Брат мгновенно вскочил на ноги в негодовании от подобного обвинения. Честный, простодушный человек! Строгим голосом он произнес: "Сестра! Сестра! Ненависть ослепляет тебя!" Вместо того чтобы уступить, я тихо продолжала: "Я готова отказаться от этой ненависти, если ты ответишь мне на несколько вопросов". - "Говори", - согла- сился брат, несколько успокоившись. "Вспомни хорошенько, где нынешней ночью находился ключ от кассы". - "Со мной, как и всегда, в кармане жилета".
Касса моего брата была сооружена из толстого дуба, окованного железными полосами, но будучи очень крепкой и прочной, отворялась весьма просто, без всякого секрета.
"Ты уверен, что прошлой ночью не оставлял ключ дома, в каком-нибудь секретном, тебе одному известном местечке?" - "Нет, я никогда этого не делаю, я постоянно ношу ключ в кармане". - "Следовательно, вчера ты унес его с собой?" - "Без сомнения… и сегодня утром нашел его на обычном месте". - "Так…" - промолвила я. "Что еще?" - "Теперь другой вопрос. Не сказал ли ты мне, что последствия твоего вчерашнего кутежа не такие, как обычно, что на этот раз ты чувствуешь необычайную тяжесть и оцепенение?" - "И сильное желание спать. Но к чему этот допрос? Окончен ли он?" - "Да, потому что я узнала все, что хотела знать". - "И какое же ты вывела заключение?" - "Если я скажу тебе, ты мне не поверишь".
Мне хотелось возбудить его любопытство. Сухой тон, которым я произнесла свою последнюю фразу, достиг цели, ибо мой брат воскликнул: "Говори же! Я требую!" Я посмотрела ему в глаза и спросила: "Поверишь ли ты мне?" - "Для начала я выслушаю тебя. Что же касается того, чтобы тебе поверить…"
Я не дала ему окончить. Желая ошеломить его, я проговорила быстро и без пауз: "Ты не был пьян, ты не играл и, следовательно, не проиграл. Ты вообще не приходил домой за деньгами".
Твой отец, действительно ошеломленный, указал мне взором на кассу и произнес только: "А это?" - "Ты хочешь спросить, почему сегодня утром твоя касса оказалась пуста?" Он кивнул. "Она пуста потому, что другой, усыпив тебя, взял ключ из твоего кармана и украл деньги".
Прежде чем брат успел возразить, я прибавила: "И этот другой - Бержерон". Только я произнесла эти слова, как дверь кабинета отворилась, и послышался веселый голос: "Дадут мне сегодня позавтракать?"
Это был молодой человек двадцати восьми лет по имени Реноден, несколько месяцев тому назад открывший контору нотариуса. Отец твой подружился с ним, когда был еще клерком в конторе, которую купил незадолго до этого.
"Да-да, милости просим", - сказал Морер, пытаясь возвратить себе хладнокровие. Так или иначе, а удар возымел свое действие. Твой отец не в состоянии был овладеть собой и скрыть смущение настолько, чтобы Реноден его не заметил.
"Что с тобой? - спросил нотариус. - Ты сегодня не в своей тарелке". - "Мигрень… Я не спал всю ночь. Отчетность заставила меня просидеть до утра". - "Да, я должен бы это знать… особенно после того, что видел сегодня ночью", - спокойно заметил Реноден.
Последняя фраза удивила нас. Мы с братом недоуменно переглянулись, а нотариус продолжал, смеясь: "Твой начальник, однако, уж очень спешил получить казенные деньги". И прибавил: "Я бы на твоем месте прямо заявил ему: "Ночь создана для того, чтобы спать. Приходите завтра утром"".
Я предчувствовала, что Реноден, сам того не подозревая, принес нам важные известия.
"Конечно, я не постеснялся бы сказать ему это! - продолжал нотариус. - На твоем месте я без церемоний отправил бы его спать, когда он пришел к тебе сегодня ночью". - "А ты знаешь, что он приходил ко мне нынче ночью?" - с усилием произнес брат. "Еще бы! Я видел, как он входил к тебе около двух часов ночи. Я шел от Туфло, куда меня позвали засвидетельствовать завещание моего умирающего клиента. Я шел по переулку, когда при лунном свете заметил Бержерона, переходившего улицу. Когда я дошел до поворота, то увидел, как он входит к тебе".
Сказав это и не подозревая, какое значение имели для нас его слова, Реноден обратился ко мне. "Посетители приходят один за другим, но отличаются друг от друга, - произнес он, улыбаясь. - Один является ночью, чтобы потребовать у брата казенные деньги, другой приходит днем, чтобы принести денег сестре".
Видя, что я не понимаю его, он продолжал: "Я принес вам проценты с двухсот тысяч франков, которые оставлены вам вашей крестной матерью". Возвестив, таким образом, о причине своего посещения, он печально покачал головой. "И вместе с тем я теряю возможность завтракать у вас раз в полгода… ибо через неделю вы будете совершеннолетней… а по завещанию назначено выдать весь капитал в ваши руки при вашем замужестве или по достижении совершеннолетия".
Сказав это, Реноден с улыбкой обратился к Мореру: "Однако долго же приходится ждать завтрака! У меня совсем живот подвело".
В середине завтрака Реноден, что-то почувствовав, отложил вилку, оттолкнул от себя тарелку, оперся локтями на стол и, пристально посмотрев на нас обоих, взволнованным голосом спросил: "Зачем нужны друзья?" Не получив ответа, он продолжил: "Да, зачем нужны друзья, если не для того чтобы доверить им свое горе? Я вижу, у вас случилось какое-то горе, которое вас душит, но эгоизм или страх не позволяет вам поделиться им… Полно! Кто из вас смелее, пусть первый покается!"
Мы были слишком уверены в дружбе молодого нотариуса и потому недолго колебались. Я рассказала Ренодену обо всем, но не стала делиться с ним своими мыслями в отношении Бержерона. Я удовольствовалась тем, что повторила рассказ Бержерона и описала последовавшую за тем сцену выдачи расписки.
Едва я закончила говорить, как наш друг, внимательно выслушавший меня, обратился к брату и ясно, отчетливо, без малейшего колебания заявил: "Тебя обокрали. Мастерски обокрали. Так обокрали, что ты не можешь выпутаться из петли, которую он на тебя накинул, словно на простака". - "Но ведь он принес мне всю сумму", - возразил брат. "В этом-то и заключается мастерство мошенника. Если бы он сохранил деньги у себя в каком-нибудь потайном местечке, что бы ты сделал? Подумал бы ты тогда, что сам обокрал себя?" - "Конечно, нет". - "Значит, ты решил бы, что кто-то другой тебя обокрал. Следовательно, ты первым делом заявил бы в полицию о краже. Первым вопросом, с которым обратились бы к тебе в полиции, было бы следующее: "Где вы провели ночь, когда была совершена кража?" Что бы ты ответил?" - "Я бы сказал правду". - "Что ты кутил с Бержероном… А этого хитрец хотел избежать. Правосудие любопытно: оно разузнало бы всю подноготную о Бержероне и добралось бы до истины. Поступив же таким образом, он заставил тебя молчать. Нет никакой кражи - только оказанная им услуга. И какая услуга! Он спас твою честь! Документ, который ты ему выдал, свидетельствует о займе, и больше ничего. Но, знаешь ли ты, что бы случилось, если бы он показал его третьему лицу? Даже если бы Бержерон не сказал ни слова, не произнес ни малейшей жалобы, не привел никаких подробностей, третье лицо, само собой, увидев столь громадную сумму, решило бы, что ты пьянствовал. И как бы ты ни объяснял случившееся, все сказанное тобой сочли бы за клевету на благодетеля, спасшего твою честь".
Так же, как и Реноден, я была убеждена в бесчестье Бержерона, но для меня оставался загадкой один пункт, который я хотела разъяснить. Я сказала: "Зачем же он, имея деньги в руках, обменял их на расписку брата, скромное положение и скудные средства которого ему известны? Потребуются годы на то, чтобы вычетами из жалования собрать займ. К тому же, умри мой брат или лишись места, какое значение будет иметь эта бумага? Она не стоит ни гроша".
Реноден задумался. "Это правда, он выпустил из рук добычу ради ее тени", - согласился он. Но вдруг, подскочив на месте, вскрикнул: "Понял! Понял! Ах, хитрая бестия! При нем не следует ничего говорить!"
Мы с братом потребовали объяснения. Но Реноден, довольный тем, что нашел разгадку, продолжал восклицать: "Ах, бездельник! Ему не нужно дважды повторять одно и то же. Он чертовски сообразителен и идет прямо к цели!"
Наконец, чтобы объяснить свою мысль, нотариус заговорил серьезным тоном: "Полгода назад, когда контора еще мне не принадлежала, Бержерон приходил к моему патрону. Намереваясь жениться, он выяснял, кто в наших местах считается выгодной невестой. Первой названной моим предшественником особой были вы, мадемуазель Морер, так как по завещанию вы должны получить двести тысяч франков. Узнав об этом, Бержерон задумался, потом сделал презрительную гримасу, которая говорила о том, что он притязает на большее приданое. Это пренебрежение поразило моего патрона. Когда он передавал мне этот разговор, то я помню, что он сказал с насмешкой: "У этого сборщика аппетит акулы! Пренебрегает двумястами тысячами, когда у самого нет ни гроша за душой!""
В эту минуту мой брат прервал Ренодена, вставив следующее замечание: "Твой патрон, любезный друг, ошибался насчет состояния этого охотника за приданым. Недавно еще Бержерон, разговаривая о женитьбе, сообщил мне, что со своей стороны имеет двести тысяч".
При этих словах молодой нотариус посмотрел на моего брата и с иронией воскликнул: "Да, он имеет их… но лишь с недавних пор, и благодаря тебе! Негодяй тщательно продумывает свои мошеннические проделки! С того дня, как он узнал, какую сумму должна получить твоя сестра, он только и думал о том, как запустить в нее лапу. Да, он принес тебе деньги, но с уверенностью, что вместо выданной тобой расписки овладеет капиталом твоей сестры!" - "Пусть заберет мое приданое! - воскликнула я. - Мы не в состоянии будем жить, зная, что нам постоянно грозит этот негодяй!"
Задыхаясь от волнения, твой отец сначала не мог вымолвить ни слова. Реноден же растроганным голосом произнес: "Я ожидал этого от вас".
Сказав это, он покачал головой. "Только, пожертвовав приданым, с чем же вы пойдете замуж?"
В подобных обстоятельствах простительно было солгать. Стараясь придать своему голосу искренности, я твердо проговорила: "Я питаю к браку глубокое отвращение". По лицу Ренодена я поняла, что он мне не поверил. Он, казалось, готов был опровергнуть мои слова, но внезапная мысль остановила его. Он вдруг повернулся к брату и спросил: "Что ты скажешь на это?" - "Я никогда не позволю, чтобы сестра лишилась всего ради меня!" - горячо воскликнул Морер. "В таком случае чем же ты заплатишь?" - холодно спросил наш друг, к величайшему моему удивлению, так как я ожидала, что он одобрит решимость твоего отца. "Я еще молод. Положение мое может улучшиться. Ценой великих лишений я заплачу…" - "Заплатишь сто девяносто две тысячи франков?" - с иронией заметил Реноден. "Да, пусть мне придется умереть на работе, но я расквитаюсь с Бержероном… Он, хотя бы из осторожности, даст мне время".
Реноден пожал плечами. "Это заблуждение! - сказал он. - Выслушай меня хорошенько: в тот день, как этот бездельник нацелился на приданое твоей сестры и приготовил тебе ловушку, в которую ты попался, он рассчитывал на немедленную уплату. Доказательством может служить то, что эти деньги он должен немедленно представить как свое личное имущество богатой вдове, которой он сделал предложение. И вот, когда он так нуждается в деньгах твоей сестры, ты будешь просить его об отсрочке! Полно! Такой неудачи он не потерпит. Если его женитьба расстроится, он в бешенстве сыграет с тобой такую штуку, от которой погибнут и твоя честь, и положение. Ты дал ему в руки слишком опасное оружие".
Потом Реноден обратился ко мне: "Вы действительно решились, дитя мое, пожертвовать капиталом, который должен быть выдан вам через несколько дней?" - "Твердо решилась". - "Подумайте хорошенько о том, что, потеряв приданое, вы не сможете выйти замуж". - "Я питаю отвращение к замужеству", - повторила я.
Уверенный, что я лгу, Реноден приблизился ко мне и шепнул на ухо: "Вы мужественная девушка". Потом, вернувшись к брату, заявил: "Плати… плати тотчас… лучше сегодня, чем завтра. Расписка должна как можно скорее вернуться в твои руки", - проговорил он отрывисто.
"Нужно заплатить", - твердо сказала я.
Сопротивление, которое собирался выказать мой брат, Реноден пресек следующими словами: "Да, заплатить… хотя бы для того, чтобы отомстить впоследствии, взять реванш". - "Реванш? Какой?" - спросила я. "О, я еще не знаю… но убежден, что случай для реванша представится… Надо уметь ждать". После этих слов он ушел.
IV
В день моего совершеннолетия, продолжала тетушка, брат заплатил Бержерону. Обменивая свою расписку на деньги, брат не сказал ни слова, которые могли бы заставить мошенника заподозрить, что его проделка раскрыта. При этом присутствовал и наш нотариус.
"Бедный друг мой, помните данную вами клятву - никогда больше не пить и не играть в карты", - строго проговорил Бержерон, получив мое приданое.
В тот же вечер Реноден сказал моему брату: "Покажи мне, пожалуйста, эту проклятую расписку". Он медленно прочел ее, потом серьезно, не говоря ни слова, сложил и опустил в свой карман, вместо того чтобы отдать Мореру.
"Что же?" - спросил твой отец, протягивая за ней руку. "Я оставлю ее у себя". - "Лучше ее уничтожить", - заметила я. "Э, нет! Кто знает, может быть, настанет день, когда с ее помощью мы устроим Бержерону весьма неприятный сюрприз". - "Вы уже нашли способ отомстить?" - оживленно воскликнула я. "О нет! - ответил Реноден с улыбкой. - Повторяю: необходимо запастись терпением. Как бы ни был ловок такой пройдоха, как Бержерон, все же он попадется".
Три недели спустя нотариус, обедая у нас, возвестил следующую новость: "Сегодня состоялась свадьба Бержерона". - "С той особой, на которую он имел виды?" - спросил Морер. "Да, он женился на молодой бездетной вдове одного фабриканта, который оставил ей более двухсот тысяч ливров годового дохода". - "Мошенник торжествует!" - вскрикнула я с гневом. "О! Это триумфатор, - засмеялся Реноден, - в колеснице которого окажется много палок в колесах!" - "Почему?" - "Потому что ему не придется удовлетворить свой аппетит двумястами тысяч ливров дохода. Его супруга, как женщина благоразумная и предусмотрительная, желая оградить свое состояние от длинных рук, поручила написать свадебный контракт нотариусу Тессье. Он составил такой акт, что и в настоящем, и в будущем денежки будут уходить из-под носа Бержерона. Мой старый коллега, встретившись недавно со мной, рассказывал мне, как пожелтела физиономия пройдохи, когда он читал этот контракт".
Однажды утром Реноден явился к нам взволнованный и сообщил новость: "Госпожа Бержерон родила дочь". - "Улучшит ли это положение отца?" - "Как бы не так! Это еще больше подтянет поводья. Мать станет оберегать денежки пуще прежнего, чтобы подготовить дочери блестящее будущее. Она еще урежет выдачи супругу, который время от времени вытягивал у нее тысячный билет. Какая досада для Бержерона! Ведь его страсть к игре и прелестницам сильно истощила украденные у вас деньги. Надо уметь ждать".
Стараясь верно передать рассказ тетки, доктор Морер, перебирая воспоминания, говорил медленно, что ужасно раздражало Либуа. Наделенный любопытством, но любопытством нервным, требующим быстрого удовлетворения, художник с нетерпением выискивал удобного случая прервать рассказ.
- И сколько лет вам пришлось ждать реванша?
- Лишь девятнадцать лет спустя наступило возмездие, - ответил доктор.
- Девятнадцать лет! - присвистнул Либуа. - Хоть и говорят, что месть - кушанье, которое можно есть и холодным, однако аппетит должен пропасть после такого долгого ожидания. Неужели ваши родственники питали столь сильную ненависть к Бержерону, что смогли насладиться даже таким поздним отмщением?
- Когда наступило возмездие, мой отец уже полгода как лежал в могиле. Реноден из-за него лишился жизни, а два дня спустя умерла тетушка.
Либуа вытаращил глаза от удивления.
- Как, - воскликнул он, - да вы говорите мне чуть не о вчерашних событиях! Ведь Реноден умер накануне свадьбы Монжёза, которая состоялась четыре месяца тому назад.
- Женитьба Монжёза и предоставила случай для столь долго ожидаемого реванша - благодаря жене Генёка, которая…
При имени блондинки, вновь появившейся на сцене, Либуа навострил уши. Но в эту минуту новое обстоятельство отвлекло его внимание. Жестом руки он остановил доктора.
- Тсс! Тсс! - промолвил он.
Дверь растворилась, и на пороге появился слуга.
- Расскажи, что с тобой стряслось, - обратился к нему художник. - Ты опять встретил Генёка?
- Он пытался убить меня… И знаете, каким образом?
- Кулаками?
- Нет, это было бы слишком просто для этого разбойника! Ему нужно было нечто более утонченное. Я готов пари держать, что вы не угадаете, какое средство он придумал, чтобы убить меня.
- Так скажи сам.
Слуга в порыве сильнейшего негодования прорычал:
- Он бросился на меня с пятого этажа!
- Черт возьми! - воскликнул Либуа, содрогаясь.
Слуга продолжал с воодушевлением:
- Вы еще не знаете, чем все окончилось… Представьте же себе, до чего был зол на меня этот Генёк! И все оттого, что я так ловко отпарировал носом удар его кулака. Да, знаете ли вы, до какого зверства довело его оскорбленное самолюбие?
- Нет, говори.
- Чего я не понимаю, так это каким образом он догадался, что я иду на улицу Кастеллан. Дело в том, что он пришел туда раньше меня, забрался на пятый этаж и ждал, когда я войду во двор, чтобы убить меня, бросившись на меня с высоты.
Либуа спросил:
- Что ты говорил о самолюбии Генёка, которое довело его до зверства?
- Ах, да! Я и забыл! Ему до того хотелось убить меня, что он сумел подговорить против меня другого, у которого тоже были ко мне претензии. Чтобы вернее попасть в меня, они соединились… и лишь только я вошел во двор, как оба бросились на меня с пятого этажа. Бах! Я почувствовал лишь порыв ветра, когда они пронеслись возле моего лица.
- А кто второй?
- Вы его знаете… Это тот невысокий брюнет, который завтракал у вас на днях. Он, вероятно, рассердился на меня за то, что я полил его спину соусом из-под спаржи.
Несмотря на волнение, от которого ему сдавило горло, Либуа вскрикнул, не подумав:
- А женщина?
- Женщина? Какая женщина? - повторил слуга, ничего не понимая.
V
Художнику и доктору была понятна драма, разыгравшаяся на улице Кастеллан. В бешенстве Генёк хотел выбросить маркиза из окна, но, увлеченный тяжестью Монжёза, отчаянно в него вцепившегося, вместе с жертвой полетел вниз.
Но какую же роль играла госпожа Вервен в этой трагедии? Может быть, садовник сразу бросился на маркиза? В таком случае его убийственное падение спасло жену.
"Это несправедливо, что она не пострадала в драме", - подумал Либуа, после рассказа доктора возненавидевший белокурую красавицу.
Художник выставил слугу и, желая узнать продолжение истории, спросил у доктора:
- Смерть Монжёза, я уверен, развязывает вам язык. Теперь вы можете открыть имя убийцы нотариуса?
- Да.
- Так кто же убил Ренодена?
- Бержерон.
- Его дочь, госпожа Монжёз, ничего не знает о преступлении?
- Ничего.
- Вы уверены, что убийца - Бержерон?
- Я своими глазами видел, как он совершил это преступление.
Оставляя подробности до другого, более удобного случая, Либуа, удовлетворенный полученными сведениями, провозгласил:
- Итак, в путь, в Кланжи!
Но не успел он сделать и шага, как в комнату вошел какой-то незнакомец.
"Где я видел этого господина?" - подумал художник, отвечая на поклон посетителя.