III
- Разрешите представиться: Лейб Меерович Гиршман. Имею салоны "Часы и драгоценности Л. Гиршмана" в Киеве, Одессе, Харькове и Житомире. Вы меня припоминаете? - переминаясь с ноги на ногу выговорил торговец. - Второго дня я продал вам часики. Ваш спутник - этот молодой красавец - заплатил за них пятьсот тридцать рубликов. Помните?
- Ах да, конечно, - пролепетала миловидная дама и смутилась. Над ее верхней губкой, как раз там, где поселилась родинка, забилась маленькая нервная жилка.
"Господи! До чего же она прекрасна", - невольно изумился визитер.
- Как часики? В порядке? - расплывшись в натянутой улыбке, справился он.
- Все прекрасно. - Она пожала плечами. - А что?
- Вы позволите мне присесть? - теребя край котелка, осведомился Гиршман.
- Да-да, конечно. Присаживайтесь, куда вам будет угодно. - Она указала рукой на стул и кресло. Сама опустилась на край дивана. - Простите, что сразу не предложила, но вы появились так неожиданно. Вот я и вышла к вам по-домашнему, в пеньюаре. Не обессудьте.
- Нет-нет, ничего, - сконфуженно забегал глазами ювелир, стараясь не смотреть на открывшуюся коленку хозяйки.
- Итак, я вас слушаю…
- Простите-с… - Он поднял глаза и изрек извинительно: - Я даже не знаю, как вас величать.
- Ах да, - поправляя непослушную прядь волос согласилась очаровательная брюнетка. - Моя постоянная забывчивость… Я баронесса Красицкая, Мария Константиновна.
Лейб Меерович скромно кашлянул в кулак и пояснил:
- Так вот-с, деньги, которые заплатил ваш… знакомый… оказались фальшивые. Извольте убедиться, сударыня. - Он вынул портмоне и достал свернутые вдвое купюры.
- Как это? - оторопело вымолвила дама, хлопая длинными ресницами.
- А вот смотрите, - уже смелее заговорил гость. Он поднес десятку к свету. - Здесь вместо русской буквы "Я" стоит латинская "R". Где такое видано? А сотни я носил в банк. Их рассматривали под микроскопом. Все до одной поддельные. Вот так-то, мадам…
- А вы уверены, что это именно мы вам дали эти ассигнации?
- Помилуйте! А кто ж еще? - торговец удивленно воззрился на собеседницу.
- Насколько я помню, там была еще одна пара, - неуверенно произнесла она.
- Вы правы, - кивнул Лейб. - Была. Только у них часы почти в два раза дороже ваших. Тот господин одними радужными расплачивался. К ним у меня претензий нет. Но, - он придвинул к дивану стул, и почти в упор уставился на красавицу, не отводя глаз, - я могу, конечно, и в полицию обратиться. Дом теперь я ваш знаю…
- Ну что вы? Зачем же полицию беспокоить. Может быть, чаю с ромом или кофе с коньяком?
- Благодарю за предложение, только думаю, что засиживаться мне не с руки. Не ровен час, супружник ваш вернется. А потому пусть этот… ваш кавалер принесет мне завтра в магазин три тысячи рублей. Жду его до закрытия. В противном случае мне придется обратиться в полицию, - вставая выговорил Лейб. - А там, сами понимаете, - благоверный ваш сразу об адюльтере узнает.
- Постойте, постойте. Это какое-то недоразумение. Мой друг совсем ни при чем. Его, вероятно, тоже обманули и подсунули фальшивки.
- Может, и так, а может, и нет… Я не судебный следователь, мне недосуг разбираться.
- А почему так много? Почему три? - глядя на него снизу вверх, удивилась хозяйка.
- Что ж, если хотите поторговаться - пожалуйста, - усмехнулся он, обнажая зубы с золотыми пломбами. - С такой красавицей, как вы, я не прочь договориться и о меньшей сумме. Так как? Начнем‑с?
Баронесса вспыхнула и резко поднялась.
- Как вы смеете разговаривать со мной в таком тоне!
- Но и вы - не цыганка на базаре. Ладно. Жду до восьми. Не будет денег - пойду в участок, - через плечо бросил Гиршман и направился в переднюю.
Он быстро нанял фиакр и покатил к себе, на Николаевскую.
Настроение у ювелира было отвратительное. Будто это и не он был вовсе, а кто-то другой - тот, который спал в нем все эти годы и ждал своего часа, чтобы выйти наружу. И вот он явился и начал действовать так, как Лейб Меерович никогда бы не поступал…
Коляску немилосердно трясло, пропотевший воротничок тер шею, и до самого дома Лейба не покидало ощущение, что он совершил тяжкий грех - нарушил одну из моисеевых заповедей.
9. Тайная встреча
28 мая 1916 г., суббота
В ресторане "Метрополь" на Фундуклеевской, 17, играл струнный квартет. Музыка лилась тихо и ненавязчиво. Зал был почти полон. Публика отдыхала. Дамы в модных нарядах гордо восседали за столиками в обществе своих кавалеров. Приглушенный электрический свет центральной люстры добавлял домашнего уюта, а красные лампочки бра - интима.
Официанты обслуживали быстро, но без суеты. Под потолком клубился папиросный и душистый сигарный дым. В одном из кабинетов, у ширмы, сидел молодой человек стриженный а‑ля бокс, в темной костюмной паре, белой сорочке с темным галстуком, в котором красовался большой поддельный рубин. На его столике стоял только стакан чая на блюдце. Он имел несколько растерянный вид и, прикрыв рот рукой, что-то негромко кому-то говорил. А этот второй находился по другую сторону плотной черной занавеси.
Судя по виноватому и подобострастному виду, молодой человек оправдывался. Его не перебивали. Но когда на сцене появилась миловидная исполнительница и объявила романс на стихи Некрасова, молодого человека попросили помолчать. Он послушно кивнул, поник и с явно обиженным видом уставился в зал.
Отпусти меня, родная,
Отпусти не споря!
Я не травка полевая,
Я взросла у моря.
Под слаженный аккомпанемент струнного ансамбля полилось чистое и мягкое сопрано.
Не рыбацкий парус малый,
Корабли мне снятся,
Скучно! в этой жизни вялой
Дни так долго длятся.Здесь, как в клетке, заперта я,
Сон кругом глубокий,
Отпусти меня, родная,
На простор широкий,Где сама ты грудью белой
Волны рассекала,
Где тебя я гордой, смелой,
Счастливой видала.Ты не с песнею победной
К берегу пристала,
Но хоть час из жизни бедной
Торжество ты знала.Пусть и я сломлюсь от горя,
Не жалей ты дочку!
Коли вырастет у моря -
Не спастись цветочку,Все равно! сегодня счастье,
Завтра буря грянет.
Разыграется ненастье,
Ветер с моря встанет,В день один песку нагонит
На прибрежный цветик
И навеки похоронит!..
Отпусти, мой светик!..
Когда артистка дважды пропела последнюю строчку, зал разразился аплодисментами. Несколько человек с букетами устремились к сцене.
- Итак, сударь, давайте снова вернемся к нашему разговору, - раздался резкий, повелительный голос из-за ширмы.
- Да-да, - закивал молодой человек, подвигая стул еще ближе.
В этот момент вновь заиграла музыка, и слов опять было не разобрать.
Вскоре молодой человек поднялся, взял шляпу и поспешил на выход. Чай так и остался нетронутым.
10. Три трупа на Крещатике
29 мая 1916 г., воскресенье
Не прошло и трех дней, как Клим Пантелеевич сделал подарок жене, а часы перестали идти. Вернее, стрелки двигались, но запаздывали, а иногда и вовсе останавливались, когда им вздумается. Немало раздосадованный случившимся, статский советник решил наведаться к продавцу. После завтрака он купил в киоске свежую газету и, чтобы было комфортно читать, нанял запряженную парой двухрессорную пролетку на резиновых шинах.
- На Крещатик, к ювелирному магазину Гиршмана, - бросил он извозчику.
Надо сказать, что утренний Киев в конце мая напоминал Ардашеву прехорошенькую семнадцатилетнюю гимназистку, впервые отправившуюся на свидание. От улиц веяло свежестью, пахло сиренью, а небо с облачками-овечками отражалось в витринах и окнах, как в голубых девичьих глазах. Места отдыха горожан - Бибиковский бульвар, Мариинский, Александровский и Университетский парки, Купеческий и Царский сады - были райскими местами! Пирамидальные тополя, белые акации, шелковицы и грецкие орехи - это ли не красота? Деревья служили пристанищами развеселых птичьих стай, чьи нескончаемые свадьбы длились с утра до вечера. А люди? Они здесь тоже казались другими, не такими, как в Москве или Петрограде, где все только и были заняты своими делами. "Киевляне улыбчивы и приветливы, какими бывают жители небольших городков юга России, - вглядываясь в лица прохожих, не без удовольствия отмечал статский советник. - Хорошо бы устроить какой-нибудь пикник на берегу Днепра или в Пуще-Водице, да на лодке покататься, на лилии посмотреть… Говорят, там сказочно красиво", - размечтался он, разворачивая газету.
Уже с первой страницы "Современного слова" благодушное настроение стало потихоньку улетучиваться, как утренний пар над рекой. Новости с фронта не радовали. Война принимала затяжной характер и, как смерч, затягивала в смертельную воронку целые народы. На Западном фронте шли упорные бои. Немецкие бомбометы уничтожили железнодорожную станцию Вилейка. В России уже призывали студентов, вводили новые налоги, повышалась оплата за проезд в общественном транспорте. За два золотых рубля давали один северо-американский доллар, а за десять золотых - один британский фунт.
Для переброски войск не хватало ни паровозов, ни вагонов.
Между тем в Петрограде поэт Валерий Брюсов выступал с лекциями, и билеты раскупались задолго до выступления.
В эти дни столица весьма скромно праздновала пятидесятилетие работы мирового суда в России.
Газета сообщала, что британцы, выдавшие стальные шлемы солдатам на французском фронте, с удовлетворением отметили резкое уменьшение ранений в голову.
В то же время американо-еврейский комитет обратился к папе Бенедикту XV с призывом обратить внимание понтифика на бедственное положение евреев в воющих странах.
Третья страница, посвященная зарубежной прессе, извещала, что, по сообщению американской газеты "Evening World", в законопроекте об обороне Соединенных Штатов, внесенном в конгресс, предусматривалась покупка изобретения, применение которого делало почти ненужным другие оборонительные средства. Речь шла о радиодинамической мине, так называемом "истребителе Гаммонда", которой руководили либо с берега, либо с судна, либо с воздушного аппарата. Причем с воздуха она управлялась с расстояния до двухсот миль. Начиненная взрывчатым веществом весом в одну тонну, она могла двигаться под водой со скоростью двадцать семь миль в час. В то же время возможно и надводное движение в виде миноноски". В таком случае скорость доходила до пятидесяти семи миль. Контролировал ее движение всего один человек. Для этого ему был лишь необходим телескоп и электрический ключ. Мина была снабжена прожектором, поэтому могла использоваться и ночью. Выходя из зоны управления одной станции, она с легкостью переходила в другую. "Поэтому американское правительство, - указывалось в заметке, - планирует строительство соответствующих пунктов управления по всему южному побережью Соединенных Штатов. Изобретатель Гаммонд вполне успешно провел испытания по ведению мины с аэроплана, находясь от нее на весьма почтительном расстоянии. Недалеко то время, - уверенно писала "Evening World", - когда армия Соединенных Штатов Америки будет оснащена только самым современным оружием".
"Да, - вздохнул Ардашев, - наука, подгоняемая войной, делает все новые и новые открытия". Увидев вывеску "Часы и драгоценности Л. Гиршмана", он сложил газету и остановил возницу. Клим Пантелеевич отдал кучеру два двугривенных и направился к магазину.
Жалобно зазвенел дверной колокольчик, но хозяин не появился. Стойка была пуста. На полу, прямо к ногам, текла едва заметная темно-багровая струйка. Статский советник шагнул к прилавку и заглянул за него. "О боже!" - чуть не воскликнул он вслух. Неловко поджав под себя правую руку, на боку лежал ювелир. Левая рука с перстнем откинулась назад. В галстуке виднелась жемчужная заколка. Часы выпали из жилетного кармашка и, наверное, бы укатились, не будь они на толстой золотой цепочке. Горло Гиршмана было перерезано от самого уха. Напомаженные и тщательно уложенные волосы свесились вниз, обнажив заметную плешь. Холодные глаза удивленно смотрели в стену. Вся одежда несчастного пропиталась кровью. Витрины в шкафах были пусты, ящики выдвинуты. На полу змейкой извивалась золотая цепочка, рядом - кулон, в углу - серебряная ложка, которую обычно дарят новорожденным. Пахло кровью и все тем же знакомым "Гелиотропом".
Ардашев толкнул носком ноги приоткрытую дверь соседней комнаты с вырезанным окошком и надписью "Починка хронометров". Петли скрипнули, и в ту же секунду выскочила кукушка и истерично прокричала десять раз.
И здесь, во второй комнате, смерть правила бал. И старик, и его молодой помощник не избежали ножа. Первый был заколот в сердце, второй, судя по растекшемуся на сорочке красному пятну, - в печень. "Били умело, мастера. Скорее всего, их было двое… хотя, с неповоротливым ювелиром, стариком и его тощим подмастерьем мог справиться и один физически крепкий человек". "Хорошенькое начало дня", - горько усмехнулся статский советник.
Вдруг звякнул дверной колокольчик, и послышались шаги. Клим Пантелеевич выглянул. Прямо посреди комнаты стоял мальчишка, разносчик газет. Увидев Ардашева и разбросанные пустые ящики, он попятился назад, выбежал на улицу и принялся звать полицию.
"Теперь уходить бессмысленно, - рассудил бывший присяжный поверенный. Он вернулся в первую комнату, достал носовой платок, обернул им ручку телефона и, услышав далекий голос барышни, изрек: - Полицию. Срочно…" Соединения еще не было установлено, как, отбросив колокольчик к потолку, распахнулась входная дверь, и в лицо статского советника уставились два вороненых ствола Смит-энд-Вессона.
11. Старый знакомый
Никогда не бывает так плохо, чтобы не стало еще хуже.
Чешская пословица
I
Четвертый день пребывания в Киеве стал для Клима Пантелеевича таким же малоприятным, как и второй. Разница заключалась лишь в том, что на этот раз его сразу же заковали в малые ручные цепочки и доставили в сыскное отделение, располагавшееся в доме 17/5 на углу Владимирской и Большой Житомирской. Здесь задержанным занялся не кто-нибудь, а гроза всех местных ширмачей , шопенфиллеров и шкиферов Николай Дмитриевич Ткаченко. Этот невысокого роста человек среднего телосложения, стриженный под машинку, с вздернутыми вверх усиками, так сразу и представился:
- Ткаченко Николай Дмитриевич - начальник сыскного отделения. А вы кто будете-с?
- Ардашев Клим Пантелеевич, статский советник, служу в МИДе.
- О! Статский советник? Вона как! Величина! А я все в коллежских секретарях маюсь… да-с. Только я вас, ясновельможный пан, вполне серьезно спрашиваю: кто вы есть на самом деле? Вид-то небось поддельный?
Ардашев не ответил.
Полицейский покачал головой, вздохнул и вымолвил:
- Ну що? Зараз як в окропи муха?
- Я на вашей мове не размовляю , - с усмешкой изрек Ардашев.
- Ага! Дерзите? - покраснел от злости начальник сыскного. - Что ж, извольте! Сейчас посмотрим…
- Послушайте, - перебил его Клим Пантелеевич, - если вас не устраивают мои объяснения, то позвоните действительному статскому советнику Могилевскому, проживающему на Большой Владимирской, рядом с магазином "Свет". Номер телефона: девяносто восемь. И Терентий Петрович вам, несомненно, подтвердит, что я у него в гостях, а вообще служу в МИДе и приехал из столицы двадцать пятого мая. К тому же по приезде я отдал паспорт дворнику на посвидетельствование.
- Ну-у, допустим, - неуверенно кивнул полицейский, - это мы, конечно, проверим. Но вопросов к вам, батенька, все равно много. Например, как вы оказались в магазине Гиршмана?
- Я туда зашел, - не без иронии ответил статский советник.
- А зачем?
- Третьего дня купил у него часы для своей жены (кстати, она тоже отдыхает вместе со мной, но приехала раньше). Подтверждением являются как сами часы, так и квитанция на их приобретение, которая в данный момент покоится на вашем столе. Я был вынужден вновь наведаться в этот магазин, поскольку часы перестали идти. Что здесь подозрительного? Откровенно говоря, вы бы и сами могли сделать такой вывод, изучив сей платежный документ.
- Это уж позвольте мне решать, как вести допрос лица, подозреваемого в тройном смертоубийстве и грабеже.
- Послушайте, я же сам просил соединить меня с полицией. Телефонистка это подтвердит. Да разве стал бы я дозваниваться до дежурного, если бы был убийцей?
- А вот потому и звонили, чтобы отвести от себя подозрение. Ничего не скажешь - умно-с! - Ткаченко поднялся, обошел стол, уселся напротив и спросил: - А теперь, сударь мой, ответьте: почему вы брали телефонную трубку через платок? Боялись пальчики оставить, да? Почему расхаживали и рассматривали трупы? Я надеюсь, покойного не обыскивали?.. Собирались сообщить нам о преступлении уже после того, как утолили свое любопытство? А могли бы и сразу городового окликнуть. Но вы этого не сделали.
- Видите ли, - неохотно начал объясняться Клим Пантелеевич, - с седьмого года по середину четырнадцатого я входил в сословие присяжных поверенных и имел практику в Ставропольском окружном суде. Для того чтобы доказать невиновность моих подзащитных, мне иногда приходилось отыскивать настоящих преступников. На моем счету немало раскрытых убийств. Вот и здесь я непроизвольно принялся осматривать место преступления, ведь я брался защищать только тех подсудимых, в чьей невиновности был абсолютно уверен… Да и потом, а что, если бы преступник еще оставался там? Возможно, я бы его и задержал.
Полицейский, казалось, Ардашева не слушал, он смотрел в пол и размышлял о чем-то своем. Вдруг сыщик поднял глаза и спросил:
- Где, говорите, практиковали? В Ставрополе?
- Именно.
- А вот это, душа моя, мы сейчас и проверим. - Он радостно потер руки и выбежал из комнаты.
Прошло несколько минут, и дверь открылась. В ней, как в картинной раме, появился образ… Каширина, помощника начальника сыскного отделения города Ставрополя. Антон Филаретович был тот же самый - маленький, толстый, с бегающими злыми глазками - но теперь какой-то обрюзгший и осунувшийся. Проплешина стала заметнее, усы поседели и опустились вниз, почти как у запорожского казака с известной картины Ильи Репина.
- Аа-а?! - Будто онемев, он показал пальцем на Ардашева и выдавил: - Вы его что, арестовали?
- А это уж, свет мой, Антон Филаретович, от вас будет зависеть.