Кондон снова поклонился; он стоял прямо передо мной, и я с трудом удержался от того, чтобы не дать ему пинком под зад.
– Боюсь, я не смогу даже предложить вам удобной кровати, – сказал Линдберг. – Все спальни в доме заняты.
– Я понимаю.
– Не знаю, устроит ли вас раскладушка...
– Разумеется.
– Генри, – сказал Линдберг, – отведите, пожалуйста, доктора наверх в детскую. Раскладушка, на которой спал Нейт, по-прежнему стоит там.
Брекинридж кивнул и повел профессора наверх.
– Нейт, – тихо проговорил Линдберг, взяв меня за руку, – вы не против того, чтобы остаться здесь на ночь?
– Нет. Ведь уже несколько часов, как наступило утро.
– Если я соберу для вас несколько одеял, вы переночуете в детской?
– Вы хотите, чтобы я присмотрел за этим напыщенным старым дураком?
– Считайте, что так. Мне кажется, он искренен.
– К тому же он ужасная зануда.
– Таких людей немало. Вы готовы разделить с ним комнату хотя бы сегодня ночью?
– Конечно.
Когда я вошел в темную детскую, свет из коридора упал на Кондона, и я увидел, что он стоит на полу на коленях в теплых кальсонах, обхватив руками перекладины детской кроватки. Его густой голос огласил детскую.
– О великий Иегова, яви милость Свою и да освятит она имя Твое и Твоего бессмертного сына. Я клянусь, что приложу все усилия, а если будет нужно, то посвящу всю свою оставшуюся жизнь тому, чтобы помочь этим несчастным родителям.
Он заметил меня, но продолжал:
– Позволь мне увенчать жизнь свою этим великим достижением. Позволь мне успешно завершить свою миссию на земле во славу Твоего святого имени и имени Твоего божественного сына. Аминь!
Он встал. Повернулся ко мне:
– Детектив Геллер? Я вас не заметил.
– Понятно. – В руках у меня была куча одеял и подушка, которые я бросил в середине комнаты.
– Постелите себе постель, дедуля. На раскладушке буду спать я.
Он расстелил одеяла и заснул раньше меня; даже его храп показался мне напыщенным.
* * *
Когда я проснулся, он был уже одет и рылся в сундуке с игрушками у окна.
– Что, черт возьми, вы там делаете? – рявкнул я.
Это напугало старого болвана; он вздрогнул, повернулся и сказал:
– Я нахожу вашу манеру общения крайне оскорбительной для себя, и если вы не будете воздерживаться от таких слов, то мне придется пустить в ход кулаки.
Я подошел к нему и посмотрел прямо в его водянистые голубые глаза.
– Я сказал, какого черта вы здесь делаете?
В одной руке он держал вырезанного из дерева слона.
– Я ищу игрушку или какой-нибудь другой предмет, который ребенок сможет узнать.
Раздался стук в дверь, и мы оба повернулись: в комнату заглянул Линдберг.
– Я извиняюсь, джентльмены, – сказал он. – Уже восемь часов. Мы приглашаем вас на завтрак.
– Это для меня большая честь, – сказал Кондон, сжимая игрушку.
Линдберг продолжал стоять в дверях детской; он выглядел буднично и в то же время опрятно: на нем были старые серые брюки, кожаная летная куртка, темная серая рубашка и галстук.
Я все еще был в нижнем белье.
– Он хочет забрать этого игрушечного слона. Говорит, что для опознания.
Линдберга, кажется, смутило это.
Кондон поднял деревянного слона.
– Когда мне удастся установить личный контакт с похитителями, я попрошу их отвести меня туда, где держат ребенка. Я покажу ребенку эту игрушку и посмотрю на его реакцию.
– Он не может говорить "слон", – тихо сказал Линдберг. – Он говорит "слун".
– Великолепно! Я попрошу ребенка назвать игрушку и буду знать, какой ответ от него ожидать! В этом случае им не удастся обмануть меня, показав мне другого ребенка.
Пока он произносил эту блестящую речь, я оделся. Лично я не сомневался, что этого шута легко будет провести, показав ему куклу из дешевой лавки.
– Конечно, вы можете ее забрать, – сказал Линдберг.
– Я уже позволил себе взять два других предмета, – сказал Кондон. – Мне бы хотелось, чтобы вы позволили оставить их у себя. Это две английских булавки, ими к матрасу крепились одеяла, под которыми спал ваш сын.
– Я не понимаю, зачем вам...
– Это просто, – сказал Кондон с самодовольной улыбкой. – И, как я полагаю, совершенно логично. Я беру эти булавки, чтобы, когда я встречусь с человеком, который написал мне, показать их и спросить, где он их видел. Если он сможет точно мне сказать, к чему они были приколоты в ночь похищения, то мы сможем быть уверены, что имеем дело с человеком, который действительно вошел в эту детскую и похитил вашего сына.
– Я бы выпил немного кофе, – сказал я.
– Давайте тогда спустимся вниз, – сказал Линдберг и повел нас в кухню.
Загадочно привлекательная Бетти Гау помогала дебелой Элси Уэйтли подавать нам завтрак. Мы непринужденно принялись поглощать апельсиновый сок, бекон, яйца, гренки и кофе, сидя за кухонным столом. Кондон беспрерывно рассказывал о Бронксе и морализировал, рисуясь перед Энн Линдберг и ее матерью, которые завтракали вместе с нами.
После завтрака Линдберг пригласил Кондона в свой кабинет; мы с Брекинриджем последовали за ними.
– Я убежден, – сказал Линдберг, садясь за свой стол, – что вы установили контакт с людьми, которые украли моего сына.
Кондон сел напротив Линдберга на краешек стула; Брекинридж и я стояли.
– Профессор, я дам распоряжение поместить на ваш счет в банке пятьдесят тысяч долларов, – сказал Линдберг, записывая что-то на листке бумаги. – В связи с тем, что первоначально требуемая сумма была повышена до семидесяти тысяч, я приложу все усилия, чтобы в ближайшие день-два достать для вас еще двадцать тысяч.
Он подал Кондону листок бумаги, на котором писал.
Я подошел и прочитал его через плечо Кондона: "Сим уполномочиваю доктора Джона Ф. Кондона действовать в качестве посредника для моей супруги и для меня". Внизу стояла подпись: Чарльз А. Линдберг.
– Сегодня во второй половине дня, – сказал Линдберг, – полковник Брекинридж поместит в нью-йоркскую газету "Америкэн" объявление: "Деньги приготовлены", как сказано в их письме.
– Последствия будут катастрофическими, если газеты узнают, что вы вошли в контакт с похитителями, – сказал Брекинридж Кондону. – Нам нужно подобрать для вас псевдоним, которым вы подпишете это объявление.
Кондон почесал подбородок; он не побрился утром, и лицо его покрылось белой щетиной.
– Если соединить мои инициалы JFC, – задумчиво проговорил Кондон, – то получится Джефси, – чем не псевдоним?
Я внимательно посмотрел на Брекинриджа, он ответил мне тем же.
Два дня назад сестра Сара Сивелла, находясь во власти вождя Желтое Перо, назвала и даже произнесла по буквам это имя: Джефси.
– Отлично, – сказал Линдберг Кондону. – Хороший псевдоним, воспользуйтесь им. Так ваша личность останется неизвестной для всех, кроме тех людей, что написали вам... и мне.
– Прежде чем я вернусь в Бронкс, – сказал Кондон, – мне хотелось посмотреть на фотографию вашего сына, чтобы я смог навсегда запечатлеть в своей памяти его лицо. У вас найдется фотография сына?
– Конечно.
Я жестом пригласил Брекинриджа выйти в коридор.
– Один из нас должен присмотреть за этим стариком, – сказал я. – Вы слышали, как он выдумал, или сделал вид, что выдумал, этот псевдоним...
– Джефси, – кивая, сказал Брекинридж. – Мы уже слышали его раньше, не так ли?
– Конечно, слышали. Но Линди, кажется, склонен объяснять это способностью Сары Сивеллы проникать в мир духов, экстрасенсорным восприятием и прочей чепухой.
– Это так, – задумчиво произнес Брекинридж. Вдруг его лицо приняло решительное выражение. – Позвольте мне позаботиться об этом.
Мы вернулись в кабинет, где Кондон, подобно студенту, повторяющему предмет перед экзаменом, внимательно рассматривал фотографии ребенка.
Брекинридж дотронулся до его плеча и ласково сказал:
– Профессор, могу ли я побыть гостем в вашем доме, пока не завершатся переговоры с похитителями? Я сочту это за большую честь.
– Весь мой дом и все, что в нем находится, – торжественным тоном произнес Кондон, – я отдаю на неограниченный срок в ваше распоряжение.
– Вы чрезвычайно любезны, профессор, – сказал Брекинридж, и мужчины пожали друг другу руки. – С вашего позволения я приеду прямо сегодня.
Глава 12
Микки Роснер в роскошном черном костюме-тройке в белую полоску и с кокетливо торчащим из нагрудного кармана белым шелковым носовым платком устраивал прием. Его смуглое лицо, среднее во всех отношениях, если не считать большого расплющенного носа, расплывалось в улыбке; этот маленький ублюдок сиял, как счастливый отец новорожденного, раздающий сигары направо и налево. Он сидел за столом на четверых в задней части ресторана "Кадиллак" на Восточной 41-й стрит Манхэттена, где нелегально торговали спиртным. Рядом сидели двое его дружков, Ирвинг Битз и Сальваторе Спитале, владельцы этого заведения, где, как и положено, было темно, накурено и тесно. Большинство из присутствующих были репортерами, в этом не было ничего удивительного, поскольку этот кабак находился непосредственно за зданием нью-йоркской газеты "Дейли Ньюз".
Спитале было около сорока; смуглый, темноволосый и темноглазый с пухлым, контрастирующим с его стройной фигурой лицом, он, как и Роснер, был в дорогом костюме. Его партнер, Битз, был маленькой и толстенькой версией Спитале, только в более дешевом костюме, с оттопыренными ушами и глупым взглядом глубоко посаженных глаз.
Эти трое мужчин проводили неофициальную пресс-конференцию; репортеры, жонглирующие блокнотами и пивными кружками, подбрасывали этим жуликам вопросы, но не слишком сложные: они напоминали скорее мягкую подачу мяча, чем бросок по воротам.
– Микки, – сказал один репортер, – вчера ночью вы в Тумседопрашивали одного узника для полковника Линдберга. Что вы узнали?
– Я не имею права ответить на этот вопрос, ребята, – сказал Роснер и откусил кончик толстой гаванской сигары.
– А что вы можете сказать о слухах, что вы сейчас проводите секретные переговоры с одним из главарей преступного мира, который в настоящее время сидит в тюрьме?
Роснер отрицательно покачал головой, зажег сигару и потушил спичку взмахом руки.
Другой репортер сказал:
– Да ладно вам. Разве Спитале и Битз несколько дней назад не ездили в Чикаго?
– Да, Сальви, – сказал другой, обращаясь к Спитале. – Что вы скажете об этом?
– Мне нечего сказать по этому поводу, – сказал Спитале и с улыбкой посмотрел на Роснера и затем на Битза.
– Микки, – сказал третий газетчик, – как, черт возьми, вы умудрились стать представителем Линди? С вас же еще не снято обвинение в похищении имущества в крупных размерах за ту аферу с фиктивными векселями, которую вы провернули в октябре прошлого года.
Улыбка исчезла с лица Роснера, и он помахал в воздухе сигарой.
– Я респектабельный бизнесмен, джентльмены. Вы знаете, что я занимаюсь недвижимостью.
Раздалось несколько приглушенных смешков, а кое-кто рассмеялся громко и откровенно.
– Микки! – выкрикнул один из репортеров, которого не было видно за вьющимся сигаретным дымом. – Для чего мы сюда пришли? Конечно, мы благодарны вам за дармовое пиво, но вы не сказали еще ничего толкового.
Роснер опять заулыбался.
Послышались ворчание и стоны, преимущественно снисходительные, поскольку журналистская братия к этому времени была уже в изрядном подпитии.
Еще один репортер попытался задать вопрос – на этот раз Спитале:
– Эй, Сальви, я слышал, копы вздумали обвинять вас в незаконной торговле спиртными напитками. Линди еще не воспользовался своим влиянием, чтобы снять с вас это обвинение?
Спитале засмеялся:
– Я не могу дать ответ на такой вопрос.
– Ну, тогда расскажите нам о своей роли в деле Линдберга.
Спитале прижал ладонь к груди.
– Значит так, ребята. Меня попросили использовать свое влияние, чтобы вернуть ребенка родителям. Если его похитили профессионалы, то они смогут связаться со мной в течение пяти минут днем и ночью, в дождь и в хорошую погоду. Правильно я говорю, Ирв?
Битз покорно кивнул. Затем Спитале продолжил:
– Но я не коп, понимаете? Намотайте себе на ус, и не коп, я не сую нос в чужие дела.
– Создается впечатление, что вы сожалеете, что взялись за это дело.
Он пожал плечами.
– Да, я немного сожалею, что впутался в это дело. Вы, ребята, начали печатать в газетах фотографии моих детей и моей семьи, и мой принцип – держаться подальше от газет – с треском провалился. Не могли бы вы, ребята, освещать какие-нибудь другие события? Шанхайскую войну, например, или еще что-нибудь?
– Вы напали на след ребенка, Сальви?
– Э, если честно, то еще нет. Сказать по правде, я несколько разочарован.
Роснер перебил его:
– У меня для вас есть более веселые новости, ребята.
Репортеры обменялись взглядами; у всех на лице было одинаковое выражение, которое говорило: давно пора, черт возьми.
– Ребенок жив и здоров, – сказал Роснер, сбивая на пол пепел с сигары. – Даю вам личную гарантию, что ребенок в ближайшее время вернется к родителям.
Казалось, даже Спитале и Битз удивлены его словами.
Репортеры принялись закидывать Роснера вопросами, среди которых на этот раз были и трудные, но он поднял руку, чтобы остановить их; на пальцах его засверкали кольца с бриллиантами.
– То, что я говорю, это не просто мое мнение, – сказал он. – Я говорю то, что на самом деле знаю.
– Вы ведете переговоры о возвращении ребенка?
– Если бы я вел их, то, сообщив вам об этом поставил бы их под угрозу, верно? Поэтому давайте сейчас закончим, о'кей? Спасибо, ребята.
Он встал и протиснулся через репортеров, оставив Спитале и Битза отвечать на сложные вопросы. Роснер направился к мужскому туалету; его никто не стал преследовать.
Кроме меня.
Я приехал в Манхэттен в середине утра, чтобы сообщить о своем приезде Фрэнку Уилсону из Налогового управления и встретиться после работы с Брекинриджем. Я собирался провести вечер с адвокатом и чудаковатым доктором Кондоном в доме последнего в Бронксе, ожидая ответа на объявление: "Деньги приготовлены. Джефси", которое сегодня должно было появиться в газете.
В мои планы в Нью-Йорке, кроме всего прочего, входило также знакомство с кабаком Спитале и Битза: я зашел в ресторан, отведал бесплатной закуски, услышал разговоры о предстоящей "пресс-конференции" и проторчал там два часа, прихлебывая пиво и ожидая, когда появится Роснер и компания.
Теперь Микки стоял у писсуара. Помещение, в котором мы находились, было маленькое; я запер дверь на крючок и ждал, когда он закончит. Он повернулся, застегивая ширинку, увидел меня и ухмыльнулся:
– Что, черт возьми, вы здесь делаете. Геллер?
– А как вы думаете, Микки? Наблюдаю за вами.
Он попытался пройти мимо меня.
– Дайте мне пройти.
Я взял его за руку.
– Вы не помыли руки, Микки. Задержитесь ненадолго и помойте их.
Он вырвал руку.
– Не приставай ко мне, коп.
Я загородил ему дорогу.
– Скажите мне, Микки, что это за сказки вы рассказываете о том, что ребенок жив-здоров и может в любую минуту вернуться к родителям?
Он поправил пиджак, пытаясь держаться с достоинством.
– Просто кинул кость этим газетчикам.
– Вы или кто-нибудь из ваших людей ведете переговоры с Капоне?
– Может быть.
Я расстегнул свой пиджак и подбоченился, чтобы он смог увидеть пистолет у меня под мышкой.
– Это не ответ, Микки.
– Да пошел ты! Ты не знаешь, с кем имеешь дело. Ты можешь однажды не проснуться, если попытаешься ставить палки мне в колеса.
Я схватил его за лацканы пиджака.
– Полегче на поворотах, ты, грязный гаденыш. Говори, а не то я сейчас пущу тебе кровь.
– Пустишь кровь?
– А как ты думал?
Роснер облизал губы и сказал:
– Я ни черта не знаю, будь оно все проклято! А теперь оставь меня в покое. Геллер, иначе я скажу Линдбергу, что ты мне угрожаешь.
Я неохотно отпустил его пиджак.
– Скажи ему, – сказал я. – А я объясню ему, почему я делал это.
Я дал ему уйти. Он так и не помыл руки.
Еще раньше я встретился с Уилсоном; этому сотруднику министерства финансов тоже почти нечего было сказать мне: никаких новостей о пропавшем человеке Капоне Бобе Конрое; агент О'Рурке сумел внедриться в спиритическую церковь Маринелли-Сивеллы, но еще ничего путного сообщить не мог.
Я рассказал агенту Уилсону о Кондоне, и он был взбешен тем, что Линдберг не привлек его к участию в плане, связанном с профессором.
– Может, вам следует понаблюдать за этим профессором, – сказал я. – Не исключено, что он связан с этими спиритами, если, конечно, вы не думаете, что сестра Сара на самом деле выудила имя "Джефси" у мира духов.
– Бронкс и Гарлем находятся совсем рядом, – задумчиво проговорил Уилсон. – Для того чтобы попасть из одного района в другой, не требуется планшетка для спиритических сеансов.
– Если Линдберг узнает, что я дал вам эти сведения, то я сразу стану персоной нон грата. Поэтому держите эту информацию при себе.