Видя и понимая состояние Архарова, Иван поблагодарил москвичей за содействие, намекнул, что непременно доложит об этом "там", и тут же попросил помощи – нужны были судебные следователи и вся отлаженная полицейская машина, – всё-таки задержанных было много. Польщённый просьбой, Архаров не скрывал удовольствия: ещё бы – ведь на всех бумагах будут стоять подписи его служителей и печати его ведомства!
Долго тянулись допросы преступников. А в том, что они преступники, не сомневался никто, ведь улики налицо – тот же станок печатный, специальная бумага, краска, отпечатанные фальшивые ассигнации, да и сам побег – с дерзким нападением двух сообщников с топорами – свидетельствовал не в пользу обвиняемых.
Иван с Андреем, как лица заинтересованные, присутствовали на допросах. Как быстро выяснилось, поймали не всех, часть сбытчиков и мелких сошек находились в это время в других городах, и обер-полицмейстер распорядился сделать в доме главаря засаду и задерживать всех, кто войдёт в дом.
Пока велись допросы, таким путём удалось задержать ещё двоих. Шайка оказалась довольно многочисленной. Когда основная часть работы осталась позади и надобность в розыскниках отпала, Иван заявил вечером на постоялом дворе Андрею:
– Уезжать надобно. Дело своё мы сделали на совесть, доложить императрице не зазорно будет. А дальше – не наше дело, пусть суд решает. А пуще всего – деньги казённые на исходе. Не просить же у Архарова взаймы – стыдно. Вот кучер наш, Антон, пообещал сани у знакомого взять, а в залог пролётку нашу оставить. Как решит вопрос с санями, так и тронемся в обратный путь.
Андрей согласно кивнул. При упоминании Петербурга у него приятно потеплело в груди – он вспомнил Василису, её чувственные, подрагивающие губы, колыхание тугих грудей, смущённый взгляд, с трудом скрывающий желание прервать затянувшееся девичество.
Однако ни завтра, ни послезавтра выехать не удалось…
Следующим днём, 9 января, когда розыскники заявились к обер-полицмейстеру за бумагами да попрощаться, он удивился.
– Бумаги-то все готовы, лежат в канцелярии. Только неужто вы не останетесь посмотреть завтра на казнь возмутителя государственного порядка, атамана разбойных голодранцев Емельки Пугачёва со товарищи? Эдакого самозванца, посягнувшего на сам трон государыни, кровавого злодея поймали, осудили. Будет о чём в столице рассказать.
Архаров явно хотел, чтобы о казни Пугачёва императрица услышала из первых уст, от очевидца, а не из строк казённого послания. Пришлось согласиться, тем более оба были не прочь поглядеть на знаменитого смутьяна, разговоры о коем и его разгулах на волжских землях ходили давно. Лицезреть последние минуты жизни безумца, отважившегося бросить вызов государственной машине, – кто же откажется?
– Ну вот и славненько, – потёр руки Архаров. – Милости прошу завтра с утра на площадь на Болоте. Редкостное зрелище, скажу я вам, не пожалеете!
Когда вышли из департамента, Иван обронил:
– На казнь приглашал, как на именины. Сколько я экзекуций уже видел – не счесть. Емельку только вот поглядеть охота.
– И мне тоже, Иван Трофимович.
Утром побрились, прихорошились и отправились на Болотную площадь. Дорогу можно было и не спрашивать, народ валил толпами, как на ярмарку.
Место казни было недалеко от Каменного моста. Площадь была оцеплена каре из пехотных полков.
В центр оцепления, ближе к месту казни, пропускали только дворян и государевых служащих. Остальной народ – "подлое сословие" – толпился поодаль. Иван с Андреем прошли внутрь каре безвозбранно.
Посредине площади возвышался высокий – в четыре аршина высотой – обшитый тёсом эшафот. Посредине помоста возвышался столб с воздетым на него колесом; в центре колеса, на ступице, торчала острая спица. Вокруг эшафота, на удалении двадцати саженей, стояли виселицы для ближайших помощников Пугачёва.
Стояли долго, даже замёрзли немного, но никто не роптал. Кругом царило тихое возбуждение – люди обсуждали происходящее, терпеливо ожидая начала возмездия.
Вдруг народ на площади загудел, заволновался. Появился отряд гусар, перед которыми расступалась народная толпа. В пехотном полку образовался проход.
За гусарами ехали высокие сани. Народ вскричал:
– Емелька! Пугачёва везут! – В санях сидел Пугачёв, напротив него – духовник и секретарь тайной экспедиции. За санями ехал отряд конников, за ними – сани с подвижниками Пугачёва. Замыкал колонну отряд гусар. При проезде саней с Пугачёвым народ снимал шапки и крестился. Слышались женские всхлипы.
Сани остановились у эшафота. Пугачёва подхватили под руки и вытащили из саней. Был он роста среднего, лет сорока, смугл лицом, нос круглый, картошкой, волосы на голове и бороде чёрные как смоль.
Подъехали сани с помощниками Пугачёва.
Атаман взошёл на эшафот с близким ему Перфильевым – мужиком огромного роста, сутулым и рябым, довольно свирепой внешности.
– Экая образина, – процедил кто-то из дворян.
Судейский чиновник, взошедший на эшафот после них, зачитал манифест судейских.
Суд постановил: за вины многие Пугачёва четвертовать. Голову воткнуть на кол, части тела развезти по четырём частям города, положить их на колёса и сжечь.
Пугачёв выслушал манифест спокойно. Поклонился на четыре стороны.
– Прости, народ православный, отпусти мне, в чём я согрубил перед тобою, прости, народ православный.
Палачи – числом шестеро – сорвали с Пугачёва белый овчинный тулуп, разорвали рукава шёлкового малинового полукафтана, толкнули к плахе. Пугачёв опрокинулся навзничь, мелькнул топор палача, и вмиг окровавленная голова его уже висела в воздухе, поднятая за волосы палачом.
Среди народной толпы раздался вздох ужаса. А меж дворян послышалось роптание.
– Не иначе палача подкупили! Уж больно лёгкая смерть для злодея! Сначала должно быть отсечение рук и ног!
Один из палачей водрузил на острую спицу на колесе голову Пугачёва, топор сверкнул ещё несколько раз, от тела Пугачёва отсекли руки и ноги, сбросили их в сани. Тело водрузили на колесо, на столб. Народ в отдалении завыл.
А вот Перфильева казнили, как положено.
Народ стенал и плакал. Иначе вела себя знать: стоявшие близ эшафота дворяне и чиновники, похоже, были не вполне удовлетворены кровавым зрелищем: кто был мрачен, кто злорадно скалил зубы: "Пожёстче надо с простолюдинами, в узде их держать!"
Сподвижников атамана – тех, кто помельче, повесили на виселицах. Поскольку все замёрзли, а главное действо уже осталось позади, дворяне и чиновники потянулись с Болотной площади. Пошли и Иван с Андреем на постоялый двор – молча и понуро.
Через день, 12 января, останки Пугачёва и сподвижников его сожгли вместе с эшафотом и санями, на которых их везли на казнь. Несмотря на то, что всё делалось прилюдно, потом много слухов ходило по Москве – в основном среди "подлого сословия", что-де Пугачёв жив, а казнили не его, а человека похожего. Но все, кто видел казнь, помалкивали.
Кучер Антон раздобыл сани, и 13 января 1775 года розыскники выехали из Москвы. По снегу ехалось быстрее, это не на пролётке по грязи, когда повозка застревала и приходилось её толкать. Когда от неподвижного сидения в санях пробирал холод, розыскники выскакивали и бежали следом, согревая замёрзшие руки и ноги.
Глава 5
о прибытии в город, буквально на следующий день, Лязгин доложил об успешно завершённом деле генерал-полицмейстеру Чичерину. Тот уже был наслышан – Архаров курьером успел донести. Однако, памятуя, от кого исходила инициатива, и зная, кто начал раскручивать дело, Чичерин прекрасно осознавал цену донесениям обер-полицмейстера.
– Ну-ка, ну-ка, доложите мне подробно.
И Иван сжато, но с важными подробностями ввёл Чичерина в курс событий.
– Как-как? И пехотный полк подключили? – Лицо его расплылось в довольной улыбке. – Ну, молодцы! Орлы! Надобно государыне завтра доложить о сём, пусть сама решит.
А через два дня Лязгин подозвал Андрея.
– К императрице на приём завтра приглашены. Не на бал, потому одежда форменная. Коли постирать да погладить надобно, со службы отпускаю.
Следующим утром – к Чичерину, а уже за его каретой – и розыскники на санях. Пролётка-то в Москве осталась, да и куда на ней зимой проедешь? Это генералу можно позволить себе такую роскошь – центральные улицы от снега очищены, и ехать всего ничего.
Ждать на сей раз пришлось долго. Императрица встретила ласково, была весела. И было чему радоваться. Пугачёв, с 1772 года мутивший казаков и простолюдинов, пойман и казнён. Подписан Кучук-Койнарджийский мир с Турцией. Успешно продолжаются реформы – Екатерина вводила учреждение сословных судов и разделение державы на пятьдесят губерний, а каждую – на уезды.
Войдя, Чичерин доложился.
– Ах, это те мужи, коим я поручила поимку злодеев, что ассигнации поддельные изготовляют? Слышала я, что нашли злоумышленников?
– Точно так, ваше величество.
Чичерин дал знак пальцем. Иван Лязгин подошёл, развязал тесёмки мешка, что держал в руке, и под ноги императрицы высыпалась куча ассигнаций.
– Ваше повеление исполнено, ваше величество! Злодеи промышляли в Москве, сбывая подделки в крупных городах.
– Ах, оставьте эти подробности! Я вами довольна.
Императрица подозвала одного из адъютантов и что-то шепнула ему на ухо. Довольно быстро он принёс поднос из серебра, покрытый шёлком.
– Дарую вам обоим, кто живота не жалел, эти чудные вещицы!
Адъютант театральным жестом сдёрнул накидку. На подносе стояли две табакерки из серебра, довольно изящной работы, украшенные самоцветными камнями.
Оба – Андрей и Иван – опустились на одно колено и приняли из рук императрицы дар. Попытались отблагодарить, но Екатерина махнула рукой с платком, и адъютант красноречиво обозначил розыскникам конец аудиенции. Как говорится, мавр сделал своё дело, мавр должен уйти.
В большой приёмной ожидали возвращения Чичерина, который вышел через пять минут с орденом Андрея Первозванного на золотой цепи на шее.
Когда уселись в сани, Андрей грустно сказал:
– Кому вершки, а кому – корешки.
– Не завидуй, дослужишься до генерала – сам ордена получать будешь. Ну посуди, генерал – это величина, большой начальник. Не может же сама государыня дать табакерку тебе и ему. Вы же не ровня. Вот и получается: справедливо – когда тебе табакерка, ему – орден.
– М-да, но всё ж досадно.
Прикрывшись от встречного ветра поднятым воротником, Андрей не утерпел и начал осматривать табакерку. Изящная, небольшая – как раз в боковой карман свободно влезет, с вензелем Екатерины-государыни сверху, по углам изумруды да рубины переливаются, числом восемь. Глаз не отвести! "Жалко только, что я трубку не курю и табак не нюхаю, как другие", – подумал Андрей.
Воротит его от запаха табачного, да и священник в церкви табак не жалует, говорит: "Бесово зелье". В общем, пользы чуть – только что перед сослуживцами похвастаться да на комод поставить.
А орден всё-таки лучше бы смотрелся. Его можно на шее носить, всем видно будет. Орден – награда редкая, даже у высоких чинов удивление и зависть вызывают, а ещё уважение. Ладно, какие годы у Андрея, ещё заслужит службой верной орден, а может, и не один. А ещё лучше бы поместье, хоть небольшое, но своё, да с крепостными. Не всё же ютиться по съёмным квартирам в доходных домах. Должность у Андрея и звание уже солидные, так и жильё под стать должно быть. Нет в обществе уважения к мужчине, коли дома своего нет, пусть хоть и маленького.
Андрей вздохнул и сунул табакерку за пазуху.
На службе поудивлялись подаркам Ивана и Андрея, покрутили в руках табакерки, рассматривая вензеля и любуясь сияющими самоцветами, позавидовали. И вновь потянулась служба – кражи, разбои, убийства. Но всё какое-то обыденное. То в угаре пьяной драки ударом бутылки по голове убит собутыльник, то муж жену приревновал и зарезал. Чего там расследовать – вот труп, рядом убийца, ещё не осознавший толком, чего натворил. И наказание для них почти однотипное – или на галеры, или на Урал, к Демидову на заводы, в рудники. С такими преступлениями и молодой розыскник справится. Скукота!
С Василисой отношения развивались помаленьку. После приёма у императрицы и получения награды Андрей принёс в дом купца табакерку. Завидев в руках Андрея сияющую вещицу, поражённый Нифонт открыл рот, не в силах позвать дочь, да та сама впорхнула, заслышав шум в гостиной. Широко раскрытыми глазами она с изумлением смотрела на крышку с самоцветами и подписью государыни. Ещё бы! Не каждый день сама самодержица такие подарки делает.
Нифонт долго крутил в руках табакерку, восхищался тонкой работой.
– Это же сколько она стоить может? – деловито изрёк купец, прикрыв один глаз.
– Не знаю, Нифонт. У императрицы же не спросишь.
– Ну да, ну да. А какая она из себя, императрица наша?
Андрей описал.
– Так немка же она, бают. Неуж по-нашему говорит чисто?
– Лучше тебя.
– Невозможно лучше, я коренной житель, и отец и дед русские были.
Не стал с ним спорить Андрей. Речь-то у Нифонта хоть и русская, да простонародная. Зато Василиса прицепилась – какой наряд у государыни, какая из себя Москва, да что видел в ней?
Как мог, удовлетворив любопытство девушки, Андрей необдуманно ляпнул, что видел казнь Пугачёва со товарищи. В глазах Василисы метнулся страх, а Нифонт – так тот чуть табакерку из рук не выронил.
– Расскажи…
И Андрей рассказал в подробностях о событии морозным январским утром.
– Что, прямо так и сказал народу? И поклонился? – переспросил Нифонт.
– Именно так и было. Я от эшафота в десяти шагах стоял, всё видел и слышал сам.
– Повезло тебе, парень. А то в городе слухов полно, да только не видел никто казни-то.
После увиденной табакерки с вензелем императорским да рассказа о казни Пугачёва Нифонт проникся к Андрею уважением заметным. И, похоже, ещё пуще возжелал видеть Андрея своим зятем. А отношения Андрея с Василисой зашли уж далеко – целовались-миловались вовсю. О постели, понятное дело, речи быть не могло – честь дворянская не позволяла Андрею такого баловства, да и Василиса воспитана была Нифонтом правильно, в христианской традиции. Вот и целовались до одурения, пока губы не распухали, как у арапа какого или эфиопа.
Нравилась Андрею избранница его. И чем больше они узнавали друг друга, тем яснее он осознавал – выбор правильный. Девица не глупа, не вздорна, собою хороша, а главное – любил он её. Конечно, на службе думать о ней некогда, но дома, в квартирке своей, он часто вспоминал её улыбку, вкус её пухлых губ на своих губах.
Через несколько недель в департамент пришло сообщение из Москвы, что пойманных розыскниками фальшивомонетчиков судили. Главаря и сообщников приговорили к смертной казни путём заливания в горло расплавленного свинца. Такой метод казни издавна применялся на Руси к воровским золотых и серебряных дел мастерам. Мелких сошек сослали на каторгу в Рогервик.
Любопытна система наказаний, бытовавшая при Екатерине. Применяемая смертная казнь к преступникам была простой или квалифицированной. Простая смертная казнь – в виде повешения – применялась к грабителям и ворам, пойманным на месте преступления. Воришки мелкие – скажем, укравшие у соседа поросёнка, клеймились – на лбу выжигалась буква "В", на правой щеке – "О", на левой – "Р", а также вырывались ноздри, и вор ссылался на каторгу или в Сибирь – на рудники. Если обвиняемых было много, их не вешали, а топили, привязав на шею груз.
Квалифицированная смертная казнь применялась в случаях серьёзных. За богохуление приговаривались к сожжению живьём, иногда – на медленном огне в железном, вроде трубы, сосуде. Жёны, убившие мужей, приговаривались к закапыванию живьём в землю. Грабителей и убийц, а также злоумышлявших против государя, четвертовали, солдат за провинности засекали шпицрутенами до смерти.
За наиболее опасные государственные преступления применялось дробление колесом костей с предварительным прожжением языка или подвешиванием за ребро на мясницкий крюк.
За трусость и бегство с поля боя солдат наказание им было одно – расстрел. К лицам моложе 17 лет смертная казнь не применялась, а если преступница была беременной, исполнение приговора переносили до разрешения от бремени.
При этом розыскникам все статьи Уложения о преступлениях и наказаниях надо было знать наизусть.
Иван Лязгин мог на память процитировать любую статью Уложения. И Андрей, когда выдавалась свободная минута на службе, брал толстенное Уложение и зубрил статьи.
За незначительные преступления было множество статей о штрафах.
По воинским преступлениям существовало особое Уложение.
Совсем уж ошалевший от зубрёжки Андрей едва дождался окончания рабочего дня и направился к Василисе.
Известно, путь к сердцу мужчины лежит через желудок. А готовила купеческая дочь отменно, и сегодня она обещала жаркое на вертеле. Это не кашами пробавляться в холостяцком жилище.
Только дойти до Рыбневых Андрею так и не удалось.
Из-за угла вылетела пролётка, запряжённая парой лошадей. Неслась она во весь опор, и правил ею пьяный в дым купец. Только они носили тогда жилетки с карманчиками для часов с массивной цепью, петлёй свисающей вниз, серебряной или золотой – в зависимости от благосостояния. А как же? Чтобы все видели.
Меховая доха на купце была расстёгнута, на голове – лисья шапка, морда красная.
Не успел Андрей опомниться, как пролётка, управляемая купцом, вылетела на тротуар и сбила идущую перед розыскником пару – прилично одетого мужчину, поддерживающего под руку так же элегантно одетую даму. Андрей сам едва успел увернуться, вжавшись в углубление в стене.
Совершив наезд, пьяный ухарь не остановился, а подхлестнул коней и понёсся дальше.
Долг служителя, да и просто человеческая злость и жажда справедливости не позволили Андрею остаться безучастным. Он побежал за пролёткой, но та уже скрылась за поворотом.
Однако Андрей, не останавливаясь, свернул за угол, и тут ему повезло – его догнала другая пролётка, с пассажиром.
Андрей вскочил на подножку, едва не сорвавшись под колесо.
– Гони! – крикнул он.
Кучер обернулся и, увидев Андрея, взмахнул кнутом, намереваясь сбить нахала наземь.
– Я из юстиц-коллегии! При исполнении! Гони! – увернувшись в сторону от возможного удара кнутом, крикнул Андрей.
Связываться с его ведомством кучеру не хотелось – наслышан был. Потому кучер опустил кнут на круп лошади.
– Куда гнать? – снова обернулся кучер.
– Впереди пролётка с пьяным, догнать надо.
– Видел я её, чуть было не столкнулись.
Пьяный купец имел преимущество – он уже оторвался на квартал, поскольку имел фору во времени и пару рысаков. На пролётке Андрея лошадка была одна и уступала в скорости. Да ещё и пассажир – средней руки ремесленник – стал возмущаться:
– Мне ехать не туда, мне бы в тот переулок, что позади уже остался!
Андрей зубами скрежетнул от злости, но промолчал.