Это обстоятельство сильно тронуло Марго. Быть может, сын Фурбиса напомнил ей о ее собственном ребенке? Спокойная, сдержанная до настоящей минуты, она заплакала.
Вошли судьи, и защитник Марго начал свою речь следующими словами:
- Милостивые государи, правильно ли казнить этих двух несчастных? Вот какого рода вопрос предстоит решить вам. Какую громадную ответственность беру я на себя в настоящем случае, несмотря на то что с моим именем связано немало благородных качеств, которых, быть может, я и не заслуживаю. Я говорю об этом, нисколько не желая умалить значения моего настоящего положения, но из благодарности за доверие, оказанное мне в данном случае.
Как опасно мое положение! Совершено ужасное преступление, и когда же? За несколько часов до той минуты, когда много лет тому назад Богочеловек сошел на землю, чтобы спасти от греха смертных! Казалось, этим новым преступлением хотели прибавить еще одно к тем, которые принял на себя Христос для искупления своей кровью…
Защитник распространился о высоком значении ответственности при решении участи виновного. Затем он стал анализировать характер Марго:
- Молодость Марго Паскуаль прошла так же, как у всех, однако у нее было замечено пылкое воображение. Суд рассмотрел ее школьные тетради и обнаружил, что в тринадцать-четырнадцать лет она мечтала о любви, писала страстные письма.
Если бы судьи рассмотрели подобные же тетради других девиц, то, наверное, встретили бы немало подобного, так что я не могу считать ее в этом случае особенно виновной. Вся причина несчастья Марго состоит в том, что ей довелось познакомиться с Фурбисом, этим бессовестным деревенским ловеласом, человеком пустым, который выказал здесь весь свой цинизм, обвиняя в преступлении Марго.
Речь знаменитого адвоката была образцом как красноречия, так и логики. Он сумел ясно передать влияние Фурбиса на Марго, под которым она находилась. Он разобрал письма этой несчастной женщины и доказал все лукавство Фурбиса, который уничтожил те из них, что могли так или иначе послужить его обвинением.
Разобрав до мелочей подробности этого ужасного дела, он продолжал:
- Можно сказать, что само Провидение вырвало признание у виновных. Какое-то время мы должны были разбирать их порознь, теперь снова будем говорить о двоих. Фурбис, так же как и Марго, заслуживает снисхождения не потому, что совершил преступление под влиянием своей сообщницы, а потому, что также решился на него, не в состоянии побороть любовный недуг.
Когда я в первый раз увидел Марго Паскуаль, то сказал ей: я читал вашу переписку, знаю все доказательства вашей вины. Хотите обнадежить меня? Молите Бога, просите его, пусть он вдохновит вас на откровение, которое совершенно необходимо для полной свободы моих действий, для полной уверенности в исполнении моих обязанностей.
Сначала ее гордость не уступала, но скоро она призвала меня к себе и, взяв за руку, молвила: "Я молила Бога, и он услышал меня".
Я старался помирить ее с Богом, прежде чем просить у вас снисхождения к ней. В одну ночь угрызения проснувшейся совести изменили ее, и вот она стоит перед вами с печалью на лице и в сердце. Она была горда, она любила. Теперь она смирилась во всех своих чувствах. Она гордилась своей красотой, но упреки совести просветили и ее, подобно Магдалине, узнавшей всю греховность своей жизни.
Она была матерью и потеряла своего ребенка! Священное Писание говорит: "Cor contritum et humiliatum Deus non dispicies".
Вникните, господа, в ее положение. Поймите, каково должно быть ее разочарование в человеке, которого она любила, каковы ее страдания. Накажите, но не казните виновную, она заслуживает вашего помилования.
Впечатление, произведенное речью защитника Марго на присутствующих, вызвало движение в зале суда. Раздались крики одобрения. Все с удивлением смотрели друг на друга, пожимая плечами. Судьи обращались один к другому, присяжные находились в недоумении, как поступить: наказать ли, следуя холодному рассудку, или простить, следуя велению сердца. Впервые оказались они в столь затруднительной ситуации.
Что касается адвоката, то он был тронут еще более. Все, что было им сказано, он прочувствовал, передумал, выстрадал. В течение этих двух часов жил N. жизнью подсудимой, он был неразделим с ней, он переживал ее страсти, участвовал в ее преступлении, мучился ее угрызениями совести, страдал ее муками. Он плакал, молил, прося пощадить ее.
Марго взяла за руки своего защитника и, склонившись к нему, заплакала. Мулине также не знал, как выразить свою признательность. Несколько минут продолжалось это трогательное волнение.
Мало-помалу благодаря вмешательству пристава восстановилось спокойствие. Призвав к порядку, председатель заговорил снова:
- Обвиняемый Фурбис, хотите ли вы что-либо прибавить в вашу защиту?
- Нет, - ответил Фурбис глухим голосом.
- Обвиняемая Марго-Риваро вдова Паскуаль, хотите ли вы что-либо еще прибавить к словам вашего защитника?
Марго отрицательно покачала головой. Тогда председатель изложил подробности прений, затем пригласил судей на совещание в особую комнату. Выходя, они увидели, что дети Фурбиса протягивают к ним руки, словно прося пощады отцу.
Во время совещания судей, как известно, публика остается предоставленной сама себе: суд уходит, в это время подсудимых также уводят из зала до объявления приговора. Все находились в напряженном состоянии, ожидая, чем разрешится дело; все сочувствовали положению несчастных, участь которых решалась в эту минуту.
Почти никто не сомневался, каков будет приговор. Обвинение неминуемо. Вне всякого сомнения, вопрос был в том, насколько будут приняты во внимание смягчающие вину обстоятельства. От этого зависели жизнь и смерть Марго и Фурбиса. На этом пункте основывались все предположения ожидающей публики. Мулине, бледный, взволнованный, с напряженным вниманием прислушивался к различным мнениям, переходя от одного кружка к другому.
Ему поочередно удавалось услышать слова, то подающие надежды, то повергающие его в отчаяние. Около одной лишь Бригитты не было никого, кто решился бы подойти к ней с утешением: она молилась.
Наступил вечер, в зале стало темно, лишь несколько ламп освещали слабым светом удручающую картину.
В это время разнесся слух, переданный, вероятно, каким-нибудь тюремным сторожем. Уверяли, будто Фурбис уже в течение двух дней отказывался от еды и решил уморить себя голодом, если его приговорят по всей строгости закона. Наконец, раздался звонок. Присяжные вернулись на свои места. Приговор гласил признать вину подсудимых и отправить обоих на каторгу. Таким образом, и Фурбис, и Марго избежали гильотины. Волнение охватило всех присутствующих. Мулине вскрикнул от радости. Что касается Бригитты, она не верила своему счастью.
Председатель приказал ввести подсудимых. Так всегда происходит в суде: довольно одного взгляда подсудимого на людей в зале, чтобы узнать свою судьбу. Смертный приговор ясно виден на лице каждого - все норовят отвернуться, избегая смотреть на несчастного. Как бы ни было велико преступление, его жалеют. Он не преступник более - он умирающий.
Но если приговор оправдательный или по крайней мере учитывающий смягчающие обстоятельства, на что не могли надеяться раньше, то всякий старается каким-нибудь знаком сообщить об этом обвиняемому. Нередко, когда преступник проходит мимо скамьи, которую занимают адвокаты, защитник тихо шепчет ему на ухо: "Вы оправданы" или же: "Ваша жизнь спасена". Лишь у председателя суда нет возможности принять участие в этом общем воодушевлении. Но и он нередко поддается общему восторгу - он ведь, прежде всего, человек, а затем уже судья.
Не успел Фурбис переступить порог, как ему был уже известен приговор. Теперь он не мог совладать с собой, он выдал свой восторг. Те, кто видел его постоянно убитым во время долгих прений, объясняя подобное состояние упреками совести, жестоко ошиблись. Фурбис с первой минуты своего ареста боялся только казни. От этого страха лицо его покрылось морщинами, волосы поседели.
Если он и отказывался в течение двух дней от пищи, то потому лишь, что предпочитал умереть от голода, чем под ножом гильотины. Теперь он вздохнул свободно. Давившее его бремя неизвестности упало с плеч, он не чувствовал более холодного прикосновения железа к своей шее. Но что же принес ему этот приговор? Что ему давала каторга? Жизнь! Быть может, даже свободу! Нет каторжника, который не надеялся бы бежать. Если бы жандарм не удержал его, Фурбис позволил бы себе какие-нибудь эксцентричные выходки, забыв про уважение к суду. Да разве не было случая, что оправданный подсудимый от радости бросил свою шапку в лицо судьям? Такой случай был в действительности, и подсудимого приговорили за подобную выходку к нескольким дням тюремного заключения, но ведь он всего лишь дал свободу своим чувствам, он по-своему благодарил судей.
Марго также скоро узнала приговор судей. Едва она вошла в зал, как защитник и Мулине подали ей знаки, которые она ясно поняла. Она сумела сдержать себя, твердость ее характера не изменила ей. Легкая краска разлилась по ее лицу, и ничего более. Быть может, она также боялась смерти, но позор каторги ужасал ее не менее казни. Она тихо подошла к своему месту и не могла удержаться, чтобы не кинуть взгляда на Фурбиса, который слишком очевидно выражал свою радость.
Тогда, согласно статье закона об уголовных преступлениях, секретарь суда прочел подсудимым решение суда. Тут же, немедленно, председатель потребовал формулирования окончательного приговора. Удалившись на несколько минут в совещательный зал, суд вынес следующую резолюцию: подсудимые Фурбис и Марго приговаривались к пожизненным каторжным работам. Заседание было окончено, и толпа присутствующих направилась к выходу, глубоко тронутая произошедшим. Долго за полночь еще можно было видеть на окрестных площадях и улицах толпы людей, рассуждающих по поводу решения суда.
Что касается N., он не довольствовался тем, что ему удалось спасти жизнь Марго. В тот же вечер он отправился к ней в тюрьму, где дал несколько полезных советов на будущее. Он выхлопотал разрешение для Мулине идти вместе с ним.
- Это лучший вечер в моей жизни, - то и дело произносил бедолага.
Ничто не могло разлучить его с Марго - ни ее суровость относительно его, ни ее ошибки, ни ее преступления. У него не было ничего в сердце, кроме прощения. Он не анализировал своего чувства к ней, но старался лишь его поддерживать. Он любил Марго невиновной, теперь он так же сильно любил ее преступной. Защитник Фурбиса также выхлопотал дозволение Бригитте повидаться с мужем. О чем говорили они между собой в течение двух часов, которые провели вместе? Это осталось навсегда неизвестным, но то, что этот разговор касался Фурбиса и, без сомнений, был причиной события, о котором мы расскажем несколько позже, - в этом нельзя сомневаться.
Через несколько дней после вынесения приговора закрытая карета увезла Марго в Монпелье. Фурбис же был отправлен в Авиньон, откуда в скором времени его должны были перевести в Тулон.
Глава XXIII
Каторги для женщин не существует, их обыкновенно помещают в исправительный дом, где приговоренные проводят всю свою жизнь в постоянном труде. Между учреждениями подобного рода особенно замечателен работный дом в Монпелье, куда была отправлена Марго после оглашения приговора. Это было в июле 1862 года.
Может быть, не лишним будет набросать портрет Марго в этот период ее жизни. Ей было уже 25 лет, черты лица ее сильно изменились, отчасти вследствие заключения, отчасти от впечатлений, пережитых ею во время любовной связи с Фурбисом. Несмотря на все это, она по-прежнему была удивительно прекрасна. Ее открытый лоб, длинные ресницы, глубокие глаза, ровные белые зубы, красные, тонко очерченные губы, безукоризненно правильный нос - все это, вместе взятое, могло произвести крайне приятное впечатление, если бы озлобленный взгляд не придавал угрюмости этому прекрасному созданию.
В день прибытия Марго вынуждена была, выйдя из бани, обязательной для каждой вновь прибывшей, переменить свой костюм на тюремный, который состоял из белой юбки, платья из грубой шерсти, платка с сине-белыми полосами, белых бумажных чулок и кожаных башмаков. На голову надевался белый чепчик, который заключенные искусно прикалывали к волосам.
Когда в тюрьму явилась новая подсудимая, ее представили директору, а тот, расспросив, что она умеет делать, отправил ее работать в мастерскую по пошиву тонкого белья.
Марго, казалось, не сразу поняла весь ужас своего положения. Ни трудности ежедневной работы, ни простая пища, ни грубое платье, ни строгий надзор, под которым она постоянно находилась, - ничто не произвело на нее особенного впечатления. Ее мучило нравственное унижение.
Она нисколько не тяготилась возлагаемыми на нее обязанностями и работала в мастерской, не разгибая спины. Но дело двигалось у нее так медленно, что нетрудно было заметить: она занята посторонними мыслями. Сестры милосердия, к счастью, скоро поняли, что происходило в этой ожесточенной душе; они пытались смягчить сердце Марго, относясь к ней по возможности нежнее.
Затем потекла та однообразная жизнь, подробности которой можно узнать, ознакомившись с уставом исправительного дома.
Будили женщин обыкновенно в пять часов утра летом и в шесть зимой. Через двадцать минут они шли на молитву, затем двадцать пять минут отводилось на прогулку, после которой начинались работы. С 9 до 10 часов - завтрак и отдых. С 10 до 16 - работа с небольшим перерывом. С 16 до 17 часов - обед и прогулка, затем снова работа до 20 часов. Обязательная поверка перед тем, как ложиться спать. В летнее время заключенным предоставлялось право гулять в течение получаса до возвращения в спальни, которые запирались на всю ночь.
Содержание было сносное. Хлеб давали несколько лучше того, который обыкновенно полагается солдатам, и выдавался он в определенном количестве. По воскресеньям готовили праздничный обед. Утром арестантки получали небольшую порцию супа, вечером овощи, немного масла или сыра и десерт из свежих или сухих фруктов, смотря по времени года; готовили им и рагу из мяса. Эти прибавочные блюда продавались по установленному тарифу. Спокойствие всегда и всюду было обязательно для всех.
Обо всяком нарушении правил немедленно доносили рапортом в дисциплинарный суд. Суд составляли директор тюрьмы, председатель тюремных учреждений и старшая сестра милосердия. Сестра-наставница принимала на себя исполнение переданных ей секретарем заключений суда. Несколько дел рассматривались сразу. Директор тюрьмы выносил окончательные приговоры. В зависимости от степени проступка наказания подразделялись следующим образом: выговор, лишение чая, лишение одного кушанья, сухой хлеб, постель без подстилки, отдельное помещение и карцер. Теперь можно понять, какова была жизнь Марго в течение ее трехлетнего заключения в Монпелье. Она вела себя примерно, никогда не нарушая общего спокойствия. Раскаивалась ли она тогда за свое прошлое, мучили ли ее упреки совести? Эту задачу разрешить были не в силах даже те, кто находился около нее все это время. Было известно только, что она приобщалась к Богу, при этом выразила немало благоговения, в искренности которого сомневаться не приходится, если вспомнить всю горячность ее молитвы у ног умирающего ребенка.
Грусть лишь подчеркнула ее привлекательность, придав красоте характер покорности, и так как Марго почти постоянно ходила, опустив глаза, то нельзя было видеть ее сурового взгляда. В скромном тюремном наряде она нисколько не теряла красоты и грации. Под грубым платьем легко можно было различить тонкую талию. Кокетливо приколотый чепчик давал возможность любоваться шелковистыми волосами, и многие из сестер не раз замечали ей, что не следовало бы открывать лиф у шеи, это не идет заключенной. Но что они могли сделать с ней?
Устав тюрьмы не допускал посетителей. Тем не менее однажды ее вызвали в приемную, где она встретила Мулине. При виде той, которую он знал некогда гордой красавицей, окруженной роскошью и блеском, он не мог удержаться от слез. Что касается Марго, она вспомнила про свою бесстыдную любовь и, едва овладев собой, кинула на Мулине тот полупрезрительный взгляд, который так глубоко оскорблял его прежде. Но он, растерявшись, почтительно объяснил ей, что он не мог преодолеть в себе желания видеть ее и поэтому прошел путь от Горда в Монпелье, употребив все усилия, чтобы добиться разрешения увидеться с ней.
Гордость Марго не устояла перед этим трогательным признанием. Она подала руку верному другу и открылась ему:
- Я, кажется, умру в этих стенах. Такая жизнь убьет меня. Мне необходимы воздух, движение, перемены, наконец. Я хочу жить. Кто же положит конец моим страданиям?
- Не пытались ли вы бежать? - спросил Мулине.
- Я даже не думала об этом. Впрочем, это невозможно.
- Если представится случай, воспользуетесь ли вы им?
Марго не ответила. Мулине ушел, дав обещание во что бы то ни стало добиться облегчения участи Марго.
Она видела, каким обезнадеженным, грустным уходил он от нее. Как мог он помочь ей, занимая столь низкое положение в обществе?
На другой день Мулине явился к смотрителю тюрьмы и попросился на работу. Но тот объявил, что в тюрьме немного мест для мужчин и все они уже заняты.
Он вернулся в Горд, обескураженный тем, что ему не удалось посвятить себя Марго, как он надеялся, но твердо решивший преодолеть все препятствия, чтобы улучшить положение той, которую любил.
В начале третьего года заключения у Марго появилась соседка по спальне и мастерской. Это была молодая, недавно прибывшая в тюрьму женщина, наставница, похождения и судебный процесс которой наделали немало шума. Ее присудили к пятилетним каторжным работам. Имея много общего в характерах, во взглядах, в привычках, женщины быстро сблизились между собой.
В течение дня у них не было возможности поговорить друг с другом, поскольку они находились под постоянным наблюдением сестер и потому могли только обмениваться отрывочными фразами. Но под покровом ночи, пользуясь соседством кроватей, они поверяли друг другу свои тайны. Это было значительным облегчением для Марго - после долгого одиночества встретить подсудимую, способную понять ее.
Несмотря ни на что, находиться в заключении становилось для Марго невыносимым. Это прекрасное создание, столь молодое, столь пылкое, гибло, как цветок, рано выставленный под лучи солнца. Замкнутая жизнь, лишенная общества, без движения, в постоянной тишине, тяжело отражалась на ней и мало-помалу разрушала ее здоровье. Ее воображение работало постоянно, и во время беспокойного лихорадочного сна ей каждую ночь являлись двое некогда любимых ею людей - Паскуаль и Фурбис.
- Если вас убивает ваше стесненное положение, - однажды сказала Марго ее подруга, - отчего вы не попросите, чтобы вас перевели в Кайенну?
Видя, что женщина смотрит на нее с удивлением, она объяснила ей, что согласно последнему распоряжению правительства осужденные девицы и вдовы могут быть отправлены в другие колонии.