Такой вариант Андрея устраивал. Пока идут, на свежем, морозном воздухе вчерашняя выпивка выдохнется. Эльвира спотыкалась, не столько из-за снега и льда, сколько ввиду состояния. В конце концов вцепилась в рукав Андрею.
– Плохо мне.
– Нельзя так пить, вы все-таки женщина, не грузчик.
– Горе у меня.
Андрей остановился резко.
– Горе в семьях убитых водителя и инкассатора. Семьи у них остались, детишки.
Эльвира жалко улыбнулась.
– Да, жалко.
Андрей обозлился на нее. Не сложилась личная жизнь, это понятно. У миллионов советских женщин сейчас судьба такая. Убили их мужей, любимых, женихов на войне или умерли в госпиталях от ран. Но это не повод напиваться в хлам. Тем более ее Пашка в бегах. Наверное, и не вспоминает об избраннице, проматывая награбленные деньги.
В кабинете Эльвира попросила воды, жадно выпила полный стакан.
– Готовая я, допрашивайте.
– Как и где вы познакомились с Нырковым?
– На работе. Он инкассацию у нас делал. Год-полтора назад. Думала – повезло. Молодой, неженатый, собой хорош, не алкаш. Постепенно встречаться стали. Он подарки приносил – то конфет, то бутылку вина. Не жадный.
– Как у него с выпивкой?
– Да никак. Пил редко, по праздникам. И не бабник, редкое качество у мужиков ныне.
– Никаких разговоров о деньгах, об ограблении он не заводил?
– Никогда. И о работе ничего не говорил. Я как-то поинтересовалась – что он чувствует, когда рядом миллионы в сумках лежат? А он: "Они же не мои, работа такая".
– А товарищи у него были?
– Не припомню, чтобы видела его с кем-нибудь.
Прямо нелюдимый какой-то. Но это черта характера, не преступление.
– О фронте не вспоминал?
– Я даже расспрашивала: "Наверное, страшно там?" – А он: "Не могу вспоминать, тяжело. Кровь, грязь, холод".
Никаких зацепок. Уже напоследок задал вопрос:
– Вы же видели его раздетым?
– Хотите спросить – спала ли я с ним? Да, спала.
– Вы неправильно меня поняли. Есть ли у него на теле особые приметы? Ну – родинки, шрамы от ранений.
Судя по автобиографии – ранение в ногу у Ныркова было, должен быть рубец.
– Татуировки на бедрах.
– Какие же?
– Он говорил – с юности еще. На правом бедре два колокола, а на левом – парусник.
Андрей аж подскочил. Это не просто красивые картинки. Для уголовника и человека осведомленного каждый рисунок расскажет о том, за что сидел обладатель тату, сколько ходок, как себя в лагере или тюрьме вел, не ссучился ли.
А конкретно по Ныркову: колокола – отсидел от звонка до звонка, а парусник с расправленными парусами – мечты о свободе. Не простые наколки, воровские. Только на инкассаторском теле быть не должны, туда судимых не берут.
Андрей подтолкнул к женщине лист бумаги и карандаш.
– Попробуйте изобразить.
– Что вы, какая из меня художница? Я не умею.
– Хотя бы схематически.
Женщина нарисовала две ноги. На правой – два колокола, за их языки, вернее – за веревки, тянет человек. А на левом бедре – парусник, две мачты, паруса ветром наполнены.
– Ну вот, а говорили – не умеете. А шрамы на теле, рубцы – были?
– Нет, гладкое тело, уж я каждый сантиметр знаю.
– Спасибо. Подпишите внизу каждого листа. Мною прочитано, записано верно. И подпись.
Женщина расписалась, встала.
– Скажите, а что ему будет?
– От десяти лет до расстрела.
Глаза женщины наполнились слезами.
– Он не пытался выйти с вами на связь? Скажем – по телефону?
– Нет, я его уже три дня не видела.
– Если позвонит или как-то свяжется, сообщите нам. Пусть лучше сдастся. Иначе застрелим при задержании. Рано или поздно мы все равно его найдем. Страна великая, а спрятаться негде.
Женщина ушла. Андрей вскочил сразу. Где же Николай? Новость о наколках выводила на след. Сидел Нырков-то, в зоне наколки сделал. В автобиографии наврал все. Если сидел, должно быть личное дело, учетная карточка в архивах. Там обязательно будут фигурировать особые приметы. По наколкам можно определить – кто это. А Нырков – не настоящая фамилия. Документы купил или своровал. Но как он мог устроиться инкассатором? А с другой стороны – вполне может быть, что решил завязать с преступным прошлым. Раздобыл документы, устроился на работу. Мешки таскать или на стройке горбатиться не захотел. А инкассатор – при оружии, деньги рядом, душу греют. Только вопрос возникает. Если преступление замыслил, зачем два года ждал? А не замысливал, почему совершил? Вопросов много, ответов нет.
Вошел Николай, лицо озабоченное. Сразу увидел блеск в глазах Андрея.
– С дамочкой беседовал? Что нарыл?
– Нырков не тот человек, за кого себя выдает. Бывший уголовник, сиделец.
– Факты!
– Наколки на бедрах. Парусник и колокола. Тунина, полюбовница Ныркова, рисунки сделала. Можешь полюбоваться.
Николай листок взял, покрутил в руках.
– Похоже, ты прав. Выходит – двойное дно у Ныркова. Для всех – фронтовик, ранен был. Сейчас – инкассатор, можно сказать – человек честный, порядочный. Но в автобиографии о судимости и слова нет. Да и не взяли бы его в службу.
– Николай, ты начальник. Делай запрос в архив.
– Это непременно. Стало быть, куплены документы или сворованы, фото наклеено. Вот же гад!
– Характеристике – грош цена в базарный день.
– Да за бутылку водки сделали в домоуправлении. Ты объясни, откуда отдельная квартира? Ее не купишь, по документам за Нырковым числится, ордер есть.
– Ни хрена себе!
– Вот что. Я запрос в Москву, в архив сделаю. А ты в Подольск завтра, в архив Минобороны. Кто такой Нырков, где воевал, кем?
– Бумага нужна, запрос официальный. С подписью и печатью.
– Напиши, я у начальства подпишу.
На следующий день первой утренней электричкой оба опера выехали в Москву. Николай – в архив НКВД, а Андрею предстояла пересадка и в Подольск. Он вез с собой папку, изъятую в отделе инкассации. В ней фото, автобиография с подробностями. Много времени отняло согласование, допуск в архив.
– Мне в архив не надо, пусть ваш сотрудник найдет учетную карточку или личное дело. Я даже в руки брать не буду, ваш сотрудник мне покажет, – вскипел Андрей.
Время уходило, а он пока не сдвинулся ни на шаг.
В автобиографии была дата призыва и военкомат, призвавший в армию. Сведения скудные, неполные. Но все-таки сотрудники установили армию, дивизию, полк, где служил Нырков. Призывали его в 1943 году, и документы оформлены надлежащим образом. Это призванные в 1941–1942 годах, когда неразбериха была, эвакуировались сами военкоматы, а иногда сгорали от бомбежек, либо их уничтожали сами работники военкоматов.
И, наконец, сотрудница архива вынесла учетную карточку. Как только Андрей взял ее в руки, не поверил своим глазам. Еще раз сверил данные – Нырков Павел Федорович, дата, место рождения, место призыва – все сходится, а фотография другого человека. Понятно, шесть лет прошло, человек должен постареть, но с карточки на него глядело другое лицо. Взгляд исподлобья, оттопыренные уши, массивный подбородок с ямочкой посередине.
– Скажите, ошибки быть не могло? Все-таки спешка, неразбериха, война.
– Бывает иногда с однофамильцами путаница. В деревнях, в глубинке, иной раз половина населенного пункта одну фамилию имеет. Но в данном случае исключено, я проверяла других Нырковых. Разные годы призыва, другие военкоматы.
Вот это да! Инкассатор Нырков совсем не тот человек, за которого себя выдает. Судя по наколкам на бедрах, о которых рассказала его подруга Эльвира, – он человек с криминальным прошлым. Когда настоящий Нырков воевал, был ранен, лже-Нырков сидел в лагере. В душе злость нарастала. Сука! Воспользовался чужим добрым именем. А где же тогда настоящий Нырков?
– Что-то непонятно? – спросила архивист.
Андрей задумался, крутил карточку в руках.
– Нет-нет, большое всем спасибо, вы очень нам помогли, – Андрей вернул бумаги женщине. – До свидания.
Сделать бы фотокопию настоящего Ныркова, да карточку вынести из архива не дадут. Андрей был ошарашен. Вновь открывшиеся обстоятельства подтверждали догадки оперативников. Но сейчас это уже твердые факты. И получалось – искать надо и группу, убившую инкассатора или возницу, и настоящего Ныркова. Те же бандиты могли убить его и завладеть документами. А если он жив, вспомнит, при каких обстоятельствах, как и где утратил документы. Дело разрасталось, как снежный ком. Андрей поторопился на электричку. В Москве направился в спецотдел, предъявил документы.
– Мне нужны дела и фотографии всех неопознанных мужских трупов, начиная с сорок шестого года.
– Приходите дня через два, надо выборку делать.
– Могу сузить круг поисков. Мужчине тридцать лет или чуть меньше. Стариков можно отсеять.
– Уже легче. Но раньше, чем через сутки, не сделаем.
Затем Андрей направился в паспортный отдел.
– Мне нужны сведения по Ныркову. В первую очередь – получал ли паспорт, где прописан? Москва и область.
Андрей переписал на бумажку необходимые сведения из автобиографии. Если настоящий Нырков жив, то он обязательно после утраты документов обращался в паспортный стол для восстановления. Это основной документ, подтверждающий личность гражданина. Без него не устроиться на работу, не прописаться, не получить денежный перевод или пенсию по инвалидности.
– Зайдите через неделю.
– Ускорить нельзя?
– Да вы что, вчера родились? – возмутилась женщина-капитан. – Нам же запрашивать областные подразделения надо.
Оно понятно, все делопроизводство бумажное. Даже один шкаф с картотекой проверить – сколько времени надо? А если шкафов десятки, а то и сотня по Москве и области наберется?
Времени только жаль, много уйдет на ожидание ответов. А без результатов вперед не продвинешься.
В Балашиху Андрей вернулся поздно вечером. Усталый, злой и голодный. В закусочной на вокзале поел беляшей, попил чаю. В такое позднее время только на вокзале перекусить можно.
После перекуса сил прибавилось. К милицейскому общежитию брел не спеша.
В коридоре женщины развешивали китайские бумажные самодельные фонарики из разноцветной бумаги.
– Фролов, ты где Новый год праздновать будешь? – спросила одна.
Насколько помнил Андрей, она работала в паспортном столе.
– Не знаю еще.
– А то присоединяйся к нам, в складчину.
– Я подумаю.
Сначала надо поговорить с Марией. Они уже несколько дней не виделись. Андрей сильно загружен был, вечером падал в кровать и засыпал мертвым сном. Не до гуляний. Да если бы силы были, идти к девушке так поздно неприлично. Кроме того, надо тетку в Москве посетить. Сегодня в столице был, а зайти времени не было. Звонил по телефону периодически, осведомлялся о здоровье, спрашивал – есть ли в чем нужда? Чувствовалось – соскучилась родственница. Их двое из всей родни осталось – тетка да он. Вместе держаться надо, заботиться о ней, все же пожилая она, да при всем желании не получается, хоть разорвись.
До Нового года неделя осталась. У людей уже предновогоднее настроение. В электричке, пока из Москвы ехал, только о празднике и говорят. Кто елкой хвастался, другой – гирлянды и игрушки купил. Третьи запасались продуктами. В магазинах мандарины появились, так за ними длинные очереди выстроились.
У оперов работы непочатый край.
Глава 8
Конец банды
Наутро оба оперативника встретились в кабинете.
– Выкладывай, – с ходу сказал Николай. – По лицу вижу – новости есть.
– Тоже мне, Ломброзо!
– Это кто такой?
– Был один деятель, давно уже. Теорию создал, что по лицу можно определить, преступник человек или нет.
– Чушь. Преступниками иногда случайно становятся. Вот ты в детстве по садам чужим лазал? Яблоки тырил?
– Было.
– И я тоже. Официальным языком – мелкая кража. А мы с тобой в милиции работаем, преступниками не стали, наоборот – их ловим.
– Николай, ты сядь. Новость интересная. Наш инкассатор – не Нырков вовсе.
– Я нечто подобное не исключал. Погодь, а с чего ты в это уверовал?
– В Подольском архиве фото видел Ныркова. Абсолютно разные лица, совершенно не похожи.
– Надеюсь, сообразил, что делать?
– А как же! В управлении паспортной службы побывал, запрос сделал.
– Думаешь, жив Нырков?
– Все варианты отработать надо. Если жив, за утерянным паспортом приходил. Узнаем, был ли такой факт. Если получал – наведаться надо. Когда потерял или украли, а может, пропил?
– Согласен.
– В спецотделе был. Попросил дела и фото неопознанных мужских трупов, с сорок шестого года по сегодняшний день.
– Верно.
– Только результаты не скоро будут.
– Главное – будут. Мы на правильном пути. А теперь я тебя удивлю. По фотографии "инкассатора" опознали. Ни какой он не Нырков, а вор-рецидивист Оглоблин Павел Терентьевич. Двадцать четвертого года рождения. Три ходки на зону, освободился в сорок шестом. Думаю, тогда же их пути-дорожки с Нырковым пересеклись.
– Выходит – мы оба одновременно к одному результату пришли?
– Получается, так. Я уголовные дела из судов запросил. Может, подельники мелькали, адресочки. Всех проверять надо. Где-то же он залег с деньгами.
– Небось уже в Сочи или Крым едет. С такими-то деньгами что ему делать? Пропить, прогулять. За несколько месяцев все спустит и снова за старое ремесло возьмется. Мне вот что интересно. Почти два года служил инкассатором и ни в чем предосудительном замечен не был. Завязать с прошлой жизнью хотел?
– Не исключаю. Парень молодой, одумался. А потом кого-то из уголовного мира встретил. На старое потянуло, тем более большие деньги – рядом, только руку протяни. Соблазн велик.
– А как же масть воровская? Вором был, и вдруг стрельба, трупы.
– Подельник стрелять начал, а Павлу деваться уже некуда.
– Это уже бандитизм, не кража. Лоб зеленкой намазать могут.
– Да кто его мажет? Слухи все! Расстрельная тюрьма в Ростове. В затылок стреляют. Рассказывал мне один исполнитель.
– Тяжелое ремесло!
– А ты как думал? Исполнитель приговоров спился, из органов уволили, плакался мне. Кстати, ты к бухгалтеру заходил?
– Зачем?
– Премии нам выписали. Мне – пятнадцать рублей, а тебе – десять. Сходи.
Андрей на первый этаж спустился, деньги в бухгалтерии получил. Немного, но приятно. Перед Новым годом есть на что потратить. Вернулся в угро, Николай распорядился:
– Иди-ка ты домой, отдохни. У нас вынужденный простой на несколько дней будет. Пока все дела и справки получим, тем более новогодние праздники.
Андрей не в общежитие направился отсыпаться, а к Марии. Та губки надула.
– Я уж думала, ты меня забыл. Неделю не заглядывал.
– Сложное дело расследуем, спать некогда.
– Это убийство инкассаторов? В городе только о нем говорят. Даже в Москве слухи ходят, меня расспрашивали. А я не знаю ничего.
– Пока говорить рано. Как закончим да убийцу поймаем, тебе первой расскажу.
– Ловлю на слове. Надеюсь, Новый год вместе встречать будем?
– За этим и пришел.
– Давай у нас дома! Все-таки праздник семейный, домашний.
– Буржуазные предрассудки!
– Неправда. С Крещения Руси всегда так было.
– Это при царском режиме. И при чем тут Крещение, ты же комсомолка, атеист?
– История такая, слов не выкинешь.
– Ладно, отставим. Дома так дома. Для меня так лучше. Общага надоела уже. Во сколько мне быть?
– Как освободишься, так приходи. Мама пироги напечет, а ты поможешь – дров наколоть, да мало ли.
– Заметано, буду.
Время позднее, да и устал он, попрощался и спать отправился. Хорошо, что по календарю Новый год на пятницу выпал. Первого января на службе только дежурные, а второго – воскресенье, выходной.
Перед праздником в милиции и в уголовном розыске затишье. Но по опыту Андрей уже знал, что сразу после праздников на них обрушится вал работы. Многие на новогодние праздники уходят к родственникам и друзьям. А "домушникам" только того и надо, успевают обчистить многие квартиры. Да и других преступлений хватает. По пьянке драки, поножовщина, бытовые убийства. Но их расследовать проще. Тридцатого отчет составляли с Николаем. Сколько преступлений за год было, сколько раскрыто, какие статьи. Не зря еще товарищ Ленин говорил: "Социализм – это учет и отчетность". Вся страна готовила отчеты, стучали костяшки счетов. Трещали арифмометры. Но партийные начальники подправляли не очень радужные отчеты. Надо же выглядеть достойно перед областным руководством, иначе можно по шапке получить. И так по всей стране.
Тридцать первого декабря время тянулось очень медленно. Андрей все отделы обошел, поздравил сотрудников с наступающим праздником. Почти везде предлагали выпить, но Андрей отказывался. Эдак можно до вечера опьянеть. Как он в гости пойдет, если на ногах будет плохо держаться?
В обед заскочил в продуктовый магазин, отстоял очередь в винно-водочный отдел, купил бутылку водки и шампанского. Недешевое удовольствие, бутылка игристого напитка в два раза дороже водки. Пробовал Андрей шампанское пару раз, не понравилось. И что в нем женщины находят? Легкое, пьется как ситро, потом газ в нос бьет. А уж какая утром голова тяжелая, как будто самогон плохой очистки пил! Бутылки в общежитие отнес. В милицию с ними идти рискованно, обязательно напросятся на сто грамм. Андрей был человеком не жадным, но денег для покупки спиртного уже и не было, а зарплата будет только седьмого января.
Пока было время, Андрей на листах бумаги нарисовал схему. В центре – вор-рецидивист Оглоблин, от него стрелка к настоящему Ныркову. Еще одна стрелка в сторону, в кружке вопросительный знак. Под знаком написал: "Подельник или подельники".
Архив – трупы, паспортный стол – документы Ныркова, затем суд, архивные уголовные дела. От схемы обычного имущественного преступления эта отличалась, не было преступника или сбытчика. При краже вещей он обязательно будет. Как без барыг сбыть краденое? Но у Оглоблина деньги, перекупщик не нужен. Сзади подошел Николай.
– Чем ты тут забавляешься?
Всмотрелся.
– На свою квартиру Оглоблин не вернется. Знаешь, воры не обрастают домами или квартирами, машинами, семьями. Потому что украл – попался – тюрьма или зона. Шансов попользоваться нажитым непосильным трудом мало. А недвижимость – как якорь. Поэтому думаю – в завязке Оглоблин был. Но у подельника должна быть хаза, как они говорят. После ограбления они где-то отсиживаться должны. Понимают – фото Оглоблина у каждого постового. Проверяют вокзалы, все злачные места. Легли на дно они, а не в Сочи. Затихарились и водку жрут втихую.
– Оглоблин свое дело сделал. Подельник мог уже от него избавиться.
– Мог, твоя правда. Но Оглоблин три ходки на зону имеет, тертый калач. Сам понимает, что от него избавиться могут, наверняка как-то подстраховался.
– Ага, прямо Арсен Люпен какой-то!
– А что ему остается? Надо по уголовным делам смотреть – в какой зоне сидел. Какой-то авторитет на зоне наверняка был. Не оттуда ли след тянется?
– Скорее бы уже запросы получить и архивные дела.
– Теперь уже в Новом году. Где праздник встречаешь?