- Оружие не отдадим, - веско сказал Колька-кун.
- Но ведь найдут на таможне! Полицию вызовут.
- Они что, по карманам станут шарить?
- Нет, - честно ответил Лыков. - Только в вещах посмотрят.
- Ну а мы револьверы на себе спрячем.
Тут Алексей Николаевич понял, что ни в какую Америку борцы за народное счастье не поедут. На душе сразу стало тоскливо. Но деваться было некуда, и он продолжил:
- Ехать надо по одному да по двое, чтобы не бросались в глаза. Но это недолго. От Петербурга до границы всего тридцать две версты, а мы еще сядем не на вокзале, а в Озерках.
- Для чего в Озерках, для конспирации? - осведомился Иван Косолапов.
- Да. На всех вокзалах вас ищут.
- А на самой границе не поджидают нас филеры?
- Из Петербурга в Финляндию выпускают без паспортного контроля. В Белоострове есть русская таможня, но она для тех, кто въезжает. Агенты полиции стоят только там. Вот в вагонах всякое может быть, в том числе наружники-фланеры. Но поездная обслуга нашу полицию в грош не ставит, в случае чего они вам помогут. И потом, тридцать верст… Час езды. Не успеют.
- А в Финляндии чего опасаться? - поднял руку Суржиков.
- Ничего. Там свобода.
- Как свобода? Есть же там царская власть.
- Номинально есть, но на самом деле считай, что нет. Полиция своя. Нашу ненавидит и палки ставит в колеса. Если охранное отделение пошлет туда людей, чтобы вас арестовать, то им этого никто не позволит. Самих за шкирку выкинут, а вас оставят.
- Вот это да! - зашумели "японцы". - Хорошая страна Финляндия, и уезжать из нее не надо!
- Поэтому я вас туда и везу, революционеры вшивые, - подытожил сыщик. - Еще к вам просьба. Я, спасая вас, рискую шкурой. Сами понимаете: полковник Департамента полиции этим заниматься не должен. Мне начальство велело вас поймать, а не укрывать.
- Знамо дело…
- Там не забывайте об этом. Если кто-то из вас попадется и проболтается…
- Мы добро помним, - ответил за всех Колька-кун. И добавил, посмотрев на товарищей: - Кто сдаст Лыкова - своими руками задушу.
На этом разговор завершился, и гости вместе с хозяином разошлись спать. Алексей Николаевич примостился на тахте в кабинете. Сажин с Колькой на правах начальников легли валетом на кровати, остальные - кто на полу, кто на диване, а кто на сдвинутых креслах. Мужики были неприхотливы и условия для ночлега сочли вполне комфортными.
Утром встали, и хозяин с трудом заставил гостей умыться. Только Суржиков плескал на себя водой с удовольствием. Ванну и унитаз мужики видели впервые. Последний их поразил, к нему выстроилась очередь из любопытных. Кухарка умоляла гостей не лезть на фаянсовый клозет с ногами, но те не слушали.
- Вона как господа нужду справляют, - сделал открытие Гришка Булавинов. - А у нас в деревне зимой говно к жопе примерзает.
Проблем с кормежкой благодаря ловкости Нины Никитичны по-прежнему не было. Она настряпала голубцов, сварила огромную кастрюлю картошки, смастерила гигантскую глазунью с зеленью и помидорами. Хуже было с курением. Гости дымили без перерыва. Такое табачное облако, выпусти его в окно, привлекло бы всеобщее внимание. Пришлось установить график.
Алексей Николаевич явился на службу, заглянул в стол и обнаружил там билеты. Сунул их в карман и отправился к Зуеву:
- Нил Петрович, я ночью опять в Москву уеду, завтра целый день меня не будет.
- По какому делу? - формально поинтересовался вице-директор.
- О краже мобилизационного расписания из штаба Гренадерского корпуса.
Крокодил Петрович - так Зуева прозвали в департаменте - кивнул, подписал ассигновку на билеты и командировочные, и опять уткнулся в бумаги. Лыков действительно занимался этой кражей. Он получил дознание в наследство от Гартинга. Месяц назад того по рекомендации Рачковского назначили заведывающим заграничной агентурой Департамента полиции. Аркадий Михайлович уехал в Париж, и ловить шпионов на Фонтанке, 16 стало некому. Пришлось сыщику взяться за гуж. Он уже очертил круг подозреваемых и надеялся вскоре вычислить изменника. Ему помогали люди подполковника Лаврова. Похоже, что секретная бумага давно лежала в Берлине, подшитая в одну из папок отдела III "В" германского Генштаба. Придется вносить изменения в расписание, а это огромная работа.
Полдня коллежский советник провел в кабинете, развлекая Азвестопуло рассказами из своей богатой на приключения жизни. По очереди телефонировали Филиппов и Герасимов, сообщили, что новостей о "японцах" нет. Подполковник оказался бойчее сыскных. Его люди отыскали жену Сажина в Александровской слободе. Но вшивобратия оттуда уже съехала. Пришел какой-то старик - георгиевский кавалер, и после разговора с ним банда срочно сбежала. Жандарм предлагал устроить очную ставку Прасковьи со всеми инвалидами. Лыков идею не одобрил.
- Сколько лет было дедушке? - спросил он у Герасимова.
- На вид около семидесяти. Едва ковылял.
- Тогда он получил свой крест еще за оборону Севастополя! Какой из него революционер? Тут простое совпадение.
- Не верю я в такие совпадения, - сварливо ответил Александр Васильевич.
- Все в жизни бывает… А как ваш Галкин?
- Никак. В пивную Колька-кун не пришел. Ждем…
Лыков вернулся домой в пятом часу. Все, что мог, он сделал. Оставалось надеяться на удачу.
Ночью девять человек вышли в Дмитровский переулок. Они не разговаривали и не курили, действовали тихо. Расселись в пролетки и двинулись на Выборгскую сторону. Ехали колонной, и это беспокоило сыщика. Он остановил всех и приказал увеличить дистанцию. Им повезло: в ночном городе было суетно, никто не обратил внимания на ездоков. Когда вырвались за город, Алексей Николаевич поверил, что все получится. И не ошибся.
Сыщику фартило. И по пути в Шуваловку, и на самой станции обошлось без происшествий. Когда прибыл поезд, вшивобратия расселась по вагонам. Вот опасный момент! Но никаких филеров сыщик не обнаружил, а глаз у него был наметанный: большинство людей Филиппова он знал в лицо. Герасимов привез из Харькова несколько человек, которые еще не примелькались. Но и они не догадались выслеживать едущих в Гельсингфорс. Один раз все чуть было не сорвалось: среди пассажиров мелькнул командующий Второй ротой петербургской полиции штабс-капитан Вериго. Но Лыков вовремя отвернулся, и пронесло.
Коллежский советник сел рядом с Мишкой Чистяковым. Все-таки он был самым приметным. Час они промолчали в напряжении. Но вот промелькнул Белоостров. Заспанный жандарм прошелся по вагонам. Короткая пауза… Паровоз протащил еще саженей пятьдесят. И в тамбуре послышался грубый топот сапог: явились финляндские таможенники. Териоки. Все, вырвались.
Досмотр прошел благополучно. После Териок, первой станции на той стороне границы, бояться стало нечего. Лыков пошел в хвост поезда. Маленькие чистые вагончики Финляндской дороги имели особенность: можно было переходить из одного в другой. Алексей Николаевич собрал всех "японцев" вместе и объявил:
- Свобода!
- Чё, мы уже не в России? - закричали мужики.
- Да. Можно расслабиться, теперь вас никто не арестует.
- Эх, выпить бы за это, да нельзя, - вполголоса пожаловался Кизяков. Но атаман молча показал ему кулак.
Лыков вынул часы и демонстративно перевел их на двадцать минут назад.
- Что, здесь и время другое? - заинтересовался Сажин, вытягивая свою "луковицу".
- Даже календарь.
- В каком смысле? - не понял есаул.
- В Великом княжестве Финляндском действует григорианский календарь, а не юлианский. Так что сегодня не первое августа, а тринадцатое.
- Ух ты! Европа!
Лыков потребовал у проводного чаю на всех. Тот предложил кофе. Стороны спорили до тех пор, пока сыщик не убедил чухонца серебряным рублем. Попили чаю, народ начал задремывать. Лыков сидел теперь с Куницыным и Сажиным. Говорили о том, о сем. Колька вспоминал фельдфебеля Окадзиму из лагеря.
- Хороший был мужик. По-русски балакал и вообще нас понимал. Во Владивостоке перед войной заведовал постирочной, вот и намастрячился.
- Я читал, - вспомнил Лыков, - что все эти прачки, официанты, дворники из японцев были шпионами.
- Может, и правда, - не стал спорить Колька-кун. - Но мне он помог. Когда я к жизни возвращался, было так… муторно. Устал я жить; казалось, помереть проще. Лежу, и ничего не хочется. Окадзима начал меня тормошить: ты чего кислый, давай шевелись! Ну, потихоньку убедил. Какие-то молитвы читал, свечки ароматические жег. Вызвал было священника православного, из Общества духовного утешения, чуть ли не самого епископа Николая Японского. Но я в ту пору в боге уж разуверился и послал батюшку по матери. Так фельдфебель не успокоился! Девок подпустил, чтобы те меня расшевелили. Но и девки не справились. Тогда Окадзима однажды вывел меня из лагеря и стал водить по окрестностям. Смотри, говорит, какой мир прекрасный, интересный, живой. А ты рыло воротишь. Не спеши на тот свет. Ежели жить тебе скучно, поставь цель, но только высокую. И найдешь смысл. Задумался я над его словами, начал шевелить мозгой и пришел к мысли, что надо дать власть в России мужикам. Так с тех пор и живу этой идеей.
За разговорами время летело незаметно. Проехали Куоккалу, Оллилу, Келломяки. Ингерманландская Финляндия, давно ставшая пригородной местностью Петербурга, кончилась. И началась коренная земля, где русских дачников не было совсем. Когда поезд остановился на станции Рихимяки, уже рассвело.
- Ребята, выходи, - скомандовал сыщик.
Вшивобратия ввалилась в привокзальный буфет. Там посреди зала стоял длинный стол, весь уставленный различными закусками.
- Налетай, это все ваше, - Алексей Николаевич обвел стол рукой.
- Чай, дорого… - пробормотал Сажин, глядя на яства.
- Платишь одну финскую марку и можешь съесть хоть все, - пояснил Лыков.
- Одну марку? А сколько это на русские деньги?
- Тридцать девять с половиной копеек.
- Сколько-сколько? - закричали мужики.
Лыков повторил. Дальше вшивобратию было уже не удержать. Они налетели на стол с закусками, как саранча. Истребили все подчистую, но буфетчик-финн тут же притащил еще.
Чревоугодие продолжалось долго. Когда мужики наконец насытились и лишь устало рыгали, Алексей Николаевич вывел их обратно на дебаркадер.
- Видите того дядьку в тужурке инженера?
- Ну?
- Это полицейский.
- Откуда вы знаете, Алексей Николаич? - усомнился Иван Косолапов. - Полицейский вон стоит, на другом конце.
Лыков только усмехнулся и продолжил:
- У него тоже глаз наметанный. Он видит, что я из полиции, и думает сейчас: а кто все эти люди? Ответ ему в голову придет лишь один: полицейский чиновник доставил отряд филеров, чтобы следить за русскими революционерами. Таких из княжества высылают сразу. Если не хотите, чтобы вас выкинули обратно в Россию, подойдите к нему и спросите, где можно снять гостиницу. Тут все дешево, и еда, и гостиницы; деньги у вас пока есть. Поживите, привыкните. За это время и финны присмотрятся к вам. Они умные, быстро выяснят, что вы не филеры, и оставят вас в покое. Поняли?
- Поняли, - ответил за всех Колька-кун. - А ты?
- Мне пора домой. Поезд на Петербург будет здесь через сорок пять минут. А пока примите от меня подарки на память.
Лыков вручил каждому по цепочке из конского волоса, очень изящного плетения.
- Это что такое? - удивились мужики.
- Цепочка для часов. Часы у всех есть? У кого нет, пусть купит.
- Но в чем смысл, Алексей Николаевич?
- Сейчас объясню. Эти изделия плетут японские пленные на продажу.
- Ух ты! - обрадовалась вшивобратия. - Не одни мы, значит, попались?
- Точно так. Японцев в нашем плену, правда, намного меньше, чем наших у них. Примерно тысяча. Они живут в селе Медведь Новгородской области. Однако сорок два человека, больные и раненые, до сих пор находятся в Москве в окружном военном госпитале. Там пленные и выделывают такие цепочки. Вот, купил для вас.
- Спасибо! Вроде как от товарищей по несчастью.
Лыков по очереди пожал всем мужикам руки. Потом осмотрел их в последний раз, вздохнул. "Японцы" тоже приуныли. За это время они подружились с грозным полковником и поняли, что тот желает им добра. Расставаться не хотелось. Кроме того, пока сыщик их опекал, у мужиков не возникало никаких затруднений. Все было продумано и крутилось как бы само. Теперь придется думать своей головой.
- Не попадайтесь мне больше. Пожалуйста! - душевно попросил сыщик вшивобратию. А Кольке-куну сказал: - Запомни мой телефонный номер. Он очень простой: один-девять-девять-девять.
- Один-девять-девять-девять, - повторил атаман. - Домашний?
- Да. Если будет какая серьезная нужда, телефонируй.
Мужики гурьбой отправились к дядьке, на которого указал Лыков. А сыщик стал прохаживаться взад-вперед по платформе. Как он и ожидал, вскоре к нему подошел полицейский в форме в сопровождении "тужурки".
- Позвольте ваш паспорт, пожа-а-луйста.
Алексей Николаевич протянул заграничный паспорт - со своей фотокарточкой, но на чужое имя. Лже-инженер пролистал его и вопросительно посмотрел на сыщика. Тот сказал вполголоса:
- Они не филеры.
- А кто?
- Беглецы.
- С каких пор русская полиция сопровождает сюда беглецов?
- Это частный случай.
Дядька в тужурке еще раз осмотрел Лыкова с ног до головы и упрямо сказал:
- Не понимаю!
- Я сам много чего не понимаю, - философски ответил ему сыщик. - Например, как я здесь оказался?
Алексей Николаевич забрал свой паспорт и пошел в кассу. Там сдал ретурбилет и купил место в вагоне первого класса. Теперь, без "японцев", он мог не скрываться.
Опять потянулись за окном леса, озера, маленькие ухоженные поля. Алексей Николаевич очень устал с этой эвакуацией, перенервничал и теперь мечтал поспать. Но не спалось. Что-то закончилось в его жизни, необычное и по-своему ценное. С удивлением он вдруг понял, что скучает по вшивобратии.
Глава 9
Ночной звонок и все, что за ним последовало
Прошло две недели, и о банде Кольки-куна все забыли. "Японцы" как в воду канули. И сыщики, и охранники не особо переживали - и без того было чем заняться. В Департаменте полиции сменился директор: вместо полусумасшедшего Гарина пришел престарелый Вуич. Он тут же поручил Лыкову два новых дознания. Одно касалось тайной продажи оружия. Обстановка в стране накалялась. Все, даже мирные обыватели, стали запасаться револьверами. Откуда-то в столицу хлынули огромные партии бельгийских браунингов номер два. Пистолеты эти были хорошо знакомы правоохранителям: с 1903 года они стояли на вооружении ОКЖ и Московской наружной полиции.
После изобретения более мощного бездымного пороха калибр ручного стрелкового оружия во всем мире уменьшили до трех линий . Но быстро поняли, что это годится лишь для винтовок и карабинов. Останавливающее действие пистолетов и револьверов при таком варианте оказалось недостаточным. В ходе подавления боксерского восстания это выяснилось со всей очевидностью. Поэтому сначала немцы, а затем и все остальные повысили калибр. И браунинг неожиданно стал самым востребованным пистолетом. Мощный, надежный и недорогой, он вошел в моду и у бандитов, и у террористов. На окраинах столицы появились подпольные точки по продаже браунингов. Там, кстати, можно было купить и маузер, если карман позволял. Когда пистолеты начали отбирать даже у гимназистов, начальство забеспокоилось. Лыкову и Азвестопуло приказали закрыть лавочку.
Сыщики отправились на охоту. Грек загримировался налетчиком и пошел в Малков переулок. Алексей Николаевич в образе партийного работника поехал на Выборгскую сторону. Оба без труда отыскали нужных им продавцов. Сергей приобрел браунинг с жесткой кобурой-прикладом. А Лыков сторговал борхард-люгер, один на пробу. И договорился о покупке двадцати штук для боевой дружины.
Продавцы ходового товара совершенно не заботились о конспирации. Видимо, заплатили околоточным и в ус не дули. Слежка за ними привела сыщиков в пакгаузы Варшавской железной дороги. Там отыскалось больше тысячи стволов! Они были ввезены из Германии и Бельгии открыто, по поддельным накладным корпуса пограничной стражи. Все дознание заняло у сыщиков неделю.
Второе поручение было связано с освобождением от мобилизации. Война в Маньчжурии вроде бы затихла. Обе стороны истощили силы и были не прочь замириться. Перестреливались лишь пикеты, да хунхузы не унимались… В небольшом американском городке Портсмут шли переговоры о мире между Россией и Японией, при посредничестве президента САСШ Теодора Роозвельта. Русскую делегацию возглавлял Витте. Если верить газетам, переговоры двигались туго и постоянно были на грани срыва. Делегация микадо требовала гигантской контрибуции, права ловить рыбу в русских водах, территориальных уступок, а еще Ляодунский полуостров; Корея переходила в сферу японских интересов. Витте упирался и грозил уехать, если неприемлемые требования не будут смягчены.
Все это нервировало общественность. Призыв запасных не прекращался, и в стране появилось множество дезертиров. В Петербурге и губернии развился доходный промысел - продажа поддельных освобождений от воинской повинности. Причем бланки присутствий были настоящие! Подделывали лишь подписи и печати. Цена такой бумаги доходила до ста рублей. У входа в каждое уездное присутствие стоял гешефтер и открыто предлагал освободиться от серой шапки. Полиция сторонилась таких дел, настолько непопулярна была в обществе эта война.
Тут отправной точкой для дознания Лыкова выступили бланки. Путем сличения он установил, что они изготовлены на двух типографиях: Тенишева и Бронштейна. Дальнейшее было делом розыскной техники. Ко дню объявления о мире 23 августа махинаторы уже сидели на Шпалерной.
Жизнь шла своим чередом, и служба вместе с нею. Дела в стране ухудшались, пахло вооруженным переворотом. "В Дании что-то подгнило". Каждый день приносил все новые ужасы. Опубликованное наконец положение о законосовещательной Булыгинской думе уже не устраивало общество. 3 октября Портсмутский мир был ратифицирован, и все как с цепи сорвались. Многие до сего дня совестились, считали, что во время войны не следует бунтовать. А тут мир! Уже 4 октября столицу охватила всеобщая политическая стачка. Когда забастовали электростанция и газовый завод, Петербург погрузился в темноту. Уличное освещение погасло, остановилась конка. Обстановка на улицах изменилась. Нарядная гуляющая публика исчезла, роскошные экипажи пропали. Толпы людей из простонародья заполонили центр города. Повсюду шумели митинги. Казачьи разъезды гоняли их, но, убежав с одного угла, горлопаны тут же собирались на другом. Казаки выбились из сил безо всякой пользы и махнули рукой на свои обязанности.
Когда Лыков шел вечером со службы домой, то поражался. Витрины магазинов были забиты досками. На перекрестках горели костры. Со шпиля Адмиралтейства по городу шарили лучи прожекторов, создавая зловещую обстановку. Вместо конки власти организовали по Невскому проспекту сообщение омнибусами, переведя их с Гороховой и Вознесенского. Резко выросла уличная преступность - напуганные городовые ночью исчезали со своих постов. Тех из них, кто заступался за прохожих, бандиты убивали.