Она тоже встала. Стояла перед ним, потупившись.
- Вы больше ничего не хотите мне сказать, Люда?
Она покачала головой.
- Жаль… Я так надеялся на вас… - Он вздохнул. - Честно говоря, мне непонятно, как вы можете развлекаться здесь, когда ваш друг попал в беду…
Она быстро глянула на него и тут же опять опустила глаза, но ему показалось, что он увидел в них смятение.
- Но я… я ничего не знаю… Что я могу сделать?
- По крайней мере поддержать его своим присутствием на суде.
- Я поговорю с мамой. Если она разрешит…
-. Когда надо спасать друга, разрешения не спрашивают, Люда!
Он повернулся и пошел, не оглядываясь.
Он уже подходил к выходу из парка, когда услышал, что она бежит следом.
- Подождите! Подождите!
Она стояла перед ним тяжело дыша, с красными пятнами на щеках.
- Я хочу вам что-то сказать…
19
В Москву Лукьянов прилетел из Симферополя двадцать пятого, во второй половине дня. Он рассчитывал прибыть утром, но вылет задержался: была низкая облачность, шел дождь, и Москва не принимала.
Прямо из Внукова он поехал в Институт, где должна была проходить защита, но там все уже кончилось. Он спросил, где может увидеть Новгородцева, ему назвали ресторан, куда все отправились.
Когда он подъехал на такси к площади, уже совсем стемнело, в воздухе стояла водянистая мгла, фонари пробивали ее мутными желтыми пятнами.
Видимо, из-за плохой погоды у входа не было никого, Лукьянов свободно прошел и, раздеваясь в гардеробе, уже определил, что в зале налево, заседает праздничная компания.
На всякий случай спросил метрдотеля, тот подтвердил, хотел провести, но Лукьянов отказался, сказал, что заглянет туда позже, а сейчас попросил указать ему свободный столик в зале направо - ему еще надо встретиться с приятелем.
Очень важный разговор, - сказал он. - Прошу вас, сделайте все, как надо, буду весьма признателен.
Метрдотель понимающе кивнул, усадил его за крайний столик у стены, отошел, и через минуту появилась официантка.
Лукьянов заказал ужин на двоих, горячее, закуски, коньяк. Горячее просил подавать позже, когда скажет, а пока попросил принести коньяк и кофе. Его слегка знобило - то ли от холода, он изрядно продрог, пока ехал, то ли от нервов, от того, что ему предстояло. Он выпил рюмку коньяка, отпил кофе, закурил. Но дрожь не проходила. Посидел немного, прислушиваясь к голосам в соседнем зале. Там произносили тосты.
"Пускай. Пускай выговорятся. И наберутся. Тогда проще будет вызвать его. Да и успокоиться надо, - думал он. - Успокоиться! Успокоиться!", - приказывал он себе, но это плохо получалось.
Наконец он встал, сказал официантке, чтоб не беспокоилась, он на несколько минут выйдет в соседний зал и вернется, спустился по ступенькам и поднялся снова в зал напротив.
Он прошел незаметно, не глядя по сторонам, на свободное место возле двери и оказался рядом с угрюмоватым, довольно моложавым еще человеком в очках. Тот сидел, привалясь плечом к стене, полуобернувшись в зал, и, как показалось Лукьянову, внимательно слушал очередного оратора. На Лукьянова он поначалу не обратил внимания.
Лукьянов прислушался.
- … человека, который своим неутомимым трудом, энергией, наконец, незаурядными способностями заслуженно достиг высокого научного звания, - говорил бархатистый, видимо, привыкший к речам голос. - Присоединяясь ко всему, что было сказано до меня, хочу пожелать нашему коллеге новых научных дерзании и успехов. Андрюша, за тебя!
И тут он увидел Андрея. Тот встал из-за дальнего, стоящего посредине стола, приложил руки к груди, сверкнул своей белозубой улыбкой и снова сел. Но одного мгновения было достаточно, чтобы Лукьянов увидел все: благородную седину, красивое, гладкое лицо с крупными чертами, рослую, атлетическую фигуру и руки - выразительные, с длинными пальцами, с широким золотым кольцом на одном из них.
Вот это кольцо почему-то более всего ударило в глаза, когда он приложил руки к груди и медленно, с достоинством поклонился.
Лукьянов отвернулся, с силой примял в пепельнице сигарету. И тут встретился глазами со своим соседом.
Тот сидел, покручивая на столе нетронутый полный бокал, и внимательно, с интересом смотрел на Лукьянова.
- Вы, кажется, не из медиков? Что-то я не видел вас среди наших.
- Верно. Я вообще нездешний. Сегодня прилетел, завтра улечу.
- Что, специально на это торжество?
- Нет, случайно, - сказал Лукьянов. - Сидел в том зале, слышу, говорят: земляк докторскую защитил. Дай, думаю, зайду, погляжу. Это ж событие, можно сказать.
- Событие, - подтвердил сосед. - А вы не знакомы с Андреем Михайловичем?
- Когда-то, в детстве… - сказал Лукьянов. - Но теперь он, пожалуй, и не вспомнит меня.
- Что ж, вы можете гордиться своим земляком, - он приподнял бокал. - Знаете, защитивших докторскую степень много, но, чтобы так, как он, - в таком возрасте, с таким блеском… Всем взял человек - и умом, и красотой, и талантом…
Он, как показалось Лукьянову, грустно покачал головой, высоко поднял бокал.
- Выпьем за него.
- Как-то не очень весело вы об этом говорите, - заметил Лукьянов.
- Вы правы… Грустно немного… Вот у него уже школа своя. А я не намного моложе его, а все еще в учениках хожу… И еще долго, пожалуй, ходить буду, хотя способностями бог не обделил, как будто.
- Отчего же?
- Видите ли, помимо всех качеств, о которых я говорил, он в максимальной степени обладает еще одним - целеустремленностью… Потрясающая устремленность! - Он развел руками. - Нет такого препятствия, которое он не своротил бы на своем пути. Это, знаете, не каждому дано.
- Верно, - сказал Лукьянов, - не каждому. Но вы не огорчайтесь, может, оно и к лучшему…
А в зале, между тем, происходило какое-то оживление. Все вдруг разом заговорили между собой, глядя на молодую красивую женщину и молодого мужчину с бородкой, которые что-то торопливо разворачивали на стуле. Потом кто-то постучал ножом по тарелке и сказал громко:
- Прошу внимания!
Женщина выпрямилась, и все затихли.
- Дорогой Андрей Михайлович, - звонким, торжественным голосом заговорила женщина, - от имени аспирантов нашего института, ваших учеников и коллег, разрешите поздравить вас с успешной защитой, пожелать вам здоровья, успехов, счастья и преподнести вам этот скромный подарок, который будет вам напоминать о сегодняшнем дне…
Она подошла к Андрею, подняла руки, и все увидели кинокамеру и кассету.
- Здесь, на этой пленке, осталось запечатленным событие, участниками которого мы все сегодня были, так что вы сможете, когда пожелаете, вновь и вновь переживать защиту вашей докторской диссертации.
- Весьма признателен за подарок, но переживать все снова - избави бог! - послышался густой, рокочущий голос виновника торжества.
Все засмеялись. Женщина вручила ему камеру и кассету, раздались аплодисменты.
В зале снова стало шумно, все разом заговорили, зазвенели бокалы, ножи, вилки.
- Пойду, пожалуй, - Лукьянов встал. - У меня к вам просьба, - сказал он соседу, - когда кончатся все речи, подойдите к Новгородцеву, скажите, что в зале напротив его земляк ожидает, друг детства, можно сказать. Очень хочет повидаться… Передадите?
- Обязательно.
- Спасибо.
Лукьянов вышел из зала, вернулся за свой столик.
Ждать ему пришлось долго.
Он сидел, курил, и опять, как ночью, в аэропорту, и потом - в самолете, вся его жизнь упрямо и навязчиво проходила перед ним какими-то яркими пятнами: девочка с красной лейкой в руке, золотистые обои в комнате и белый листок устава, приколотый к ним: темная ниша в бомбоубежище, дрожащий язычок пламени над оплывшим огарком свечи и странные тени на шершавой стене: синяя вывеска почты в поселке: узкий, длинный, полутемный коридор штольни: цветное мелькание карт на столе: тусклый блеск кастета на руке Сиплого: желтые листья, медленно плывущие по воде, и глаза Марийки… Глаза Марийки…
Он встряхнулся, вышел на улицу, постоял у входа. Дождь перестал, но туманная мгла висела в воздухе, сквозь нее расплывчатыми пятнами виднелись фонари…
Он вернулся на свое место, хотел уж зайти снова в зал налево, но там послышались дружные аплодисменты, и вслед за тем он увидел Андрея.
Тот вошел раскрасневшийся, возбужденный, окинул быстрым взглядом столики, равнодушно скользнул по лицу Лукьянова и тут же опять перевел глаза в сторону.
Лукьянов встал.
- Здравствуй, Андрей!
Тот обернулся, стал вглядываться в Лукьянова, все еще не узнавая, и вдруг что-то дрогнуло в нем, глаза расширились, краска сошла со щек.
- Не может быть… - проговорил он одними губами.
Все еще не веря, он приблизился, посмотрел сбоку, потом опять прямо в лицо.
- Дима?
- Я, Андрей. Я! Ну чего ты смотришь, как будто привидение увидел?
И тут он, наконец, поверил. Расставил руки, расплылся в широченной улыбке, кинулся обнимать.
Господи, какая встреча! Откуда ты взялся? Почему сидишь тут один? Да знаешь ты, какой день у меня сегодня?
- Все знаю, потому и приехал.
- Вот так подарок! Вот так встреча! Ну, молодец, ну обрадовал. А ну, пошли, пошли, я тебя сейчас всем представлю! Пошли… - Он тащил Лукьянова к двери.
- Погоди, - упирался Лукьянов. - Успокойся. Нам поговорить надо.
Потом поговорим, дома, всю ночь говорить будем, а сейчас пошли туда, это надо же - в такой день!..
- Сначала поговорим здесь! - сказал Лукьянов. - Потом, если захочешь, пойдем туда. Садись! - он выдвинул стул. - Ну, садись, чего смотришь?
Что-то в тоне Лукьянова, видимо, насторожило его. Он нахмурился.
- Ты что?
Лукьянов, не отвечая, налил коньяк ему и себе.
- Ну, давай, за встречу!
Андрей сел, все так же настороженно, не спуская глаз с Лукьянова.
- Ну, что ж ты! - сказал Лукьянов. - Я вот тут сидел, вспоминал… Давай, за встречу, за наше детство… Бомбоубежище помнишь?
- Бомбоубежище? Да, конечно, - глаза его потеплели.
- Клятву нашу помнишь? Как ты сказал тогда? - Лукьянов в упор смотрел на него. - Кто предаст друга, тот трус и подлец. Хорошо сказал. Ты всегда умел хорошо говорить!
- Даже слова запомнил?
- Запомнил, Андрей. Вот за них выпьем.
Он чокнулся с рюмкой Андрея, стоявшей на столе, и выпил залпом.
Андрей приподнял свою, пригубил ее.
- А коммуну помнишь? - сказал Лукьянов. - Устав, который висел на стене?
- Господи, - усмехнулся Андрей, - ну и дураки мы были!
- Дураки? Может быть… Выпьем за дураков!
Лукьянов долил ему и себе.
- Что-то я не пойму… - глаза Андрея беспокойно забегали. - Столько лет не виделись, приехал в такой день и как-то странно себя ведешь…
- Сейчас поймешь. Я из Приморска приехал - ты понял?
- Из Приморска? Ну и что?
- Тебе это ничего не говорит?
- Ты о чем? Об этой истории, в которую попал Дима?
- Да, об этой истории.
- Нашел, о чем говорить сейчас. - Он на мгновение потускнел, досадливо поморщился, но тут же опять принял прежний вид. - Я это все уже уладил, говорил тут с нужными людьми, все подтвердили - ничего не будет, раз тот пьяный сам выскочил на дорогу. Так что кончим этот разговор - и пошли, там люди ждут.
Он хотел встать.
- Погоди! Я видел Диму два дня назад, парень в подавленном состоянии, считает себя во всем виновным, дело передано в суд, а ты уехал, бросил его в такую минуту…
- Что ж я мог сделать? Ты же видишь - не переносить же защиту! Сейчас я освободился, могу заняться. А что он посидит немного - не беда. Пусть посидит. Не делал бы глупостей, ничего не случилось бы!
- Он полностью взял вину на себя, - медленно сказал Лукьянов, глядя Андрею прямо в глаза. - Тебе известно это?
- Известно. И правильно сделал - сам во всем виноват. Но я что-то не пойму… - Лицо его стало жестким, взгляд колючим. - Ты-то почему о нем так беспокоишься? Мой ведь он, кажется, сын, а не твой?
- Да… - сказал Лукьянов. - К сожалению.
- Ах вон оно что! - Он усмехнулся. - Значит, до сих пор простить не можешь! Столько лет не виделись - и вдруг - на тебе, объявился, обличать приехал. - Он резко отодвинул тарелку. - А по какому праву? Чего ты лезешь в мою жизнь? В конце концов это мое личное дело, и нечего тебе в нем копаться.
- Ошибаешься, - спокойно сказал Лукьянов. - Я официальный защитник Димы.
- За-щит-ник? - Он вдруг расхохотался - громко, театрально. Долго хохотал, упершись руками в стол. - Это кто ж тебя уполномочил?
- Меня Неля вызвала.
- Неля вызвала? - Лицо его выражало предельное изумление. - Это как же понимать? Заговор за моей спиной?! Папаша тут для них степень выколачивает, а они там заговоры плетут! Эн и Де Новгородцевы против А. Новгородцева! Хорошенькая история!
Он откинулся на спинку стула и опять захохотал, правда уже не так весело.
- Не паясничай, - зло проговорил Лукьянов. - Я еще не все сказал!
- Ну, давай, выкладывай. - Андрей с презрением смотрел на него. - Что еще там у тебя за пазухой?
- Я хочу рассказать тебе одну историю, которая приключилась однажды на даче некоего профессора…
- Что ж, рассказывай, это становится интересным…
- Так вот, один преуспевающий профессор жил на даче с женой и сыном. Однажды вечером он пошел играть в шахматы к своему приятелю, по соседству. А сын пошел с девушкой в компанию молодежи на вечеринку… - Лукьянов закурил. - Все пили кагор и шампанское, а он - лимонад. И когда кончилось вино, парнишка вызвался поехать в дежурный магазин. Вместе с девушкой он сел в отцовскую машину, поехал к шоссе но тут что-то его остановило. Все-таки одно дело ездить без прав по футбольной площадке, а другое - выехать на шоссе. Он решил спросить разрешения у отца. Зашел к приятелю отца, где тот играл в шахматы, вызвал его на улицу, сказал - так и так, мол. Очень не хотелось профессору отрываться от игры - партия была в самом разгаре, но профессор был человек осторожный, решил, что нельзя выпускать сына на шоссе, сам сел за руль, сын сел рядом, девушка сзади. И они поехали. До магазина доехали благополучно, профессор сам купил три бутылки кагора и две бутылки шампанского, сам внес в машину, снова сел за руль, и они поехали обратно. Всю дорогу профессор думал о недоигранной партии, у него складывалось интересное решение, он торопился поскорей вернуться, чтобы взять реванш, обдумывал ходы, и, когда вдруг из-за стоявшего на обочине автобуса внезапно выскочил человек, он не успел отреагировать, ударил того бампером…
Лукьянов не смотрел на Андрея, он говорил ровным, тихим голосом, будто зачитывал протокол, но он чувствовал, как тот весь напрягся.
Как человек порядочный, профессор тут же остановил машину, и вместе с сыном они кинулись к пострадавшему. Тот пытался подняться и пьяно бормотал что-то. Профессор перевернул его и понял, что дело плохо - хотя внешних признаков не было.
Лукьянову показалось, что он услышал сдавленный стон. Но он упорно не поднимал глаз и продолжал, теперь уже волнуясь:
Папа, скорей, везем его в больницу, - кричал сын. Он пытался подтащить человека к машине. Но отец остановил его.
Нет, сынок, он просто пьян. Отлежится и пойдет себе… Ничего страшного.
- Может быть, но не оставлять же его здесь, бери его с той стороны, - кричал сын.
А профессор стоял и думал - что теперь будет. Как врач он понимал - дело плохо, видимо, внутренние переломы, даже если выживет, - тяжкие увечья. А через неделю защита диссертации, дело всей его жизни, десять лет каторжного труда. Даже если выживет, - все равно: следствие, суд, о защите не может быть и речи. И он говорит сыну:
- Говорю тебе как врач - ничего страшного, просто ушиб. А если сейчас привезем, будет следствие, - все у меня пропало. Едем!
Стол, за которым сидел Лукьянов, дернулся, но он знал, если посмотрит, не сможет продолжать.
- Профессор тащит сына в машину, силой заталкивает его и едет дальше, на дачу. Девушке, которая оставалась в машине, профессор сказал, что все в порядке, человек отделался испугом.
По дороге профессор оставляет девушку у своих знакомых, говорит, что заедет за ней через полчаса, и они с сыном возвращаются на дачу. Сын идет к себе, ложится на кровать и плачет, расстроенный профессор заперся в своей комнате. И вдруг они с женой слышат шум мотора: сын выбрался в окно, взял в прихожей из плаща отца ключ от машины и помчался назад. Он подобрал раненого, привез в больницу, но было уже поздно, тот скончался на столе, не приходя в сознание. Тогда сын едет в милицию, говорит, что сам сбил человека, берет всю вину на себя, чтобы не подводить отца. А отец решает, что надо этим воспользоваться, пока не поздно. Он решает, что сына выручит потом, а сейчас, пока еще не все потеряно, надо ехать и защищать диссертацию. Девушку он увозит с собой и отправляет в Крым вместе с матерью, за свой счет - подальше с глаз. А сам, стараясь не думать о том, что произошло, идет на защиту и благополучно защищает докторскую…
Лукьянов замолчал и только теперь поднял глаза на Андрея. Тот сидел, сгорбившись, привалившись грудью к столу, с серым, окаменевшим, застывшим лицом.
В зале заиграла музыка. Томительное аргентинское танго вспыхнуло и поплыло под сводами. Несколько пар поднялись с мест, заскользили перед эстрадой. Все взгляды устремились в ту сторону, на Лукьянова и Андрея никто не обращал внимания.
- Выпей, - сказал Лукьянов. Он поднес бокал с водой к побелевшим губам Андрея. Тот с трудом поднял руку, взял бокал дрожащими пальцами.
- Это… Дима тебе рассказал… - хрипло проговорил он.
- Нет. Дима никому ничего не рассказывал. Неля ничего не знает. Я сам обо всем догадался, Андрей, после того, как заново обдумал твою жизнь. И свою тоже…
Лукьянов старался не смотреть в это посеревшее, безжизненное лицо, но не мог заставить себя отвести глаза.
- Ну, что ж, ты правильно догадался, - Андрей по-прежнему не шевелился, сидел сгорбившись, уставясь куда-то в стол. - Только в одном ты ошибся… Я действительно думал, что он…
- Возможно, не стану спорить.
Танго взывало к любви и нежности. Скрипки набирали высоту, вонзались в душу.
- Что ж… - Новгородцев судорожно вздохнул. - Ты можешь теперь все рассказать там… На суде.
- Нет, - сказал Лукьянов. - Я ничего рассказывать не буду.
Новгородцев поднял голову, долго, не мигая, смотрел на Лукьянова.
- Чего же ты хочешь?
- Ты должен все рассказать сам.
Андрей медленно покачал головой.
- Это невозможно. - В голосе его звучало отчаяние.
- Возможно! Это лучший выход для тебя, пойми.
- Ты хочешь, чтобы я сам положил голову на плаху… - Губы его дрогнули в горькой усмешке. - Ты долго ждал, чтобы отомстить… И ты выбрал момент. Ах, какой ты выбрал момент!
Он сидел раскачиваясь, будто лишь сейчас до него дошло, что случилось.
- Чушь! - резко сказал Лукьянов. - Пять дней назад я понятия не имел, где ты, что ты, и думать о тебе забыл. Видит бог, я отказывался от этого дела, знал, куда оно приведет… Твоя защита прошла, чего еще ты боишься?
- Защита… После того, что я скажу на суде, ВАК никогда не утвердит… Да что ВАК! - он взялся руками за голову, сидел раскачиваясь. - Позор! Всеобщее презрение и позор!