Вернувшись из поездки, родители нашли меня умирающим в простонародном лазарете, в сорокаградусном жару, покрытого струпьями и без сознания. Врачи ждали моей смерти с часу на час.
Мать, проклиная себя за то, что оставила ребенка на чужих людей и с ним случилась такая беда без нее, осталась со мной и стала делать все, чтобы меня выходить. Мне удалось выжить, возможно, благодаря ее заботам, но мое состояние долго оставалось крайне тяжелым, лицо было покрыто страшными язвами, а самое ужасное - глаза и уши сплошь в оспенной коре, врачи боялись, что я лишусь зрения и слуха. Доктора говорили, что наука бессильна, снять кору - значит наверняка убить меня, оставить - я могу выжить, но слепым и глухим…
Слушая рассказ Михаила, мы с Марусей сначала дружно достали платочки и, положив револьверы на лавочку, принялись утирать набегающие слезы, а потом, уже не сдерживаясь, заплакали в голос. Заметив это, Михаил стал сдержаннее - видимо, чужая жалость его угнетала.
- Не буду утомлять вас, милые дамы, излишними неприятными подробностями. Как видите, я выжил, но превратился в редкого урода. Один глаз у меня вытек, ноздря оборвалась… Впрочем, слух удалось сохранить. Но когда отец увидел меня после болезни, он сказал матери: "Прискорбно, но сына мы потеряли. Нашего Миши все равно больше нет. Я не в силах показывать людям этого маленького одноглазого уродца в качестве своего ребенка!"
Мать не могла с этим согласиться. Она-то возносила молитвы Господу за то, что он милостиво сохранил мою жизнь! Мама решила, что между любимым мужчиной и любимым больным ребенком и выбора никакого быть не может - несчастное дитя ей дороже. Но отец понимал, что, оставшись и без жены, и без сына, он лишится и всякой денежной помощи со стороны тещи.
Ему в голову пришел довольно хитроумный план - взять в дом мальчика моего возраста и в дальнейшем выдавать его за меня. А матери было позволено тайно возиться с несчастным уродцем, но ни в коем случае не сообщать никому из родственников и друзей, что это настоящий сын. В противном случае отец обещал найти возможность убить меня и "покончить со своим позором".
В Лондоне жила тогда вдова русского политического эмигранта с двумя детьми. Ее старший сын был моим ровесником. Жили они в страшной нищете, и когда мой отец рассказал бедной женщине, что его единственный сын скончался и он желает усыновить другого мальчика, чтобы окружить его заботой и дать ему хорошее образование и обеспеченное будущее, она легко согласилась. По ее мнению, жизнь старшего сына устраивалась наилучшим образом, а получив от щедрого усыновителя кое-какие деньги, она сможет открыть табачную или овощную лавочку и младшенькому также обеспечит кусок хлеба.
Итак, мои родители разъехались - мама увезла меня во Францию, где втайне ото всех воспитывала, а отец остался с чужим мальчиком в Лондоне, получая от бабушки щедрую помощь на мое воспитание…
- Не думаю, что эти деньги пошли по назначению, - не удержалась я. - Мишель, то есть лже-Мишель, не производит впечатления воспитанного человека.
- Возможно. А моей матери пришлось очень нелегко. Во-первых, деньги, присылаемые из дома, были бы весьма неплохим содержанием для одинокой женщины. Но ей ведь нужно было вырастить и выучить сына, да еще постараться что-то отложить ему на будущее. А во-вторых, людей так пугало мое уродство, что мы с ней были вечными изгоями. В респектабельные школы меня не брали, чтобы я не нервировал благовоспитанных мальчиков своим неподобающим лицом. В простонародных школах дети так дразнили меня, так унижали и избивали, что доводили до нервных припадков. Приходилось приглашать учителей на дом, а они соглашались заниматься с маленьким чудовищем только за очень большие деньги. Когда мать умерла, всякая помощь от бабушки прекратилась - она ведь не знала, что ее настоящий внук остался без средств. На службу меня нигде не брали - кому нужен такой клерк или приказчик? Я кое-как перебивался случайными нищенскими заработками. Деньги, которые мать ухитрилась отложить для меня, быстро таяли. Узнав, что отца уже тоже нет в живых, я подумал, что смерть родителей освобождает меня от необходимости сохранять тайну своего существования на этом свете. Их взаимные обязательства покоились вместе с ними в могилах, а я лично никому не обещал на всю жизнь отказаться от собственного имени. Я решил вернуться в Россию и рассказать все бабушке, в надежде, что она не откажет мне в помощи, узнав мою историю. Здесь я узнал, что и графиня Терская недавно скончалась, а наглый самозванец получил огромное наследство, по праву принадлежащее мне. Я стал наблюдать за домом лже-Михаила, размышляя, в какой момент мне будет вернее объявиться и заявить о своих правах. И однажды увидел на крыльце дома тебя, Машенька. Признаться, трудно было узнать в такой красавице ту маленькую плаксу с белесыми косичками, которой я когда-то отдал свой лучший фантик…
- Мишенька! - Маруся снова обняла своего несчастного кузена и принялась орошать слезами лацканы его пиджака. - Какое счастье, что ты нашелся! И что этот ужасный Мишель нам вовсе не родственник!
- Ну что ж, господин Хорватов, - сказала я. - Добро пожаловать в Клуб обойденных. Ваша история звучит очень убедительно и правдоподобно. Надеюсь, вы не откажете нам письменно изложить все рассказанное вами и подтвердить факты заверенными копиями документов? Простите меня за такой прагматизм, но мы собираем досье на лже-Мишеля. Дело в том, что у нас есть веские основания предполагать, что завещание в его, то есть в вашу, пользу является подложным, основной наследницей должна была стать Маруся. Согласно подлинному завещанию, вам, как внуку графини, причиталась крупная денежная сумма, но отнюдь не все состояние. Поэтому поддельный Мишель, действующий под вашим именем, пошел на подлог. Для того чтобы добиться богатства, господин лже-Хорватов готов на все, не брезгует и убийствами. Наш долг - вывести его на чистую воду. Но если нам не удастся доказать свою правоту в полиции, то, по крайней мере, пусть состояние графини отойдет вам, как истинному члену семьи Терских. После всего, что с вами случилось, вы имеете на него больше прав, чем этот наглый хапуга.
- Простите, вы мне в суматохе так и не были представлены, но я знаю, что вас зовут Елена Сергеевна. Так вот, Машенька, Елена Сергеевна, если только я смогу доказать свои имущественные права, я обещаю отдать половину наследства двоюродной сестре - это будет справедливо. Хотя, раз завещание поддельное, нужно сделать все, чтобы его аннулировать.
- Мишенька! Если нам удастся аннулировать завещание, состряпанное лже-Мишелем, и разыскать настоящее, подписанное бабушкой, я тоже половину состояния передам тебе. Наверняка бабушка так и поступила бы, если бы знала все о тебе, - тут же заявила Маруся. - Только у нас есть еще долги перед родней и старыми слугами. Бабушка собиралась оставить им небольшие суммы, а этот наглый Мишель захапал все себе до последней копейки. Но в любом случае, даже если мы с тобой проиграем, у меня есть свой угол - бабушка успела подарить мне имение на юге. Я наладила там хозяйство, и имение теперь приносит кое-какой доход. Мы с тобой поедем туда, и ты больше не будешь нуждаться…
- Машенька, я не хочу жить из милости у состоятельной кузины, я буду много работать в твоем имении, я возьму на себя все трудные хозяйственные вопросы…
Мне сразу стало ясно, что красавица Маруся и чудовище Хорватов - близкие родственники. Они так и старались перещеголять друг друга в наследственном благородстве.
- Ну вот что, господа, теперь, когда мы все выяснили, не отправиться ли нам домой? Уже вечереет. Как распоряжаться в имении, вы еще успеете обсудить. Я вам советую детально разобраться в приоритетах и выделить главное. А самая главная задача, согласитесь, - отобрать у самозванца то, что принадлежит ему не по праву. Не отвлекайтесь на несущественные планы!
Глава 12
Вульгарные цветы. - Дурная привычка пребывать в ненужных иллюзиях. - "Вас трудно оторвать от низменной прозы!" - Фаня и Соня. - Тайный кукловод и его марионетки. - Почетная вдова Московской губернии. - Можно ли отринуть все искусственное?
Мы все вместе отправились на Арбат. Дверь нам открыла горничная Шура, которая, увидев лицо Михаила, непроизвольно ахнула и отшатнулась. Мне стало бесконечно жаль несчастного изуродованного человека, которому, вероятно, часто, может быть, ежедневно приходится переживать такие сцены.
- Держи себя в руках, Шура, - строго сказала я перепуганной девушке. - Это родственник Марии Антоновны, господин Хорватов. Теперь он часто будет бывать в моем доме. Прими у гостя шляпу!
Шурочка покраснела и попыталась сделать книксен.
На столике в прихожей стояла циклопических размеров корзина с огромными вульгарными розами, похожими на ярко-красные кочанчики капусты.
- Что это, Шура? - поинтересовалась я у горничной, замершей в растерянности у стены со шляпой Михаила в руках. Данный головной убор давно пора было определить на вешалку.
Шура снова произвела некий взбрык коленками, изображая книксен. Сегодня девушке явно отказала ее обычная грация.
- Корзину с розами из цветочного магазина доставили, Елена Сергеевна.
- Я ничего не заказывала в цветочном!
- Это презент, велено вам передать. Там карточка есть, но я не смотрела, чтобы вы не сердились за любопытство.
Капустообразные розы были присланы Мишелем, вернее, лже-Мишелем, как стало теперь очевидно. Карточка содержала краткое и довольно безграмотное послание, в котором трижды повторялось выражение "наш роман".
Маруся и подлинный Михаил уставились на меня с любопытством. Мне осталось только пожать плечами.
- Почему твой мнимый кузен считает, что у нас роман? Я довольно недвусмысленно ему отказала…
- Насколько я его знаю, - заметила моя подруга, - он вряд ли осознал, что получил отказ, до него все так медленно доходит. А по поводу романа… У него есть дурная привычка пребывать в ненужных иллюзиях. Каждый раз, как любое существо женского пола моложе семидесяти пяти лет спрашивает у Мишеля, который час, или заговаривает с ним о погоде, он решает, что у них роман, и хвастается этим на каждом углу. А ты хочешь, чтобы он не говорил о романе с женщиной, которой отважился сделать предложение?
- Шура, - я вновь подозвала горничную. - Будь добра на будущее, смотри на все карточки, поступающие в мой дом вместе с дурацкими презентами, за любопытство я обещаю тебя не ругать, и в случае обнаружения карточки господина Хорватова…
Я оглянулась на Михаила и сочла нужным дополнить:
- Того Хорватова, неприятного, ты меня поняла? Так вот, от того Хорватова ничего не принимать ни под каким видом - ни цветов, ни конфет, ни бриллиантовых колье, ни кульков с пряниками! Ты меня поняла?
- Да. Слушаюсь!
На этот раз книксен у Шуры получился уже вполне сносно.
Я приказала накрывать стол к ужину - после всех приключений нам не помешало бы подкрепиться, а разговор можно продолжить и за столом.
Пейзаж "Остоженка" кисти Щербинина, так галантно преподнесенный мне в подарок автором, уже успел обрести свое место в моем доме, украсив столовую. Заметив картину, Михаил улыбнулся, отчего дрогнули все бугорки и язвы на его изуродованном лице.
- Ба, а господин с мольбертом, пытавшийся меня преследовать, завершил-таки свой этюд? Талантливая работа.
- Еще бы, это ведь сам Щербинин.
- Неужели тот самый известный Щербинин? Модный художник? Кто бы мог подумать? Он показался мне таким олухом со своим мольбертом, когда гнался за мной на извозчике, выбрав для этой цели самого неповоротливого ваньку с сонной лошадкой.
Маруся почему-то покраснела, слушая кузена, и я даже, кажется, догадалась почему.
Когда мы уже собирались сесть к столу и приступить к еде, в комнату вошла Шура и объявила:
- К вам господин Десницын. Прикажете принять?
Ну как же не ко времени черт принес нашего загробного пиита! Теперь, когда его связь с лже-Михаилом не вызывает сомнений, особенно нежелательно посвящать его в наши тайны.
Кстати, вот дело для вновь обретенного Марусиного кузена - разобраться со всеми тайнами поэта Десницына. Михаил - человек взрослый, опытный, поднаторевший в слежке (как долго он изводил нас с Марусей своими преследованиями!), из разговора на английском языке он сумеет извлечь нечто большее, чем слово "money", не зря же он жил в Англии - короче говоря, сменив на посту братьев Здравомысловых, он принесет больше пользы. Схватив Михаила за рукав, я увлекла его в смежную комнату.
- Пожалуйста, побудьте здесь! Я распоряжусь, чтобы вам потихоньку подали ужин сюда.
- Да, я понимаю, я не хочу пугать ваших гостей! Я и сам чувствовал бы себя неловко за столом, понимая, что моя внешность…
- Господи, Миша, о чем вы? Прекратите! Нам просто нужна ваша помощь! Сейчас в столовую пригласят человека, который каким-то образом связан с лже-Хорватовым, мы еще не во всем разобрались. Вам предстоит за ними последить! Пока попробуйте потихоньку понаблюдать за нашим гостем через щель в портьерах, только так, чтобы он вас не заметил, еще не время для вашего явления народу. Присмотритесь, может быть, вы его уже видели и что-нибудь о нем знаете? Я пойду приглашу его и оставлю ужинать.
Я вернулась в столовую и сказала горничной:
- Проси Десницына, Шура! О господине Хорватове ни слова!
Марусе я жестами и взглядами, уже ожидая появления на пороге Сони, также передала приказ молчать о вновь обретенном брате. Кажется, она меня поняла.
Варсонофий, заждавшийся в прихожей нашего приглашения и в конце концов получивший его, влетел как на крыльях.
- Для меня опять открылись двери этого дома! Меня принимают в райском уголке. Чудо, чудо! - вопил поэт, пребывая в полном восторге. - Моя жизнь снова наполнилась смыслом! Я парю в облаках… Солнце озарило меня своим золотым сиянием. О, разумеется, рано или поздно я разобьюсь о земную твердь, но почему бы не парить, пока мне даны крылья?
- Надеюсь, вы не откажетесь поужинать с нами, месье Десницын? - поинтересовалась я.
Вопрос носил формальный характер - в расчете на что иное, как не на приглашение к столу, посетил нас скорбный поэт в час, когда принято приступать к трапезе? Но Варсонофию такой прагматизм, осквернявший его возвышенные чувства, показался оскорбительным.
- Ах, Елена Сергеевна, вас так трудно оторвать от низменной прозы жизни! В вас нет никакого порыва, нет тоски по недосягаемому идеалу… В такой момент говорить о еде…
- Вы хотите сказать, что у вас нет аппетита?
- Да нет, я, собственно, не это имел в виду…
И вправду, на отсутствие аппетита Варсонофий, как, впрочем, и всегда, пожаловаться не мог.
К концу ужина, решив, вероятно, что сытые люди гораздо добрее, Соня, смущенно хихикая, попросил:
- Елена Сергеевна! Не одолжите ли вы мне пару-тройку рубликов?
- Пару-тройку? Вы имеете в виду, что вам нужно три рубля?
- Я имел в виду рублей пятьдесят, а если не жалко, то сотенку… Видите ли, завтра приезжает из-за границы моя матушка. Как любящий сын, я должен организовать достойную встречу родительнице, а это потребует расходов…
- Ну что ж, встреча матушки - это святое! Это делает вам честь, как любящему и заботливому сыну. Извольте.
Я принесла Варсонофию деньги и пригласила его вместе с почтенной родительницей к нам завтра ужинать. Поэт воспарил в такие заоблачные высоты блаженства, ощутив в своей руке хрустящую ассигнацию, что кинулся из тесных стен на волю, мотивируя свой поспешный уход необходимостью приготовить все к встрече мадам Десницыной.
Как только за отлетевшим поэтом захлопнулась дверь, я почти бегом бросилась в соседнюю комнату к Михаилу. Наш гость был чрезвычайно возбужден, по его лицу среди язв и бугров расплывались еще и красные пятна. Ужин, который по моему распоряжению принесла ему Шура, стоял на подносе нетронутым.
- Невероятно, невероятно! - повторял Михаил, расхаживая из угла в угол. - Ведь я уже видел, видел этого человека и не узнавал его! А теперь узнал, когда послушал, как он говорит! Это же Варсонофий, нет никаких сомнений, Варсонофий!
Я понимала, что Марусин кузен по какой-то причине сделался не в себе, но мне хотелось вернуть его к способности вести членораздельную человеческую беседу.
- Миша, послушайте, то, что поэта зовут Варсонофий, мы давно знаем, в этом действительно нет никаких сомнений. А больше вам о нем ничего не известно?
- Простите меня, Елена Сергеевна, я от неожиданности просто обезумел и веду себя дико. Помните, я рассказывал вам о вдове-эмигрантке с двумя мальчиками, они жили в Лондоне и после моей болезни вступили с отцом в сговор. Я все не так объясняю, но, впрочем, неважно. Знаю, вы меня поймете! У этих мальчиков были странные, допотопные имена, кажется, их дедушка по матери был фанатичным старообрядцем и что-то такое выдумал при их крещении. Старшего звали Нафанаил, а младшего Варсонофий. Я хорошо знал их в детстве, Фаню и Соню, мы в Лондоне вместе играли… Так вот, Нафанаил как раз и занял со временем мое место, а его брат Варсонофий…
- Боже милосердный! Так они братья! Теперь понятно, что их связывает и почему они встречаются. Значит, это лже-Мишель приставил к нам своего родного братца для шпионажа и диверсий… Вот кто организовал все покушения в Слепухине!
- Простите, но я не уверен, что Соня способен организовать какие-нибудь покушения. Он всегда был такой романтик, что называется, не от мира сего… Бормотал какие-то мрачные стихи. Еще в раннем детстве: "Туча поднимается, дождик начинается…" Что-то в этом роде… Конечно, известную пушкинскую фразу про "гений и злодейство" трудно отнести к Соне, он, мягко говоря, не гений, но представить, что он замешан в убийствах, просто невозможно!
- Вы хотите сказать, что он не знает обо всех преступлениях брата? Не похоже, что он не в курсе событий…
- Елена Сергеевна, для таких изощренно жестоких планов, которые кто-то претворяет в жизнь, недостаточно коллективного ума братьев Десницыных, включая и то, что известно под названием ума у Варсонофия. Поверьте, организатор этой криминальной интриги нам еще неизвестен, а братья - лишь марионетки в руках опытного кукловода.
- Михаил, если вам не трудно, называйте меня просто Елена или даже Леля, как мои близкие. Маруся мне почти родная, значит, и вы не совсем чужой человек. Так получилось, что я уже называю вас по имени. Давайте будем на равных. Не надо окружать меня излишним уважением. Стыдно все время давать понять женщине, что она - почтенная вдова.
- Неужели вы вдова, Елена Сергеевна, простите, Елена?
- Я не просто вдова, я, если так можно выразиться, неоднократная вдова, хроническая. Меня можно уже величать почетной вдовой Московской губернии, и вряд ли какой-нибудь даме удастся побить мой рекорд по масштабам вдовства за короткий период времени. Но не будем об этом, это так скучно… Условности требуют, чтобы я вела себя как почтенная матрона, но мне этого совершенно не хочется. Не то чтобы я уж совсем не считалась с условностями, но я столько пережила в своей жизни, что считаю себя вправе отринуть все искусственное. Тем более что борьба за право любой женщины сбросить с себя ярмо условностей - одна из важнейших составляющих моей жизни. Пойдемте, Миша, пить чай, Маруся нас заждалась.