Ему было под сорок, но подавал он себя в молодежной манере: длинные волосы, студенческий жаргон. Он выглядел напористым, но без жестокости и цинизма, свойственных для журналистов с большим стажем.
Я пожал ему руку и дружелюбно улыбнулся. Я понял, что лучше, если он будет на моей стороне.
- Господа, - сказал я, - если вы не торопитесь, мы можем сесть и поговорить. Спрашивайте, сколько хотите. Сначала можете все вместе, а потом поговорим по отдельности. Думаю, так будет лучше, не так ли?
Они были согласны, никто никуда не торопился. Лед был сломан, и воцарилась дружеская атмосфера.
Как всегда, сначала пошли вопросы личного характера.
По их подсчетам, мне должно быть тридцать три года, это верно?
- Разумеется.
Женат ли я? Да. Счастлив ли в браке? Да. Это первый брак или второй? Первый. А у жены? Первый.
Потом спрашивали, сколько у меня детей, какого возраста и как их зовут, сколько комнат в моем доме и сколько он стоит. Сколько у меня машин, собак, лошадей, яхт? Сколько я зарабатываю за год? Сколько мне заплатили за съемки в "Скалах"?
Сколько я даю жене на туалеты? Считаю ли я, что место женщины в доме?
- В сердце мужчины, - ответил я, что очень понравилось журналистке из дамского еженедельника.
- Почему вы не живете там, где иностранцы не платят налоги?
- Потому, что люблю Англию. Дорогое удовольствие? Очень. Миллионер ли я? Пока еще нет. Может быть, когда-нибудь, и то на бумаге, если акции пойдут в гору. Если вы такой богатый, то почему продолжаете работать? Чтобы хватало денег на налоги, ответил я.
Уэнкинс заказал всем кофе, виски и сырные палочки. Дамы и господа из прессы лили скотч в кофе и постанывали от удовольствия. Пил и я - каждый напиток с каждым. С трудом объяснил официанту, что не люблю, когда в бокале воды в десять раз больше, чем спиртного. Как я заметил, в Южной Африке существует правило наполнять стаканы до края; жаркая страна, необходимо больше жидкости, но еще прохладно, зачем же портить виски?
Уэнкинс взглянул на мой бокал.
- Я сейчас принесу воды.
- Спасибо, не нужно.
- Правда?
Он куда-то исчез и через минуту появился с унылым бородачом, державшим в руке микрофон на длинном шнуре. Похоже, у этого парня нет ни капли юмора, подумал я. Интервью действительно было скучным до предела. Однако бородач заверил, что мои ответы просто великолепны и что они именно то, что так необходимо для пятиминутной передачи, которую он ведет по субботним вечерам. Он взял у меня микрофон, пожал мне руку и исчез за грудой аппаратуры, установленной в углу.
Я должен был дать еще одно интервью для женской программы, но возникли какие-то технические неполадки.
Я переходил от группы к группе, присаживался на подлокотники кресел, диваны и отвечал на вопросы.
Через некоторое время выпивка взяла свое, и журналисты перешли к более серьезным вопросам.
- Ваши впечатления о Южной Африке?
- Она мне нравится, - ответил я.
А что я думаю о здешней внутриполитической ситуации? Ничего не могу сказать. Я прилетел только вчера. Трудно составить какое-либо мнение за один день.
Мне заявили, что многие приезжают уже с готовым мнением, на что я ответил, что, по-моему, это неразумно.
А что я могу сказать о проблеме расовой дискриминации? Я ответил довольно сдержанно, что считаю всякую дискриминацию несправедливой и достойной осуждения, и что, хотя я знаю людей, имеющих предрассудки в отношении женщин, евреев, аборигенов Австралии, краснокожих индейцев, у меня есть приятель в Найроби, который сидит без ангажемента только потому, что он белый.
Кроме этого, я попросил, чтобы мне не задавали вопросов о гражданских и политических правах, разве что они захотят, чтобы я изложил разницу в программах консерваторов и лейбористов. Мне ответили, что такого желания не испытывают.
Правда ли, что вы начинали как каскадер? Пожалуй, что так, ответил я. Я ездил на лошадях в разных фильмах, от "Робин Гуда" и "Битвы у Босфора" до "Атаки легкой кавалерийской бригады". В один прекрасный день режиссер предложил мне сказать несколько слов, получилось неплохо, так все и началось. Довольно романтическая история, но что поделаешь? Иногда такое бывает.
А потом? Потом я сыграл маленькую роль в фильме того же режиссера. Сколько мне было? Двадцать два. Я только что женился, жил в Хаммерсмите. Питался, в основном, фасолью по-бретонски и три года занимался дикцией в вечерней драматической школе.
Я был примерно в центре зала, когда за моей спиной открылась дверь. Клиффорд Уэнкинс двинулся навстречу вошедшему.
- Сюда нельзя, - заговорил он решительным тоном. - Это частный прием. Зал заказан. Нет, извините, нельзя… Я вам говорю, это частный прием…
Уэнкинс явно проигрывал битву, что не удивляло.
Кто-то хлопнул меня по спине, и я услышал знакомый трубный глас:
- Линк, дорогуша, как поживаешь? Скажи ему, что я твой знакомый, а то он меня не хочет пускать.
- Пропустите этого господина, - сказал я Уэнкинсу. - Я хорошо его знаю. Это наш оператор.
Конрад поднял брови.
- Ведущий оператор, дорогуша.
- Приношу свои извинения, - сказал я иронически. - Выпьешь чего-нибудь? Виски?
Уэнкинс отказался от боевых действий и пошел за выпивкой.
Конрад оглядел зал, в котором клубами плавал табачный дым. Везде стояли бокалы, пустые и недопитые. Журналисты болтали, разбившись на группы. Атмосфера была непринужденной.
- Боже мой! - усмехнулся он. - Не верю глазам своим! Чтобы Эдвард Линкольн согласился на пресс-конференцию, да еще в Иоганнесбурге! Я сказал, что это ерунда, когда мне сказали. Тогда мне сказали, чтобы я шел в самый шикарный зал в "Рэндфонтейне". Я пришел.
Он хохотал так, что закашлялся.
- Закрой рот, - буркнул я.
Он обвел зал рукой.
- Они хоть понимают, какое им выпало счастье? Отдают себе в этом отчет?
- Конрад, уймись, черт побери!
- Дорогуша! - Конрад не желал униматься. - Я и не думал, что ты способен на такие номера! Так сказать, за кадром… Дикие звери кормятся с рук… Неслыханно! То-то удивится Эван, когда узнает!
- Вряд ли, - усмехнулся я. - Он за тысячи миль отсюда.
- Ничего подобного, дорогуша, Эван здесь, в Иоганнесбурге. Можно сказать, через дорогу.
- Каким образом?
- Мы приехали в воскресенье. - Конрад наконец успокоился и вытер глаза. - Пойдем, перекусим, дорогуша, я тебе все расскажу.
Я посмотрел на часы. Была половина первого.
- Хорошо, через пару минут. Я должен еще наговорить интервью для телевидения. У них испортился микрофон, его пошли менять.
Родерик Ходж уже торопился ко мне, ведя за ручку забавную барышню. Туг подошел и Уэнкинс с выпивкой для Конрада.
Ведущая телепрограммы для женщин не отличалась красотой, но выглядела очень эффектно: худенькая, кудрявая, шерстяное платье в оранжево-коричневую клетку и огромные солнечные очки в желтой оправе. Конрад окинул ее волчьим взглядом художника, знающего толк в цветовых эффектах, и заявил, что за последнее время мы сделали вместе четыре фильма.
- Ну и как работается с мистером Линкольном? - спросил Родерик.
- Это нескромный вопрос.
Ни Родерик, ни Конрад не обратили на мой протест никакого внимания. Конрад поджал губы, поднял левую руку и стал загибать пальцы.
- Терпеливый, выдержанный, пунктуальный, работящий и к тому же морально устойчивый, - сказал он, подчеркивая каждое слово. Потом повернулся ко мне и театральным шепотом добавил:
- Я прав?
- Развлекаешься? - ответил я.
Как и ожидалось, Родерик заинтересовался последним определением.
- Морально устойчивый? - спросил он. - Что вы имеете в виду?
Конрад откровенно забавлялся на мой счет.
- Ну как же! Все его партнерши обижаются, что он их целует как актер, а не как мужчина.
Можно было без труда догадаться, какие заголовки рождались в голове Родерика. У него блестели глаза.
- Это все мои сыновья, - быстро вставил я.
- То есть?
- Когда мой старший увидел, что я целую чужую тетю, он со мной неделю не разговаривал.
Все рассмеялись.
Но мне тогда было не до смеха. Питу было пять, и после этой истории он вновь стал мочиться в постель и плакать по ночам. Нам пришлось обратиться к психиатру, он сказал, что мальчик боится, что мы разведемся. Его мирок зашатался в своих основах, потому что его отец целовал чужую женщину, а дома ссорился с мамой. Это случилось вскоре после истории с Либби. Мы не говорили ему, что Либби заболела из-за того, что он уронил ее. Взвалив на ребенка такое, мы ничего бы не исправили, а для него это могло оказаться слишком тяжелым грузом.
- Как же вы решили эту проблему? - спросила клетчатая.
- Стал брать его с собой на фильмы ужасов.
- Ерунда! - перебил меня Конрад.
Уэнкинс, который минуту назад отошел, чтобы что-то уладить, вернулся чертовски озабоченный. Пот лил с него градом. Я подумал, как же паршиво должно быть ему в летнее время.
- Ну вот… все в порядке… прошу… - он как-то чересчур беспокойно переводил взгляд с меня на ведущую. - Давай, Катя… можно начинать.
Глядя на Конрада, я сказал:
- Знаешь, я выучил одно слово на африкаанс. Можешь заняться тем же, пока я буду здесь наговаривать.
- Какое слово? - спросил Конрад подозрительно.
- Воэтсек, - небрежно произнес я.
Стоящие рядом вежливо расступились. "Воэтсек" - значит "отвали". Когда ему объяснили, Конрад вновь захохотал.
- Видел бы тебя Эван! - его шатало от смеха.
- Забудь на минуту об Эване.
Конрад и Родерик отошли, улыбаясь каждый своему.
За огромными желтыми стеклами появилась улыбка.
- Подумать только, в аэропорту мы решили, что Эдвард Линкольн неприступный человек…
- Разве что устал тогда?… Какие будут вопросы?
- Те же, что и у всех, - ответила она со слегка злорадной улыбкой.
Готово! - крикнул молодой человек из-за аппаратуры. - Можно начинать?
- Ладно. - Катя посмотрела в блокнот, потом на меня; я был в метре от нее. В одной руке я держал бокал, а в другой микрофон. Девушка тряхнула головой, посмотрела на меня и шагнула вперед.
- Так, пожалуй, будет лучше. Мы оба сможем говорить прямо в микрофон, а иначе шумов будет больше, чем слов. Судя по виду, это не микрофон, а развалина… дайте его сюда. - Она взяла микрофон и крикнула: - Джо, начали!
Джо включил аппаратуру.
Катя затряслась всем телом, потом ее толкнуло, выгнуло, бросило вверх и повалило на пол.
Все смотрели на девушку, любопытствуя, не веря и, наконец, со страхом и ужасом.
- Выключай! - вопил я. - Выключай!
Родерик в два прыжка оказался возле Кати, он хотел поднять ее. Я оттолкнул его.
- Пусть Джо немедленно выключит микрофон, иначе вас тоже ударит током!
Перепуганный Джо бежал к нам.
- Уже выключил! - крикнул он.
Казалось бы, все и каждый в отдельности должен был знать, что делать в такой ситуации. Но не тут-то было! Они стояли как вкопанные и смотрели на меня. Я был тем героем, которого они видели на экране, это он принимает решения, что бы ни случилось.
О, Господи!
Что за люди! Но нельзя было терять времени. Каждую секунду сердце девушки могло остановиться.
Я встал на колени, снял с нее очки, расстегнул ворот, прижался губами к ее губам, вдувая в легкие воздух.
- Позовите врача! - очнулся Родерик. - Ради Бога! Скорее!
Я вдыхал ритмично, без спешки. Одновременно руками я сдавливал ребра. Сдавливал и отпускал, сдавливал и отпускал.
Я знал, что электрический удар поражает сердце.
Я искал пульс на шее и не нашел. Родерик щупал запястье, но и он не находил… Лицо его выражало отчаяние. Видимо, Катя была для него не просто коллегой.
Следующие две минуты длились, как минимум, два тысячелетия. Родерик прижался ухом к груди, я вдувал в нее воздух, но секунды шли, и мне начинало казаться, что Катя не оживет. Кожа ее была холодна как лед.
Родерик первым услышал удары. Я понял это по выражению его лица. И тут же мои пальцы ощутили два слабых удара пульса, потом еще несколько быстрых, неритмичных, а потом, я не мог себе поверить, - началось сильное, ритмичное биение нормально работающего сердца.
Родерик пытался удержать слезы, но через минуту все же заплакал, украдкой вытирая мокрые щеки.
Я делал вид, что не замечаю этого, но наблюдал, наблюдал за ним, прикидывая, как использую эту эмоциональную реакцию в будущей роли.
Вдруг Катя вздохнула самостоятельно. Это случилось в тот момент, когда я набирал воздух носом, и, так как наши губы были соединены, у меня возникло странное ощущение, как будто она высасывает из меня мой собственный, нужный мне воздух.
Я выпрямился. Теперь она дышала сама, несколько судорожно, но уже ритмично.
- Ее нужно согреть, - сказал я Родерику. - Принесите одеяло.
Он смотрел, не понимая.
- Да, конечно. Одеяло.
- Я сбегаю, - вызвался кто-то, прервав напряженное молчание. Внезапно все заговорили, задвигались. Наступила разрядка, появилось желание выпить чего-нибудь крепкого, чтобы восстановить утраченное равновесие.
Клиффорд Уэнкинс стоял неподвижно. Лицо его, как вылепленное из влажной глины, было покрыто мелкими каплями пота; кажется, впервые ему не хватало слов.
Конрад тоже, по крайней мере пока, не говорил свое "дорогуша". Но я знал, что он, как и я, впитывает атмосферу, наблюдает происходящее профессиональным взглядом и прикидывает, в каком ракурсе, на какую пленку и с каким освещением можно будет подать эту сцену. Я думал: в какой момент желание воспользоваться чужим несчастьем в своих профессиональных целях становится грехом?
Принесли одеяла. Родерик дрожащими руками накрыл девушку и подсунул под голову подушку.
- Будьте готовы к тому, что, придя в себя, она может не узнать вас, - сказал я ему.
Он кивнул. Милые щеки приобрели нормальную окраску. Катя уже не выглядела покойницей.
Родерик смотрел на меня, потом на Катю, потом вновь на меня. Он приходил в себя.
- Эдвард Линкольн, - сказал он, как человек, делающий великое открытие.
В его мозгу, похоже, рождалась мысль, подобная моей: является ли желание воспользоваться тем, что чуть не убило его приятельницу, безгрешным.
Мы поглядели по сторонам. Журналистов стало заметно меньше. Мы посмотрели друг на друга. Я знал, о чем он думает. Его коллеги побежали к телефонам, а он был здесь единственным представителем "Рэнд Дейли Стар".
Бедная Катя.
- Она уже в порядке? - спросил он так, как будто я был авторитетом в таких делах.
Я сделал неопределенный жест, но ничего не сказал. Я не был полностью уверен, в порядке ли она. По-моему, остановка сердца длилась не больше трех минут, так что, если ей повезло, мозг не пострадал из-за недостатка кислорода. Но мои медицинские знания ограничивались кратким курсом оказания первой помощи, прослушанным давным-давно.
Победил журналист. Родерик сказал:
- У меня к вам просьба. Сделайте так, чтобы ее не забрали в больницу, пока меня не будет.
- Постараюсь, - ответил я, и он исчез.
Техник Джо осторожно вытащил штекер из гнезда и старательно смотал провод микрофона.
- Не думал, что у нас могло сохраниться такое старье, - сказал он. - Откуда он только взялся… Я нашел его в этом ящике, когда испортился тот… Простить себе не могу, что включил его без проверки… нет подождать, пока привезут другой… Сейчас я его разберу и выброшу, чтобы не повторилось такое.
Подошел Конрад. Катя быстро приходила в себя. Веки ее трепетали, вздрогнуло тело под одеялом.
- Отдаешь ли ты себе отчет, дорогуша, что она взяла микрофон из твоих рук? - спросил он.
- Конечно, - сказал я равнодушно.
- Интересно, сколько человек в зале, кроме тебя, знают, что при поражении электричеством может спасти только искусственное дыхание? Как ты думаешь?
Я посмотрел ему в глаза.
- А ты знал?
Конрад вздохнул.
- Ты сукин сын, дорогуша. Честно говоря, не имея понятия.
Глава 6В четыре часа к "Игуане" подъехал Дэн на взятом напрокат "триумфе". Он был в красной рубашке с отложным воротником, на загорелом лице - широкая улыбка.
Мы с Конрадом еще посидели за пивом и бутербродами, так что в гостиницу я вернулся недавно. Катю увезли в больницу, Родерик уехал с ней. Остальная братия взахлеб стучала на пишущих машинках. Уэнкинс в какой-то момент исчез, а когда мы выходили, я заметил его в телефонной будке: с серьезным лицом он что-то говорил в трубку. Наверное, информировал руководство "Уорлдис" о последних событиях. Я понял, что спасения нет, реклама торжествует.
Мы выехали на эстакаду со странным названием "Сэр до Виллерс Грааф Роуд" - настоящее благо для горожан, потому что, благодаря ей, автомобильное движение осуществлялось над их головами. Дэн развлекал меня разговорами.
- Не представляю, что здесь творилось до того, как построили эту объездную дорогу, - говорил он. - Еще сейчас в центре бывают пробки, а о стоянке и говорить не приходится…
- Вы давно здесь?
- Что вы! Всего несколько дней. Но я бывал здесь раньше. Достаточно двадцати минут, чтобы убедиться, что стоянки забиты. Здесь можно приткнуться лишь за полмили от того места, куда едешь.
Он легко вел машину по непривычной для него левой стороне шоссе.
- Аркнольд живет неподалеку у Турффонтейна, - сказал он. - Похоже, чтобы попасть на Элофф-стрит, надо съехать здесь.
- Похоже, - согласился я.
- Отлично, - он свернул, мы съехали с шоссе и покатили мимо футбольных полей и искусственных катков.
- Этот район называется Уэмбли, - объяснил Дэн. - Сейчас будет озеро Веммер Пан, там катаются на лодках. Там есть водяной орган, а посередине цветные фонтаны.
- Вы были там?
- Нет… Мне рассказывал Аркнольд. Он говорит, что там часто находят утопленников и тому подобное.
- Очень мило.
Он усмехнулся.
Перед Турффонтейном Дэн свернул на пыльный проселок.
- Пять месяцев не было дождя. Все высохло. Трава была рыжей, как я и ожидал. Я не поверил, когда он сказал, что через месяц, когда наступит период дождей, здесь все зазеленеет и покроется цветами.
- Жаль, что вы не увидите, как цветут джакаранды. Это красивейшие деревья.
- А вы их видели?
- В том-то и дело, что нет. Когда я был здесь последний раз, они только думали цвести. Но мне рассказывал Гревилл.
- Ясно.
Он проехал между кирпичными столбами на посыпанную гравием дорогу, которая вела прямиком к конюшне. Здание выглядело так, как будто его перенесли сюда из Англии.
Аркнольд беседовал с черным африканцем по имени Барти, которого представил как старшего конюха. Это был крепкий мужчина лет тридцати с массивной шеей и тяжелым взглядом. "Из всех встреченных мною черных, - подумал я с удивлением, - это первый неприветливый".
Тем не менее он был вежлив и учтив. Дэна он приветствовал как старого знакомого.
Аркнольд заявил, что все готово.
Его лошади были похожи на тех, что мы видели на ипподроме: более легкие, не такого мощного сложения, как в Англии.