Андрей кивнул, заметив, что девушка не бледна, а, напротив, на щеках её пылал яркий и несколько болезненный румянец. Он предложил проводить Елену до дома, но она покачала головой, обронив, что вернётся с подругами. И точно - девушки показались из-за деревьев, сопровождаемые Левашовым и Деветилевичем. Сергей Осоргин нёс снасти и сак с мелкой рыбой, Леонид вёл под руку невесту, Гейзенберг на ходу что-то жевал. Харитонова не было, и на вопрос Дибича, где он, Левашов мрачно обронил, что его тоже повели в больницу - стало дурно с сердцем. Полицейские с Ростоцким и экономкой ушли другой аллеей. Эмансипированные девицы шли за ними следом.
Дибич на слабеющих ногах поплёлся домой.
* * *
Чалокаевский дом был освещён по первому этажу. Подходя, Дибич заметил, что в столовой суетится прислуга, а за столом, сжав в руке салфетку, с вымытыми и набриолиненными волосами, в костюме и галстуке сидит Нальянов и, смеясь, что-то рассказывает тётке. Чалокаева, кутаясь в шаль, слушает племянника, и время от времени что-то спрашивает. Дибич с досадой подумал, что этот наглый барич в своём циничном равнодушии к совершившемуся выглядит подлинно царственно. При этом снова ощутил приступ ледяного бешенства, почувствовав в поведении Нальянова нечто, унижающее его самого. Андрей Данилович почти без сил вошёл в дом, потом, приведя себя в порядок, спустился в гостиную.
Чалокаева с Юлианом всё ещё были там: племянник играл тётке ноктюрн Шопена. Ни Нальянов, ни Лидия Витольдовна не задали Дибичу ни одного вопроса и даже не поинтересовались ходом расследования. Причём в этом совсем не было ничего нарочитого, было заметно, что их это подлинно не волнует.
Есть Дибич совсем не хотел, он попросил у хозяев порошок от головной боли и поторопился лечь, едва пробило девять. Болело за грудиной, его трясло. Вначале усталость взяла своё, Андрей Данилович провалился в сон, но едва часы в гостиной отбили четыре, проснулся и, с досадой понял, что больше не уснёт. Тогда сел на кровати и задумался. Он снова вспомнил взгляд Нальянова, устремлённый на тело утопленницы и его грязную ругань. Злоба, раздражение, непомерное ожесточение и даже бешенство промелькнули в том коротком сквернословии. И тут же всё погасло. Юлиан потянулся к куртке, глаза засияли, губы дрогнули в улыбке. Почему он обозлился - и почему так быстро успокоился? Ведь он… почти ликовал, дошло вдруг до Дибича.
Размышления о Шевандиной не заняли много времени. То, что он провёл с ней предыдущую ночь, было известно только Нальянову. Она же сама едва ли понимала, что ошиблась: на пикнике она к нему вообще не подходила. А раз так - не было и особого смысла тревожится.
Чёрт не выдаст - свинья не съест.
* * *
Не спал в эту ночь и Вениамин Вельчевский, терпеливо расспрашивая сестёр убитой. Лизавета Шевандина на все его вопросы отвечала, что в этот день почти не видела сестры. Она бродила по парку, читала, потом с рыбалки вернулся её жених и они гуляли вдвоём по Сильвии. Аннушка же, к его немалому удивлению, о жизни Анастасии не могла сказать почти ничего. Анастасия никогда не была ни болтливой, ни откровенной. Мыслями ни с кем не делилась.
- А что сестра любила?
Аннушка, недоумевая, пожала плечами. Анастасия любила курагу к чаю и розовые платья, ненавидела пенки на молоке и грязь на подошвах туфель. Дружила с Еленой Климентьевой, других подруг не имела. Анна подлинно была потрясена. Анастасия, по её мнению, была себе на уме, но кто мог убить её? Она знала, что сестра нравилась Иллариону, но ни минуты не допускала, что он - убийца. Он так оплакивал её…
Вельчевский, после часовой беседы знавший почти то же, что и до неё, попросил разрешения осмотреть вещи и комнату Анастасии. Анна проводила его на второй этаж и указала на дверь. Ключ был в замке. Полицейский отпустил девушку спать.
На многое Вениамин Осипович не рассчитывал: девица едва ли взяла с собой в чужой дом что-то компрометирующее. Он методично обыскал саквояж, осмотрел одежду в шкафу. Потом ощупал постель, но под матрацем ничего не было. Пусто было и под подушкой. Шляпные картонки ничего, кроме шляп, не таили. На столе лежали несколько книг, он пролистал их. Ничего. Вельчевский задумался.
Нальянов, к которому он питал глубокое уважение, сказал, что это сделал гость Ростоцкого. Вениамин Осипович и сам в этом почти не сомневался. В доме было шесть молодых мужчин и хозяин. На пикнике было - девять, но Нальянов и Дибич были вместе, а старик Ростоцкий едва ли имел отношение к убийству: возраст не тот, чтобы за девчонками бегать.
Харитонов алиби не имел. Он, как показалось полицейскому, при страшном известии подлинно горевал - единственный из всех, однако скорбящих убийц Вельчевский тоже встречал - и потому подозрений с Харитонова не снимал. При этом отметил как странность, что все остальные, кроме сестёр Насти, не проявили скорби, казались лишь удивлёнными, а нигилистки - так и вовсе странно отреагировали. Явно злились и нос воротили. Почему?
Вельчевский почесал за ухом кончиком тонкого пера с посеребрённым наконечником и напрягся. Откуда здесь перо? Тут его взгляд упал на чернильницу на столе - небольшую, тёмного стекла, стоявшую за вазой с цветами. Она была полна чернил. Сестра сказала, что девица была близка только с подругой, и обе они были здесь - кому же убитая писала? А где бумага? Попросила у хозяина? Вряд ли. Значит, имела свою. Но где она?
Вениамин Осипович снова начал обыскивать комнату - теперь понимая, что ищет.
Бумагу - ни в листах, ни в пачке - он не нашёл. Но на полке, возле хозяйских книг заметил изящную книжку в дорогом бархатном переплёте. Вещь не могла принадлежать Ростоцкому, была слишком женственной. Полистал. Внутри были записи тонким, витиеватым почерком. Вельчевский торопливо подошёл к столу, обмакнул перо в чернила и оставил росчерк на полях. Цвет чернил последних записей совпал.
Полицейский не стал беспокоить Аннушку - она наверняка уже давно спала, да и едва ли, с досадой подумал он, эта глупышка знает почерк Анастасии. Вельчевский опустился на стул у стола, подвинул лампу поближе и погрузился с чтение.
* * *
Если верна пословица: "Чего хочет женщина - того хочет Бог", значит Бог никогда не знает, чего же он конкретно хочет. Лиза Шевандина попросила экономку принести ей ещё одно одеяло. Это не было капризом - её сильно знобило. Неожиданная гибель Анастасии изумила её. Но кто убил её? Этот глупый служака, что вёл дело, сказал кому-то, что это сделал мужчина. Наверное, бродяга. Ей стало жарко, и она сбросила одеяло.
Потом долго не могла уснуть, несколько раз спускалась вниз - хотелось пить. Убил Настю, разумеется, случайный подзаборник, больше некому. Елизавета не восприняла всерьёз расспросы полицейского - тот, казалось, был уверен, что это сделал кто-то из мужчин, что были на пикнике. Вздор. По Насте вздыхал Харитонов, Лиза знала, что он домогался Анастасию, но та отшила его. А что если, он разозлился и…?
Нет, Лиза пренебрежительно покачала головой, этот рохля на такое не способен. Ну, а остальным она и даром не нужна. Деветилевич и Левашов на богачку Климентьеву облизываются, Гейзенберг хочет Аньку совратить, её Леонид - зачем ему Анастасию убивать? Сергей с ней едва знаком, кому же нужно её душить-то было? В итоге Елизавета в эту ночь, сильно переволновавшись после допроса полицией, не могла уснуть и полночи провела у лампы с вязанием кружев - это занятие всегда успокаивало её.
Старик Ростоцкий спал, совершенно обессилев душевно и телесно. В комнатах молодых людей тоже было тихо.
* * *
…Дибич был на ногах уже на рассвете. От принятого порошка боль за грудиной утихла, но пекло веки и болело горло. Андрей с досадой подумал, что, кажется, простудился. Ночью в его голову лезла всякая дрянь: то мерещилась задушенная утопленница, то в памяти всплывал Нальянов, говорящий о преступлении "удел выродков…", то виделись какие-то мутные театральные сцены с утонувшей Офелией, то проносились забытые итальянские строки Марино. Но вскоре всё ушло и в его сне, сумбурном и путанном, проступила Елена, он снова обнимал её, тая от любви. "Неужели ты любил Анастасию?" - спрашивала она, а он клялся, что любит только её, причём во сне почему-то понимал, что лжёт. Хоть разве лгал? Истина и ложь странно мешались в нём, точно мёд и дёготь, вода и кровь, сон и явь.
В восемь утра ему подали дипломатическую телеграмму. У Андрея ёкнуло сердце, но это оказался ответ Ренара на его запрос. Лисовский был лаконичен, сообщал, что связь Нальянова с Елецкой, безусловно, имела место, тактично добавляя, что сам он, конечно, свечку не держал. Однако девица сама призналась жениху, разрывая с ним, что любит Нальянова. Ренар присовокупил, что вскоре ей пришлось пожалеть о такой поспешности и откровенности: Нальянов уехал, не прощаясь.
"Холодный идол морали", зло пробормотал Дибич, презрительно улыбаясь. "Я - подлец", вспомнилось ему, и это воспоминание стёрло с лица улыбку. Андрей Данилович откинулся в кресле и погрузился в неспешные размышления, вспомнив первую встречу. Нальянов тогда подлинно понравился ему - утончённостью и аристократизмом, тонким умом и наблюдательностью. Он невесть как понимал ощущения и смену настроений собеседника, опережал его мысли, суждения Юлиана были неординарны. Вспомнилась и беседа наедине в гостиной на Шпалерной. "Ревнуете?" Нальянов снова понял тогда сокровенное, словно прочитал его, а ведь за непроницаемым лицом дипломата мало кто мог разобрать даже пустой помысел. Вчерашний, субботний день. Павловск. Нальянов тогда заметил в компании гостей Ростоцкого нечто такое, что дало ему основание назвать компанию гадюшником. Замечать он умеет. Но что он увидел?
Дибич удивился себе, вспомнив, что, несмотря на жуткие впечатления вчерашнего дня, он порадовался сближению с Нальяновым, тот всё-таки назвал его по имени. А почему это радовало? Потому что тот въявь, открыто отказался от соперничества? Дибич покачал головой. Нет. Этот человек по-прежнему нравился ему - очаровывал и даже завораживал. Даже ревнуя к нему, боясь и временами ненавидя, Дибич ловил себя на зависти и восхищении.
Андрей Данилович снова вспомнил вчерашний пикник. Он снова заметил впечатление, производимое на девиц Нальяновым. Он понял, что Юлиан не тонкий и умный ловелас, ловкий и лживый волокита, нет, отторжение его от девиц было искренним, он не играл. И эти страшные, покоробившие его слова о любви… Неужели он и вправду пережил любовную трагедию, которую Дибич придумал как сказку для Елены?
Теперь Ренар. Значит, связь была, но Нальянов утверждал, что "никакой надобности в мадемуазель не имел…" Собственно, одно другому не противоречит, просто нелепо как-то. И, наконец, Анастасия. Нальянов не убивал её, это бесспорно, но имела ли место связь? Да, безусловно. Но что было делать? Спросить самого Нальянова? Не хотелось, - не хотелось чувствовать себя дураком. Дибич им не был. Но в присутствии этого умного мерзавца, он казался себе глупцом. Тут Дибич задумался. Хм… Телеграмма Ренара не то чтобы разоблачала ложь Нальянова, просто поступок был совсем не "моральным"… Но, с другой стороны, он убедительно подтверждал иную самооценку Юлиана. "Я - подлец, Дибич".
Андрей Данилович вышел в гостиную.
Нальянов, как и накануне, был в своём зеленоватом халате - возлежал на диване с книгой, а рядом, на пледе, свернувшись клубком, устроился холёный сибирский кот, чёрный с яркими зелёными глазами. Увидев Дибича, Нальянов отложил книгу, встал и любезно поинтересовался, как он себя чувствует.
Дибич поблагодарил и ответил, что ему лучше. Юлиан присел к роялю и пробежал пальцами по клавишам. Кот тоже поднялся, потянулся, выгнув спину и, прыгнув на переднюю крышку BЖsendorfer'а, нагло разлёгся возле нот. Юлиан, сегодня как никогда благодушный и любезный, погладил его.
- Любите кошек? - вежливо поинтересовался Дибич.
- Да, они заставляют вспоминать юность, Сорбонну, годы учёбы, - Нальянов улыбнулся, и Дибич с удивлением отметил эту улыбку - открытую и радостную, - у моей хозяйки мадам Лану было три кота, и когда в мартовские дни оn n'entendait plus monter du quartier, anеanti de sommeil, que les jurements d'une chatte en folie…
Тут лакей доложил о приходе Вельчевского. Юлиан велел просить и приказал подать фрукты и закуски.
Появившийся на пороге полицейский был бледен, он явно не спал ночь. Нальянов раскланялся, и тут Вениамин Осипович проронил, что хотел бы остаться наедине с Юлианом Витольдовичем. Дибич торопливо поднялся, Нальянов же остановил его, бросив ироничный взгляд на Вельчевского и Дибича.
- Мне бы не хотелось, чтобы господин Дибич покидал нас, - в голосе его промелькнули насмешливые нотки. - Это необходимо, Вениамин Осипович?
- Дело в том, что в дневнике покойной, Юлиан Витольдович, весьма много говорится о вас.
- Нисколько в этом не сомневаюсь, - кивнул Нальянов. Он обошёл рояль, оперся на тёмный корпус, и упёрся взглядом в Вельчевского, - тем не менее скрытность в таком вопросе глупей откровенности. Я полагаю, что из дневника Анастасии Шевандиной вы извлекли следующее: мы встретились с ней музыкальном вечере у Давыдовых, хозяин попросил проводить её, на следующий день она оказалась в моём приходском храме, хотя раньше там никогда не бывала. Сказала, что хочет кое-что рассказать и вечером навестила меня. - Нальянов скучал. - Ну… вы понимаете, что я услышал. Я сказал, что едва ли способен полюбить её. Она была уверена в обратном. Ну, что ж… Неделю спустя я уехал в Страсбург. На этом всё и кончилось. При этом, - апеллирую к вашему здравомыслию, Вениамин Осипович. Можно представить тьму случаев, чтобы отвергнутая женщина в гневе убила бы ветреного любовника, но зачем ветреному любовнику смерть ненужной ему женщины?
Вельчевский молчал. Из дневника он подлинно узнал, что Анастасия отдалась Нальянову, но экстатические строки любви быстро сменились ненавистью. Итак, Нальянов сразу признал связь. Что с того? Только у этих двоих - Нальянова и Дибича - было алиби, вдобавок подтверждённое со стороны: их обоих видели с другого берега почтенная супружеская чета и Елена Климентьева.
Вельчевский осторожно спросил, пытаясь прояснить то, чего не понял из дневника.
- Анастасия Шевандина не нравилась вам?
- Ничуть.
Дибич скорчился в кресле и молчал. Вельчевский поднял глаза на Нальянова.
- То есть, я правильно понял? Вы не любили девушку, но воспользовались её склонностью к вам…
- Вениамин Осипович! - Нальянов повысил голос на пол октавы, но словно рассёк воздух кнутом. Он снова обошёл рояль, сел в кресло, наклонил голову вперёд и исподлобья посмотрел на полицейского. - Я часто бываю саркастичным и умею так похвалить человека, что он надолго обидится, но вас так хвалить не хочется. Вы - умный человек, просто пока не научились слушать. Я ни разу не назвал погибшую девицей.
Вельчевский чуть покраснел и выпрямился в кресле.
- То есть… вы хотите сказать… - Вельчевский растерялся.
Нальянов не затруднился.
- Она была лжива, распутна и лицемерна. Страстна и темпераментна. Весьма горделива, обидчива и ранима. В ней было что-то кошачье… Elle tenait aussi de la chatte par une torpeur apparente, un demi-sommeil, les yeux ouverts, aux aguets, toujours dеfiante, avec de brusques dеtentes nerveuses, une cruautе cachеe, - и тут, заметив, что его не до конца поняли, быстро перевёл, - она своими повадками напоминала кошку: внешне бесстрастная, словно дремавшая с открытыми глазами, недоверчиво настороженная, с внезапными, порой жестокими вспышками нервной энергии. При этом хочу быть правильно понятым: я помню старую истину о покойниках, - пояснил Нальянов, - если же говорю правду, причиной тому именно - нераскрытое убийство. Я назвал эту особу распутной, и тем сказал всё.
Вельчевский и Дибич молчали. У них было много вопросов, но Дибич благоразумно отложил свои на потом.
- Значит, она была… по вашим словам, нечестной и её словам нельзя доверять? - на лице полицейского промелькнуло странное разочарование.
- Почему? - изумился Нальянов. - Не смешивайте понятия. Она была совращена кем-то ещё в отрочестве, но это не делает ложными все её суждения. Сделайте поправку на оценочные мнения блудной девки, которая никогда и ни в ком не признавала наличия высоких помыслов, но наблюдения её могут быть и верны. Если в дневнике она говорит, скажем, о том, что имела место связь, допустим, Аристарха Деветилевича с одной из её подруг или сестёр - этому вполне можно доверять, - Нальянов цинично усмехнулся.
- Вы… вы… - Вельчевский сглотнул и умолк. Потом продолжил. - А не могли её убить именно потому, что она была излишне наблюдательна? Тут, - Вельчевский повертел в руках тетрадь, - много грязи обо всех, вы правы.
Нальянов вздохнул и чуть потемнел с лица.
- Да, это может быть причиной. - Он странно поёжился, точно замёрз, потом резко обронил, - но может и не быть, помните это.
- Я могу рассчитывать на вашу помощь? Я, вы знаете, не имею больного самолюбия.
Нальянов кивнул.
- Знаю. Я давно не занимаюсь уголовными делами, но…чем могу. К тому же завтра приедет Валериан, если возникнут затруднения, уж он-то непременно поможет вам разобраться.
Вельчевский поблагодарил Нальянова и торопливо откланялся.