- Да, - кивнула мне индианка. - Они даже были с Анджаной чем-то похожи. Так звали мою сестру, - объяснила она. - Анджана погибла из мести.
- Бедняжка, - промолвил я.
- Но дело не только в этом, - сказала Мира.
- А в чем? - я догадывался, что индианка вот-вот примется меня предостерегать.
- Я видела сон, - ответила Мира. - Вещий сон, - добавила она со значением.
- Очень внимательно тебя слушаю, - устало промолвил я. Кому-кому, а масону-то не пристало отмахиваться от знамений судьбы.
- Я видела женщину, - сказала она. - Прекрасную белокурую женщину. И это была сирена!
При этих словах я вздрогнул, потому как перед глазами у меня возникли русалочьи глаза графини Полянской.
- Она наделена большим могуществом, - продолжала Мира. - В своих хрупких руках сирена держала скипетр - символ власти, и скипетр этот светился зеленым светом. Она указала им в сторону моря, которое превратилось в бассейн с крохотными золотыми корабликами, - индианка перевела дух, встала с диванчика и подошла к окну, потом снова заговорила:
- Море, увиденное во сне, означает свободу, и кто-то должен ее лишиться, - Мира бросила в мою сторону выразительный взгляд и нахмурила брови. Надо было быть полным идиотом, чтобы не догадаться, кого, говоря об этом, она имеет в виду. К тому же меня беспокоили ее слова о корабликах, невольно напрашивалась ассоциация с ковчегом.
- Это и весь твой сон? - осведомился я наигранно весело.
- Нет, - качнула головой индианка. - Сирена звала вас в свою обитель. Ее скипетр вспыхнул фейерверком, и я увидела вас.
- Я и во сне тебя преследую? - усмехнулся я, но моя шутка не удалась. Глаза индианки оставались серьезными.
- Я увидела вас в тюрьме, - мрачно произнесла она. - На окнах были решетки из чистого золота.
- Ну, утешает хотя бы это, - улыбнулся я и похлопал свою подругу по плечу.
- Я не шучу, - горько сказала Мира. - А вы никак не хотите прислушаться к моим словам. Вспомните про дамоклов меч! - призывала она. - Анджана тоже носила пантакль, но это не уберегло ее от несчастья!
- Каждому уготована своя судьба, - философски заметил я.
- Береженого Бог бережет, говорила Катюша, - и Мирины глаза снова заблестели от слез. - Не торопись на зов сирены! - предостерегала она.
- Конечно, хорошая моя, - поспешил я ее успокоить. Но сам-то я только и ждал зова Полянской, чтобы за нею устремиться в Елагино.
По тому, как Мира взглянула на меня, я понял, что она мне не поверила, но разубеждать ее я не стал, потому как понимал, что бесполезно спорить с гадалкой.
Я зашел к себе в кабинет, захватил свой дневник, чернильницу и стакан с остро заточенными перьями, а затем поднялся по лестнице в спальню. Камердинер зажег свечи и оставил меня наедине с собой. Стоило мне только обмакнуть перо в чернильницу, как слова стали сами проситься на бумагу. Я так долго не брался за перо, что невольно соскучился по этому занятию. Мне было в чем исповедаться, потому я провел за этим делом довольно много времени и закончил почти что на рассвете, с первыми лучами утреннего солнца. Воск от свечи закапал мою тетрадь, но я не обратил на это внимания и с легким сердцем отправился в постель.
Проспал я около четырех часов, однако чувствовал себя отдохнувшим. Во мне фонтаном била энергия, которую мне удавалось сдерживать с огромным трудом.
Я ликовал, что графиня Полянская назначила мне встречу в кофейне, и ждал очень многого от этого рандеву. Пророчест- ва Миры забылись, неприятные впечатления от разговора с ней сгладились, и я почти позабыл и про странный сон и про Сире- ну со скипетром.
Я помнил только чудесные глаза Лидии Львовны, ее благородные черты, тонкий ум и прекрасный голос. Соперничество с ней еще сильнее подогревало мой интерес. Ее загадочный образ маячил в моем сознании. Лунев непременно сказал бы мне, что меня пленила любовная лихорадка. Сей род недуга мой друг когда-то основательно изучил, но лекарства целебного так и не придумал.
Я спустился в столовую в радужном расположении духа. Смущали меня лишь зеркала, занавешенные в знак траура. За огромным столом сидела одна лишь Мира и выглядела она еще хуже, чем вчера.
- Как вам спалось? - отрешенно спросила она меня. - Я вижу, Яков Андреевич, что вы не прислушались к моему совету, - добавила Мира безнадежно. - Да свершится воля богов! - вздохнула индианка.
- Мира, ты преувеличиваешь, - ответил я уже раздраженно. - А где Кинрю? - я оглянулся по сторонам. - Снова играет в свою вай ки?
- Нет, - возразила Мира. - Он занят похоронами, - объяснила она. - Завтра похороны Катюши, - сказала индианка чеканным голосом. - Яков Андреевич, вы не забыли?
- Извини, - слова моей Миры меня смутили. - Но мое расследование продвигается к своей кульминационной точке, и я иногда забываю о самых важных вещах.
Мира взглянула на меня укоризненно, поджала губы, помедлила немного, а потом проговорила:
- Конечно!
Из-за стола я вышел уже расстроенным но тем не менее отправил лакея в цветочную лавку на Невском, где торговали цветами из зимнего сада. Как никак, а на дворе-то ноябрь.
- Только алые розы, - напутствовал я его.
- А как же, барин?! Неужто ж мы не понимаем? - ответил слуга, принимая от меня деньги.
Как только лакей ушел, в прихожей возникла Мира.
- Цветы для сирены? - осведомилась она.
Я закусил губу и ничего не сказал.
- Не говорите потом, что я не предупреждала вас, Яков Андреевич! - сухо проговорила она, развернулась и хлопнула дверью.
"Вот и имей дело с женщинами!" - развел я руками.
Я вспомнил вопрос своего поручителя, когда меня принимали в Орден.
- Назовите свою самую сильную страсть, что служила преградой вам на пути добродетели?
И тогда я, смутившись, ответил:
- Женщины.
Но сегодня я не мог вспоминать свой ответ без невольной улыбки.
Как же я был тогда по-детски наивен!
И снова я мысленно увидел в своем сознании зеленоватые, томные глаза графини. Они манили меня, звали на верную погибель.
"И впрямь сирена", - подумал я. Но я должен был выполнить свой долг перед братством.
Я пожал плечами и оправил манжеты.
Почему бы не совместить приятное с полезным?! То, что она любит Елагина, ничуть не удручало меня. В конце-концов, это мне не помешает исполнить задуманное!
Спустя около часа вернулся посыльный.
- Да я все ждал, пока цветы из оранжереи привезут, - оправдывался он, сжимая в руках охапку огненно-красных роз.
Я велел обрезать им кончики и поставить в высокие этрусские вазы. Мира в этом участия на принимала, пришлось бедной Сашеньке обходиться самостоятельно.
Розы, расставленные по всему дому, наполнили своим благоуханием гостиную и прихожую. Составлением букета я занялся собственноручно. Алые розы должны были говорить графине Лидии о моей любви. Я и сам не знал, что чувствовал на самом деле в этот момент.
Я взял из вазы одну из роз, которая казалась мне наиболее прекрасной, и укололся ее шипом. На пальце выступила маленькая капелька крови. Эта роза напоминала мне ту, что алела в центре креста, там, где кровоточило сердце Спасителя. Именно такой крест был изображен на эмблеме нашего ордена вместе со скипетром.
- Красота-то какая! - воскликнула Саша и всхлипнула. - Жаль, что Катюша не увидит, - а потом утерла глаза платком.
- Жаль, - согласился я и тем не менее вновь взялся за составление букета.
Букет и в самом деле получился прекрасным: бутон к бутону, цветок к цветку. Я перевязал его парижскими лентами и вложил в цветы свою визитную карточку, на обратной стороне которой набросал небольшое стихотворение. Такие стихи обычно записывались в альбомы прекрасным дамам и чаще всего их называли альбомными. Я и сам был когда-то мастером такого рода виршей. А эти строки мне пришли в голову еще ночью:
Прими меня, мой юный друг!
Твое чело, твой лик прекрасен, ведь ты - царица средь подруг, и будто месяц взор твой ясен!
Твои черты меня зовут!
О, незнакомка под вуалью, окутанная черной шалью, твои глаза в Эдем влекут!
К чему ненужные упреки?
К чему ненужные слова?
Тобою дышат эти строки, тобой моя душа жива!
Я уповал на то, что мои излияния тронут-таки душу неприступной красавицы, посмевшей посягнуть на наше святое братство.
- Иван! - позвал я лакея. - Снеси ка ты этот букет на Большую Мещанскую, - и объяснил, как ему найти странный домик графини.
Теперь мне предстояло наведаться к господину Кутузову, к которому у меня накопилось слишком много вопросов.
Во-первых, я хотел узнать у него подробности римского договора, о которых мне стало известно лишь из письма графини к Елагину.
Во-вторых, меня интересовала сама реликвия, о которой я был практически не осведомлен.
В-третьих, я рассчитывал получить у него рекомендации к царедворцу Скворцову.
Но в особняке Ивана Сергеевича меня ожидало горькое разочарование, оказалось, что мастер спешно выехал из столицы в свое заглазное имение. Так что теперь приходилось надеяться только на себя.
Мне невольно подумалось, что его внезапный отъезд может быть связан именно с римскими переговорами, в которых участвовали палестинцы. Я подозревал, что слуга просто-напросто не назвал мне истинного местопребывания своего господина.
Итак, передо мною возник вопрос: что делать дальше?
Для начала я решил заняться реликвией. Мне не оставалось ничего иного, как разузнать о ней у какого-то другого лица. Я задумался о том, кто мог быть в этом вопросе более осведомленным, чем я. К сожалению, я не был лично знаком ни с кем, кто бы принадлежал к капитулу братства, кроме Кутузова. Перебрав в уме несколько известных мне персон, состоявших в этом же Ордене, я остановил свой выбор на Борисе Георгиевиче Шварце, дворянине в четвертом поколении, имевшем одну из андреевских степеней, а потому занимавшемся в основном проблемами герметической философии. Я полагал, что он-то уж наверняка знаком с историей иерусалимской святыни. В ложе Борис Георгиевич занимал высокую должность блюстителя шпор и хоругви.
Я велел своему вознице отправляться на Английскую набережную, располагавшуюся по левому берегу Невы от памятника Петру Великому вплоть до Ново-Адмиралтийского канала. Особняк господина Шварца находился неподалеку. Его одноэтажные крылья плавно переходили в высокие двухэтажные пристройки, а каменная терраса венчалась балконами.
- Добро пожаловать! - радушно встретил меня Борис Георгиевич на пороге своей приемной. - Что привело вас в мой скромный дом?
Но я, однако, разглядел, что скромностью его апартаменты не отличались!
- Присаживайтесь, - указал он мне на пудовое кресло красного дерева.
Напротив, за таким же круглым столом, примостился сухонький черноглазый старичок в камлотовой длиннополой шинели.
- Давыд Измайлович, - представил мне его Шварц. - Антиквар с Подьяческих.
Давыд Измайлович поклонился и принялся сверлить меня своими пронырливыми глазками.
- Мне бы хотелось объясниться с вами наедине, - сказал я Шварцу.
Борис Георгиевич сделал знак своему гостю, и он покинул приемную.
- Дело такое важное? - поинтересовался Шварц.
- Оно касается нашей ложи, - объяснил я ему. - Мне было поручено одно расследование, - добавил я. - И оно навело меня на некоторые существенные обстоятельства, которые до сих пор оставались мне неизвестны.
- Так-так, - пробормотал себе под нос блюститель хоругви. - И что же это за обстоятельства? - Он знал, что я посвящен в одну из рыцарских степеней, а потому был призван бороться с мировым злом во всех его проявлениях.
- Речь идет о римском договоре, - начал я осторожно, пристально вглядываясь ему в лицо, чтобы определить, известно ли ему что-либо об этом деле. - И о иерусалимском ковчеге Иеговы.
Выражение его лицо сделалось серьезным, и сам он весь как будто напрягся.
- Это дело держится в строжайшей тайне, - заметил Борис Георгиевич. - Я не знаю стоит ли… - замялся он.
- Вы мне не доверяете? - резко оборвал я его.
- Яков Андреевич, - обратился он ко мне. - Мне бы не хотелось вас обижать, - Шварц вновь выдержал значительную паузу. - Но, если Иван Сергеевич не счел, что необходимо… - его лицо сделалось пунцовым.
- Вы забываетесь! - воскликнул я. - Или вам неизвестно, что иерархически я посвящен в более высокую степень, и вы обязаны мне подчиняться! О-бя-за-ны! - повторил я по слогам. - Кутузов находиться в отъезде, а действовать требуется незамедлительно! Вспомните о второй добродетели Соломонова храма, - призывал я его. - О повиновении!
- Ну, хорошо, - наконец-то решился он. - Да, я действительно осведомлен о соглашении с палестинскими Иоаннитами, которое вот-вот должно состояться в Риме. Оно касается древней святыни - ветхозаветного кивота. Иначе его называют Ковчегом Завета, в прежние времена он хранился жрецами в египетских храмах. Сейчас святыня в руках Иоаннитов. Вам, вероятно, известно, что одним из условий получения высших масонских степеней в нашей ложе, которая придерживается шведской системы "Строгого послушания" является то обстоятельство, что посвящяемый не принадлежит к мальтийцам.
- Разумеется, известно, - согласился я с господином Шварцем.
- Тогда вы должны понимать всю важность этих переговоров, учитывая наше соперничество с Госпитальерами, - добавил он.
- Неужели в собственность Ордена должен перейти сам Ковчег? - удивился я. - Мне показалось, что речь идет о каком-то золотом херувиме.
- Совершенно верно, - согласился Борис Георгиевич. - Он располагался на золотой крыше Ковчега.
- Что еще вам известно об этой реликвии? - требовательно осведомился я у него.
- Да, в общем-то, ничего, - развел он руками. - Кстати, мы можем пригласить Давыда Измайловича, он, между прочим, осведомлен о всяких редкостях не хуже нас с вами, а то и получше!
Я искренне изумился:
- Давыда Измайловича? Он-то какое имеет к этому всему отношение?
- Я повторяю, Давыд Измайлович - антиквар, - ответил Шварц. - К тому же он масон, хотя и не относится к нашему Ордену. Кстати, его отцу было пожаловано дворянство. По-моему, он посвящен в одну из канонических Иоанновских степеней.
- И вы считаете, что он достоин доверия? - спросил я с сомнением. Однако мне было известно, что в начале нашего века состав масонских лож стал намного демократичнее.
- Несомненно, - ответил Шварц. - До определенной степени, разумеется, - оговорился он. - Совсем не обязательно посвящать его во все перипетии происходящего, но я полагаю, что о Ковчеге Иеговы он мог бы поведать вам много интересного.
- Тогда я хотел бы познакомиться с ним поближе, - обрадованно ответил я.
Борис Георгиевич потянулся к бисерному шнуру сонетки. Спустя несколько секунд в массивную дверь приемной проскользнул строго вышколенный лакей.
- Чего изволите? - с важным видом осведомился он.
- Ну-ка, голубчик! - воскликнул Шварц. - Зови-ка нашего гостя!
Голубчик, нисколько не раздумывая, бросился выполнять барское распоряжение.
Я и глазом не успел моргнуть, как в приемную Шварца вернулся Давыд Измайлович.
- Чем могу помочь? - полюбопытствовал он.
- Да вот, Яков Андреевич интересуется одной реликвией, - сообщил Борис Георгиевич. - И я предложил ему обратиться к вам. - Ну что ж, - причмокнул антиквар, потирая руки. - Как говорится, чем могу…
- Что вам известно о так называемом Ковчеге Завета? - осведомился я.
Давыд Измайлович задумался, глазки его оживленно блестнули, и он заговорил:
- В общем, не очень много.
- А вы не могли бы выражаться яснее? - нетерпеливо попросил я его.
- Ну, - начал Давыд Измайлович. - Начнем с самого простого. Вы, по всей видимости, знаете, - он лукаво заулыбался, судя по всему, намекая мне на мое невежество, недопустимое для масона. Я заметил, что Давыд Измайлович сразу определил, что принадлежим мы с ним к одному и тому же братству. - Что ковчегом называют иначе ларец или сосуд для хранения ценных предметов. К примеру, в церкви - также для предметов, относящихся к таинству причастия.
- Допустим, - ответил я, с плохо скрываемой неприязнью.
- Так вот, - продолжал антиквар. - Ковчег представляет собой материализацию божественных замыслов Иеговы, зреющих в сердце Творца еще до сотворения мира.
- Вы имеете в виду… - догадался я.
- Вот именно! - обрадовался Давыд Измайлович. - Вечный замысел Бога - явление Спасителя! Иначе он рассматривается как земная обитель Всевышнего. Его почитали за Святую Святых, центр Иерусалима и центр вселенной.
- А что вам известно о херувиме? - поинтересовался я.
Антиквар задумался:
- Ну-ка, дайте припомнить, - он прикусил губу. - Ну, конечно же! - оживился Давыд Измайлович. - Сам Ковчег представляет из себя позолоченный ящик, сколоченный из древесины акации. По преданию, он имеет над собой золотую крышу, на которой и располагаются два херувима из чистого золота, олицетворяющих собой всемогущество Яхве и божественную всепрощающую любовь. Сама же крыша воплощает Его справедливость, - добавил антиквар.
- По-моему, ответ исчерпывающий, - высказал свое мнение хранитель хоругви. - Надеюсь, что это поможет вам, Яков Андреевич, в вашем расследовании!
- Я тоже на это надеюсь, - ответил я, встал с кресла и подошел к окну. Все небо заволокло свинцовыми тучами, потому я гадал, выпадет ли к вечеру снег, или прольется дождь. Мне казалось, что я убедился в том, что священная реликвия стоила похищенной переписки. Но бедняжка Строганов, к сожалению, об этом не знал!
- Так вы занимаетесь расследованием?! - почему-то обрадовался антиквар.
- Увы, - развел я руками.
- Известно ли вам, Яков Андреевич, как переводится ваше имя с древнееврейского? - полюбопытствовал он. - Человек, который "следует по пятам". Так что я уверен, что ваше расследование будет удачным!
- Вашими бы устами… - усмехнулся я.
Я покинул Бориса Георгиевича около половины третьего и направился на Большую Садовую в первый департамент медведевской управы, надеясь получить нужную мне информацию от Лаврентия Филипповича в размещавшемся там же адресном столе. Не скажу, что я уже успел соскучиться по нему, но меня-таки вынуждала краняя необходимость.
Лаврентий Филиппович увидеть меня не ожидал, погруженный в свои многочисленные иски, прошения, обвинения и жалобы.
- День добрый, - приветствовал я его.
Он нехотя оторвал свой взгляд от письменного стола, заваленного бумагами.
- Яков Андреевич! - раскрыл он свои объятия и вылез из-за стола. - Какими судьбами? Да кто бы мог подумать? - разливался Медведев соловьем.
- Да все по тому же делу, - напомнил я.
- По какому такому делу? - сморщился Лаврентий Филиппович.
Я вздохнул:
- По делу масона Виталия Строганова, который бросился с Исаакиевского моста.
- Ах, да, - Лаврентий филиппович расплылся в улыбке, и его холодные, светло-голубые глаза немного смягчились. - Все трудитесь, - добавил он. - Аки пчелка!
- Тружусь, - согласился я. - Как дело-то продвигается?