. Не правда ли?
В ответ Иван Дмитриевич в той интимной манере, с какой ссылаются на секретную служебную инструкцию, процитировал;
- "Один из лам уверял меня, что при моем знании буддийской философии и умении сосредоточиться на абстракциях я тоже мог бы попробовать себя в искусстве создания тулбо…"
В паузе Рибо спросил:
- Как вы сказали? Тулбо?
Не отвечая, Иван Дмитриевич закончил цитату:
- "Может быть, я и достиг бы в этом кое-каких успехов, но авансом с меня запросили такую плату, что пришлось отказаться от уроков монгольской магии. Цена их превосходила возможности моего кошелька". Так, - подытожил он, - пишет Петр Францевич. Но вы полагаете, что…
- Была у меня такая мысль, - не дав ему договорить, сказал Зейдлиц, - вы правы. Была, но я от нее отказался.
Смысл этого диалога остался загадкой для всех, кроме Довгайло.
- Вы прочли мою статью? - изумился он. - Лелечка, они прочли мою статью в "Трудах Географического общества"! Боже мой! Мне рассказывали, что в полиции и в вашем, ротмистр, ведомстве есть штатные медиумы и астрологи, но я не верил…
- Хватит! - рявкнул Зейдлиц. - Снимите шарф!
- Что-о? - неожиданно звонким голосом возмутился Довгайло, забыв, что он должен сипеть, как сифилитик.
- Шарф! Потрудитесь снять его. Что вы под ним прячете?
- Вы с ума сошли! - взвизгнула Елена Карловна. - Мой муж болен, у него повреждено горло…
- Изнутри? Или, может быть, снаружи?… Ч-черт! Кто там еще? - выругался Зейдлиц, заслышав дверной колокольчик.
Звонок был какой-то пьяный. Иван Дмитриевич нащупал в кармане револьвер, но тут же оставил его в покое. Приблизившиеся по коридору шаги, легкие и тоже как будто пьяные, сказали ему, что это еще не те, кого он ждет и кто должен появиться с минуты на минуту.
Распахнулась дверь, на пороге стояла Зиночка. Без пальто и без шляпки, растрепанная, в перекрученной на поясе юбке с забрызганным грязью подолом, она дикими глазами обвела гостей, увидела Довгайло и медленно двинулась к нему, бормоча:
- Это вы, вы, Петр Францевич… Вы… Он доверял вам, как отцу, а вы…
Килин приобнял ее за плечи и попытался усадить на стул рядом с собой, но Зиночка, внезапно оскалясь, отпихнула его локтем.
- Вы, - говорила она, задыхаясь и гримасничая, - вы внушили ему, что они есть, и теперь он мертв, мой Феденька, он умер, потому что вы… Вы…
- Мертв? - ужаснулся Довгайло. - Федя мертв?
Зиночка сомнамбулически задвигала искусанными в кровь губами. Она старалась высосать из пересохшего рта остатки слюны, чтобы плюнуть ему в лицо, но на это ей не хватило сил. Иван Дмитриевич увидел, как лицо ее вдруг выцвело до потусторонней белизны. Так бывает, когда где-то рядом сверкнет молния, в чьем блеске умирают все цвета. Покачнувшись, она стала оседать на пол. Килин успел поддержать ее, обхватил за подмышки и потащил к дивану. Все повскакали с мест. Кто-то уронил стул, разбилась чья-то чашка.
- Идем! Идем отсюда! - говорила Елена Карловна, подталкивая мужа к выходу.
В суматохе они не замечали, что хозяйка дома подкрадывается к ним сзади, но Килин заметил и все понял без слов. Бросившись туда же, плечом оттирая разъяренную профессоршу, норовившую выцарапать ему глаза, он схватил Довгайло за руки, а Каменская несколькими круговыми движениями размотала и наотмашь сдернула с него шарф. Ее финальный жест напомнил Ивану Дмитриевичу о том, как затравленный Микки, умирая, сорвал маску с лица человека в черной крылатке. Шарф отлетел в сторону, и на оголенном горле возле "адамова яблока" открылись багровые, в давно засохшей кровяной коросте следы обезьяньих когтей.
28
Зиночка была в глубоком обмороке. Пока Килин и Шахов перетаскивали ее в спальню, Иван Дмитриевич коротко изложил обстоятельства гибели Рогова. Слова, сказанные им перед смертью, у Зейдлица удивления не вызвали.
- Понятно, - кивнул он. - Жаль, что я не арестовал его сразу. Вчера мы с ним встречались, и нетрудно было предвидеть, что при таком характере он может покончить с собой.
- Почему? - глухо спросил Довгайло.
- Вы еще спрашиваете? Балагану конец, считайте себя арестованным по обвинению в убийстве.
- Но где доказательства?
- У вас на шее. Кто расцарапал вам шею?
- И кто, по-вашему?
- Каменский, кто еще! Очевидно, ваш револьвер сначала дал осечку, и он успел схватить вас за горло. В противном случае вы не стали бы притворяться осипшим, чтобы спрятать эти ссадины.
- Должна вас огорчить, - улыбнулась Елена Карловна. -Это я его поцарапала.
- В порыве страсти?
- Интимные подробности, ротмистр, только с глазу на глаз. Если вы располагаете серьезными уликами против Петра Францевича, ради бога, я готова удовлетворить ваше любопытство. Но если выдвинутые вами обвинения не имеют другой основы, кроме…
Чувствовалось, что это надолго. Иван Дмитриевич взглянул на часы. Стрелки на них подбирались к одиннадцати, маленькая уже коснулась первой из двух единиц этой священной для палладистов Бафомета цифры.
Он вышел в переднюю, оттуда - на площадку. Придерживая в кармане взятый у Гайпеля револьвер, свесился над лестничным пролетом. Тишина. Ни шагов, ни голосов. А пора бы!
Когда он вернулся в гостиную, там тоже было тихо. Зейдлиц спокойно, без иронии и без пафоса говорил: