- Да-да, вы были абсолютно правы. Не хватало нам кучи трупов. Но… все равно ведь надо его обезвредить.
- Совершенно верно. Я так ему и сказал в конце: беги, а то поймаю. Сидел вот сейчас, перед вашим звонком, думал, как это сделать.
- И что надумали?
- Восемь человек - не иголка в стоге сена. Если они не разделятся, то их поимка лишь вопрос времени. А у мужиков, судя по всему, спайка. Артель по производству революции. Найдем!
- Ну, желаю вам успеха. Хочу, чтобы вы знали мое мнение. Государь, конечно, в своей великой милости понял ваши мотивы и оправдал. Полностью. Но я отвечаю за порядок в столице. И скажу, как думаю, уж не обессудьте: вы отпустили Кольку-куна, вы и должны его заарестовать.
- Да я сам так считаю, Дмитрий Федорович! Теперь для меня это дело чести.
Глава 4
Охота
Итак, отыскать в столице восемь человек. Казалось бы, задачка понятная и сыщикам по силам. Один раз уже нашли, вроде поймали ящерицу, но в руках остался только хвост. Да и тот на другой день улизнул. Теперь ребята настороже, залягут на дно. Или наоборот? Куницын сказал: сейчас надо делать, пока народ при оружии. Нет, вшивобратия не успокоится и никуда не уедет. Они начнут ходить по частям гарнизона и звать крестьян на бунт. Крестьяне, даже надев солдатскую шинель, все равно остались мужиками. И заманчивые слова куницынских выслушают с охотой. Вот двинутся ли с места - другой вопрос. За открытое неповиновение полагается дисциплинарный батальон. Многие устрашатся. Даст Бог, обойдется: не смогут восемь человек поднять весь столичный гарнизон. Но подведут под монастырь других мужиков, как пить дать. Жалко простодушных ребятушек, да и продолжение у истории может быть пугающее. Накажут солдат, и тем пополнят ряды противников режима. На это у атамана, возможно, и расчет? Не сдюжит сегодня сам, так хоть наплодит бойцов на завтра?
Кроме того, теперь у Лыкова появилось личное обязательство перед властью. Именно он отпустил атамана опасной шайки. Нельзя было поступить иначе, но про это скоро забудут. А будут помнить главное и, в случае чего, вынут и предъявят. Тогда и резолюция государя не спасет. До сих пор вшивобратия не пролила ни капли крови. Но борьба есть борьба, и рано или поздно кровь прольется. Или сами бывшие пленные не сдержатся, или озлятся в отместку за репрессии. Кровь, чья-то смерть, увы, вопрос времени. И лучше бы успеть повязать "японцев" до этого.
Лыков разрабатывал план, а самого его воротило от мысли о неизбежном. Вот бы мужики послушались сыщика и ушли. Все равно куда, но исчезли. И не пришлось бы их ловить… Он вспоминал лицо Кольки, его властные и в то же время живые, любопытные глаза. Штучный человек! И закатать такого на рудники? Черт, что за служба… Говорил Павел Афанасьевич: сторонись политики. Лови своих головорезов, от них землю очищать - милое дело. Но начальство решило по-своему. И теперь он, Лыков, обязан поймать симпатичного ему мужика. Настрадавшегося на войне и в плену и придумавшего собственную теорию улучшения мира.
В голове сыщика потихоньку зрела идея: найти всю шайку, напугать, а потом отпустить. Взять с них слово, что перестанут агитировать в столице. Мало ли городов в империи? Пусть другие сыщики маются, отлавливая вшивобратию. Вот было бы хорошо. Однако скептик внутри говорил Алексею Николаевичу: ты кого собираешься напугать, Кольку-куна? Шутник…
Да к тому же Лыкову было не по себе от собственных мыслей. Как так - не выполнить приказ? Помочь бунтовщикам уйти от наказания. А присяга? А простой здравый смысл? Хотя идеи Кольки наивны, но бомба-то при нем настоящая. И он рано или поздно приведет ее в действие. Лыков - полицейский. Его долг - ловить, а не отпускать. И степень вины определяет суд, а не чиновник шестого класса по своему разумению.
Но такие рассуждения не утешали. Лыков впервые за свою службу почувствовал разрыв, мучительный разрыв между долгом и совестью. Все началось тогда, 9 января. Трупы людей на закопченном снегу, среди них ходят женщины и ищут своих, а лица полны такого отчаяния… И он, в дорогой шубе, прячет от них глаза… Как быть?
Трое "уловителей" собрались снова. На сей раз в кабинете Филиппова на Офицерской, 28. Владимир Гаврилович зачитал последние сводки агентов: ничего существенного. В трактире "Муравей" на Большой Белозерской улице выпивали пятеро. Говорили про войну, показывали скабрезные японские картинки. Сыскной агент заметил их и вызвал полицию. Это оказались матросы с "Инкулы", те самые, которых интернировали. Были пьяны и потому сопротивлялись аресту, выбили околоточному зубы. Теперь пишут жалобы в прокурорский надзор: героям войны выпить не дают, налетают и тащат в кутузку… Неловко получилось.
- Наши не пьют, - сообщил Лыков. - Ищите их не в кабаках, а в чайных.
- Это почему? - удивился Герасимов.
Коллежский советник пояснил. Жандарм записал в памятной книжке и прокомментировал:
- Ну и задачка нам досталась. Может, они и к бабам не ходят, пока революцию не сделают?
- Насчет баб интересная мысль, - подхватил Филиппов. - Действительно, восемь здоровых мужиков, живут в чужом городе, без семей. Как они отправляют свои физиологические потребности?
- Надо публичные дома опросить, - глубокомысленно предложил Лыков. Начальник сыскной иронично хмыкнул:
- Глаз с них не спускаем. Все бендерши уведомлены, чтобы сразу сообщили.
- А одиночки?
- С ними сложнее. Десять тысяч - как их охватить?
- А на что мужики живут? - поинтересовался Герасимов. - Пособие они получили?
Владимир Гаврилович заглянул в свои записи:
- Трое в городе явились за пособием. Сажина и Куницына среди них нет.
- Вы их проверили? - оживился начальник ПОО.
- Вчера закончили. Некие Сыч, Киндяпкин и Лосев. Все из Седьмой Восточно-Сибирской дивизии, а наши партизаны из Четвертой.
- Ну и что? Могли в плену сговориться.
Лыков возразил:
- Пленные из Седьмой дивизии сидят в окрестностях Токио. А из Четвертой - на Сикоку.
- Они два месяца плыли на одном корабле, - продолжал настаивать подполковник.
Сыщики задумались и были вынуждены согласиться, что такая возможность существовала. Филиппов взялся еще раз проверить стрелков, уже основательнее. Затем покосился на коллежского советника и осторожно спросил:
- Алексей Николаевич, а что ваша агентура?
- Да, - подхватил Герасимов, - пусть агентура департамента тоже напряжется. Нечего ее беречь.
Надворный советник покачал головой:
- Я имел в виду личных осведомителей Лыкова.
- Это кто такие?
- Еще со времен Павла Афанасьевича Благово была заведена особая сеть.
Жандарм пожал плечами:
- Я не знаю никакого Благово.
Филиппов пояснил:
- Был такой вице-директор Департамента полиции. Я его не застал, он умер задолго до того, как я пришел в градоначальство. Слышал лишь отзывы, но зато необычайно лестные. Умнейший был человек. И учитель Алексея Николаевича.
Лыков слушал молча. Его отношения с покойным никого в этом кабинете не касались. А начальник ПСП тем временем продолжал:
- Когда Благово умер, его сеть осведомителей перешла к Лыкову. С тех пор о ней никто ничего не знает. Иногда Алексей Николаевич выдает такую, как сейчас модно говорить, информацию, что только диву даешься. Значит, сеть жива и работает. Так, Алексей Николаевич?
- Так.
Филиппов с Герасимовым переглянулись. Оба были опытные люди, и на секретной службе. Каждый имел на связи собственную агентуру, которую точно так же держал в тайне ото всех, и особенно от начальства.
- И что говорят агенты? - мягко полюбопытствовал жандарм.
- Пока ничего, - ответил Лыков. - И вообще, господа, вы преувеличиваете их возможности. Так, два десятка человек… У вас, Александр Васильевич, на порядок больше. Мои же не лезут в политику. Журналист, отставной почтовик, распорядитель билетов в театре… Парочка придворных средней руки…
Герасимов аж облизнулся - так ему хотелось присоединить осведомителей сыщика к числу своих. Но он понимал, что этого никогда не случится.
- И совсем ничего?
- Пока да. Скорее, Александр Васильевич, мы вправе ждать новостей от вас. Люди Кольки-куна активно агитируют. Они не могут не пересечься с эсерами или анархистами.
Подполковник пристально вгляделся в сыщика:
- Вы… имеете агентуру в моем ведомстве?
- Господь с вами! - открестился Лыков. А начальник сыскной обрадовался:
- Что, Алексей Николаевич угадал? Есть зацепка?
- Ну, если разве угадал… - недоверчиво буркнул жандарм, не сводя глаз с коллежского советника.
- Давайте, признавайтесь. Чего мы воду в ступе толчем? Эсеры или анархисты?
- Эсеры, - выдавил подполковник. - Алексей Николаевич, но вы вправду угадали? Или…
- Успокойтесь, Александр Васильевич. Тут простая логика и ничего более.
- Разрешите послушать вашу логику, прежде чем отвечу.
- Да запросто. Социал-демократы вряд ли придутся крестьянам по душе. Всякие "Союзы союзов" тоже - это говорильня для городских, которых мужики презирают. Остаются эсеры с их сильным влиянием в деревне, и анархисты. Теперь ваша очередь.
Начальник охранного отделения откашлялся, дернул себя за бородку и начал:
- В середине марта мы арестовали двадцать террористов - всю группу Макса Швейцера.
- Того, который по ошибке взорвал сам себя в "Бристоле"? - спросил Лыков.
- Да, того самого.
- Всех взяли?
- Нет, конечно. Оставили парочку на развод. Чтобы не бегать потом, не искать заново.
Сыщики одобрительно кивнули - логика жандарма была правильная. Он ободрился этим и продолжил:
- И вот второго дня я получил сигнал, что эсеровские агитаторы кого-то сильно уговаривают. Надо, мол, кровь за кровь, смерть за смерть, сжечь всю столицу к бесам. Террор должен быть устрашающим, а значит, масштабным. Но там не соглашаются. Отвечают, что мужицкую кровь просто так лить нельзя, только барскую согласны.
- Наши! - стукнул кулаком по столу коллежский советник. Надворный согласился:
- Они, вшивобратия!
Герасимов дал им выговориться и продолжил:
- Сегодня ночью в Малой Яблоновке, это за Охтой, состоится встреча. Эсеры хотят-таки склонить ваших партизан к насилию.
- Где назначена встреча, известно?
- А то как же. В доме у мещанина Глущенкова, табельщика Александровского механического завода. Ровно в полночь.
Филиппов подошел к карте:
- Полюстровский участок. Далеко забрались ребята. У меня оттуда если что и поступает, то крайне редко.
- Там, как и всюду на окраинах, слабый полицейский надзор, - высказался Лыков. - Вот они и лезут подальше от чужих глаз.
- Совершенно верно, господа, - подтвердил подполковник. - Я посылаю туда десять человек во главе с офицером-розыскником. Хотите присоединиться?
- У меня в половине первого встреча с агентом, - сразу же отмежевался Филиппов.
- А я схожу, - выказал готовность к опасной операции коллежский советник.
- Вот и славно, - жандарм поднялся. - Жду вас без четверти одиннадцать в отделении.
Дом Глущенкова оказался в очень неудобном для захвата месте, на берегу реки Оккервиль. Слева возвышался забор фабрики масел и толя. При желании злоумышленники могли сигать хоть в речку, хоть через забор на фабрику. Офицер ПОО штабс-ротмистр Вильямсен, матерясь сквозь зубы, выставил частичное оцепление. В двух комнатах дома горел свет. Малый из арестной команды пробрался к окнам, послушал и вернулся.
- Так что, ваше благородие, три голоса разобрал.
- Мужские?
- Все мужские.
- Ну, пошли, - штабс-ротмистр мелко перекрестил живот, вынул из кобуры тяжелый борхард и первым шагнул в темень двора. Агенты и Лыков проникли следом, выстроились полукругом напротив двери. Все приготовились. Алексей Николаевич давно уже не участвовал в задержаниях и слегка мандражировал. Он не стал даже вынимать браунинг - стоял руки в брюки. Стрелять во вшивобратию не хотелось.
Сейчас начнется! Самый рослый из агентов вышел вперед, согнулся, готовясь снести дверь с петель. Но тут вдруг с луны сползло облако, и на погоне Вильямсена тускло блеснула галунная рогожка. И сразу из-за фабричного забора раздался знакомый голос:
- Лыков, падай!!!
Сыщик отреагировал мгновенно. С криком "ложись!" он бросился на землю. А вот остальные замешкались. И когда сбоку зачастил маузер, люди повалились, кто где стоял.
Как только выстрелы стихли - а террорист разрядил всю обойму, - за забором послышались торопливые шаги. Негодяй сделал свое дело и убежал. Алексей Николаевич и не думал его преследовать: он поднялся и осмотрелся. Вокруг него, едва различимые в сумерках, стонали люди. Сколько же пострадало? Он согнулся над тем, кто был ближе всех:
- Куда тебя?
- В ногу…
Из оцепления прибежали другие агенты, зажгли фонари и стали перевязывать раненых. Их оказалось всего трое - а сначала Лыков решил с перепугу, что перебили половину отряда. Раны тоже были не так страшны: всем угодило по ногам, в мякоть. Очевидно, что стрелок нарочно взял низкий прицел, чтобы не наносить тяжкого вреда. При желании со своей позиции, с десятизарядным маузером в руках, он мог натворить много бед…
Потрясенные охранники кое-как пришли в себя. Когда выяснилось, что они легко отделались, настроение у них улучшилось. Вот только ребята как-то странно косились на сыщика.
Штабс-ротмистр Вильямсен успел среагировать на команду коллежского советника и потому остался невредим. Его люди обыскали дом и, разумеется, никого там не нашли, кроме перепуганных хозяина с собутыльниками. Ближе к утру все возвратились на Мойку. Перебинтованные, сконфуженные, охранники больше напоминали инвалидную команду.
В час дня Лыков с Герасимовым были вызваны на доклад к Трепову. Генерал рвал и метал. С сыщиком он решил не церемониться.
- Скажите, коллежский советник, у вас уже появились друзья среди революционеров? Они вам подсказывают, что делать? Как там кричали ночью: "Лыков, падай"?
- Да, ваше превосходительство.
- Может, вы узнали и того, кто кричал?
- Некто Сажин, правая рука главаря Куницына.
- И что вы теперь намерены делать? Самому-то не стыдно?
Лыков молчал. А что на это скажешь? Но тут вперед выступил подполковник:
- Ваше превосходительство! Мои люди, бывшие на вчерашней операции, очень признательны коллежскому советнику Лыкову.
- Признательны? Да с какой стати?!
- Если бы не он, потери среди чинов отделения были бы намного серьезнее. Мы не заметили стрелка, упомянутого Сажина. Он занял позицию и фланкирующим огнем рассеял нас. В чем тут вина Лыкова?
- А предостерегающий крик?
- Очень хорошо, что крик был. Некоторые успели лечь вслед за Алексеем Николаевичем. А те, кто не успел… Трое получили ранения. В ногу!
- Ну и что? - не унимался диктатор. - Злодей просто взял неверный прицел.
- С убойной позиции? Человек, прошедший войну? Из маузера, у которого прицельная дальность - сто саженей… Я подробно расспросил штабс-ротмистра Вильямсена, руководившего операцией. Все чины арестной команды убеждены, что их пощадили из-за Лыкова. Стрелок боялся попасть в него. И вообще не хотел никого убивать, ежели желаете знать мое мнение.
Алексей Николаевич был обескуражен. Никогда еще он не получал от офицеров жандармского корпуса такой поддержки. Ай да Герасимов!
- Что думаете, коллежский советник? - обратился генерал к сыщику, все еще с неприязнью.
- Согласен с подполковником Герасимовым. Мы знали, когда шли туда, что эсеры пытаются перетянуть отряд Куницына на свою сторону. А именно - вовлечь их в беспощадный террор. Но те пока не соглашаются. Очевидно, что Сажин целил по ногам. Он не хотел вчера никого убивать. Никого, а не только меня.
- Ну не знаю, не знаю…
- Разрешите в таком случае подать рапорт. Если мне выражается недоверие, пусть дознание возглавят другие люди.
Начальник ПОО испугался:
- Ваше превосходительство, ни в коем случае! Лыков больше всех преуспел в этом деле!
Трепов скривился и какое-то время раздумывал. Но потом, видимо, вспомнил резолюцию государя и кивнул:
- Все останется, как есть. Но лично на вас, Лыков, я возлагаю ответственность за скорейшую поимку негодяев.
Когда сыщик и жандарм вышли из кабинета, Алексей Николаевич сказал:
- Спасибо, Александр Васильевич.
- Это вы за те слова? - усмехнулся тот. - Полноте. Вам спасибо.
- Мне-то за что?
- А за то, что все мои живыми вернулись из этой Яблоновки.
- Ну, вы ведь понимаете: то, что пули попали им в мякоть, - простое везение. Сажин легко мог и кость раздробить. Остались бы ваши люди без ног.
- Зато живые, - парировал Герасимов. - А не было бы вас - как бы сложилось? То-то.
На подъезде собеседники расстались. Лыков пешком пошел к себе на Фонтанку. Опять Куницын не дался. Второй раз подряд полиция нашла шайку и второй раз упустила. Колька уже понял, что на него объявлена охота. Но он не может уехать, лечь на дно, затаиться. У атамана идея фикс, что надо готовить революцию. Вот зацепка для поисков.
Итак, вшивобратия пытается распропагандировать войска гарнизона. Но ведь в Петербурге стоит почти исключительно гвардия! Склонить ее к восстанию? Маловероятно. Герасимов проговорился, что его агентура засекла агитаторов в Кавалергардском и Преображенском полках. Но от слов до дела семь верст перехода… Сейчас такое время, что все болтают. Вот и гвардейские пехотинцы позволили себе вольности. До бунта там не дойдет. Кроме того, полки уже взяло на заметку охранное отделение, оно не допустит мятежа.
Лишь две армейские части есть в столице: 145-й пехотный Новочеркасский полк на Малой Охте и 18-й саперный батальон в Виленском переулке. И в обеих куницынские отметились! Значит, они тоже понимают, что там больше шансов найти сторонников. Тепло… Где еще находятся обычные полки? Есть Санкт-Петербургская местная бригада, батальоны которой рассеяны по всей губернии. Ее можно в расчет не брать - местные войска имеют слабую выучку и устаревшее вооружение. Опираться на них в страшную минуту бунта не додумается даже Колька-кун.
Другое дело - регулярные части. Новочеркасцы входят в первую бригаду 37-й пехотной дивизии. Другой полк этой бригады - 146-й пехотный Царицынский - стоит в Красном Селе. А вторая бригада? Лыков напряг память. 147-й Самарский, кажется, в Ораниенбауме. А 148-й Каспийский - в Петергофе. Где была прислугой сестра Кольки-куна. Вот и ниточка…
На службу Алексей Николаевич пришел повеселевший. Там его дожидался Азвестопуло.
- Сергей Манолович, - тут же взял в оборот коллежского секретаря начальник, - что у нас с военной прокуратурой? Ее подключили к дознанию. Так?
- Так.
- Ты видел хоть одного из прокурорских? Чего они отсиживаются?
- Вчера телефонировал полковник Стыцылло, старший аудитор штаба Петербургского военного округа. Спрашивал, как идут дела и не нужно ли нам чем-нибудь помочь.
- Нужно! Свяжись с ним и скажи следующее: нам требуется разрешение начальства на секретную операцию. Хотим прощупать полки тридцать седьмой дивизии. С этой целью наш агент пройдет туда под видом подрядчика, якобы проверяющего состояние печей. Лето, самое время печи чинить!
- А в действительности?