С трудом сдерживаясь, он сказал:
- Нет, я не могу рассуждать здраво, когда речь идет о тебе, даже не рассчитывай на это. Но ты собиралась рассказать мне, что ты имела в виду.
- Разве?
Он сказал с внезапной яростью:
- Однажды ты дождешься, чтоб тебя убили.
Она невольно отшатнулась.
Перед ней стоял всего лишь Феликс, раздраженный донельзя, но что-то внутри нее дрогнуло и сжалось от страха.
Она отступила назад, и в поле ее зрения попала дверь. Панели из слоновой кости, фарфоровая ручка и таблички на дверях с узором из мелких розовых роз находились почти в углу. Дверь была закрыта неплотно. Она подошла к ней, открыла и выглянула наружу. В ярде от них стояла на четвереньках миссис Бэлл, натирая паркет.
Хелен Эдриан невозмутимо закрыла дверь и вернулась обратно. Феликс по-прежнему был в ярости, но теперь он ее уже не пугал. Она приободрилась и сказала:
- В следующий раз, когда почувствуешь себя убийцей, дорогой, не думаю, что об этом следует оповещать прислугу, - она рассмеялась. - Да перестань же, Феликс! Пойдем-ка вниз и посмотрим, достаточно ли теплая вода, чтобы искупаться.
Глава двенадцатая
Ричард Каннингем прохаживался по дороге вдоль обрыва. Он знал, что ничто на свете не заставило бы его отказаться от намерения приехать в Фарн и увидеться с Мэриан. Если бы ему было двадцать, он все равно бы вел себя столь же глупым и романтическим образом. Впрочем, если бы ему было двадцать, он бы не раздумывал о том, как это глупо или романтично, он бы просто делал это. Но ему было тридцать четыре года, он был весьма сведущ в вопросах безрассудных поступков и вполне мог бы посмеяться над подобной романтикой. Нет, это неправда. Он хотел бы быть способным посмеяться над этим, сохранив таким образом путь к отступлению в случае, если его воздушные замки вдруг обрушатся и вернут его с небес на землю. Но он не мог это контролировать. Если замок рухнет, пусть рухнет, но никто и ничто не может помешать ему осознанно пойти на это.
Он сказал себе, как делал это время от времени в течение последнего месяца, что позволил мимолетной причуде завладеть собой. На что обычно следовал самопроизвольный ответ, что, быть может, это вовсе не причуда, а инстинкт. До крушения поезда он видел Мэриан Брэнд один только раз, проходя мимо ее купе, и еще один раз - за мгновение до того, как потерял сознание, когда их только извлекли из-под обломков. Волосы у нее были в пыли, а на лице - кровь. Они проговорили о многом в те два часа, что лежали под разбитым составом в яме, которая спасла им жизни. Он послал ей цветы и экземпляр "Шелестящего дерева". Он написал ей трижды. В круговерти неотложных дел в Штатах он обнаружил, что написание этих писем действует на него благотворно. Они не имели ничего общего с интимной перепиской, но они были глубоко личными, потому что были написаны без оглядки на то, что стоит сказать, а что нет, и как это будет воспринято. Весь мир мог бы читать их, но предназначались они единственной женщине на свете.
Таковы исходные данные. И сейчас он собирался к ней на ланч. А инстинкт это или причуда, он сразу поймет. Было чудесное майское утро с голубым небом, но достаточно облачным, чтобы придать морю иной цвет вместо извечного голубого сверкания, от которого слепит глаза.
Он подошел к белому дому, перед которым склонились от ветра кусты, подошел к двойным синим дверям и постучал в ту, что была справа. Ему открыли. Он стоял и смотрел на Мэриан Брэнд, а она смотрела на него.
В один миг все стало легко и просто. Он мог бы прогуливаться в направлении этой двери каждый день в своей жизни. Это был не воздушный замок. Это был гостеприимный дом и женщина, которая ему нужна. Это было так просто, так непостижимо и так славно, словно свежий хлеб. Он взял ее за руку, рассмеялся и сказал:
- Посмотрите на меня хорошенько! Я чистый, и уже одно это дает мне больше преимуществ, чем в нашу прошлую встречу.
Она ответила:
- Я и тогда прекрасно знала, как вы обычно выглядите.
- Откуда?
- Не знаю, просто знала.
А затем она проводила его в кабинет, и они говорили о доме, о его поездке, и обоим надо было так много сказать, что они говорили то по очереди, то одновременно, перебивая друг друга и смеясь над собой, прерывая и прерываясь, словно друзья, знакомые много лет и не обеспокоенные вопросами светской вежливости. Эта встреча совсем не походила на ту, что Мэриан представляла себе. Она была так обрадована и горда тем, что он придет, а потому напугана. Если бы она могла сбежать и сохранить тем самым последние остатки самоуважения, она бы так и поступила. Она гадала, о чем они станут говорить, и была совершенно уверена в том, что, независимо от предмета разговора, он сочтет его пустым и скучным. А теперь это не имело значения. Вместе им было легко и спокойно, и она могла оставаться просто самой собой.
Когда он спросил об Инне, она ответила то, что было у нее на сердце.
- Я беспокоюсь за нее. Я рассказывала вам о Сириле. Он в ярости ушел из дома.
- Потому что вы не отдали ему половину своего королевства?
- Что-то вроде того.
- Вы этого не сделаете?
- О, нет, он только выбросит деньги на ветер. Но Инна страдает.
- Она влюблена в него?
- Была.
Он присвистнул.
- Что-то вроде того, да?
- Она очень несчастна. Боюсь, ее не будет на ланче, она ушла, - Мэриан помедлила, и продолжила: - Она не предупредила меня, просто попросила передать, что отправилась в Фарн узнать насчет абонемента в библиотеку, и чтобы ее не ждали. Она не знала, что вы придете.
- И вы думаете, она могла отправиться на встречу со своим мужем?
Она удивленно взглянула на него.
- Откуда вы знаете?
Их глаза встретились, и он улыбнулся. Мгновение они смотрели друг на друга. Потом он сказал:
- Он не придет сюда?
- Ну, я думаю, он может попытаться навестить Инну.
- Это вас беспокоит?
- Я не хочу, чтобы он делал ее несчастной.
- Полагаю, он знает, где его хлеб намажут маслом.
- О, да.
- В таком случае, он, может быть, станет вести себя благоразумно, теперь, когда у него было время все хорошо обдумать.
Благоразумное поведение Сирила? Это звучало слишком хорошо, чтобы быть правдой. Она осознала, что сказала это вслух с грустной усмешкой, и вместе с тем испытывая чувство безмерного облегчения. У нее не было никого, с кем можно было бы все обсудить, никого за всю жизнь. Теперь появился Ричард. Это чувство невозможно было выразить словами.
После ланча они спустились по ступенькам из сада к бухте и наблюдали за спадающей волной, обнажившей сначала мокрую гальку, а потом и песчаное дно с двойной линией валунов, уходящих в обмелевшее море. Порой они говорили, порой молчали. Счастливое, безмятежное время.
Вернувшись с прогулки и поднимаясь по лестнице, они встретили Феликса и Хелен Эдриан, спускающихся вниз. Она надела серые широкие брюки и пуловер цвета синих гиацинтов и ее волосы сверкали на солнце. Она словно со шла с обложки одного из номеров журнала "Лето". Лестница была узкая. Феликс и Хелен ждали на самой нижней из садовых террас. Когда она разглядела Ричарда, она окликнула его и подбежала поздороваться.
- Ричард, дорогой! Откуда ты взялся?
Он был вежлив, но особого восторга не выказал.
- Моя дорогая Хелен, какой сюрприз!
Она втиснула свою ладонь в его руку.
- И это все, что ты можешь сказать? Где тебя носило?
- Я был в Штатах.
- Не написал мне ни строчки! Пойдем на пляж! У меня есть миллион вещей, которые я хочу рассказать тебе. Это Феликс Брэнд, мой аккомпаниатор. Я остановилась у его родственников. И, полагаю, ты знаком с Мэриан...
Феликс посмотрел на него с убийственной ненавистью.
Ричард сказал:
- Мэриан и я - старинные друзья. На пляже чудесно, тебе понравится. Мы только что оттуда. Сейчас мы идем в дом. Если ты остановилась здесь, мы еще увидимся.
И они с Мэриан ушли.
Хелен Эдриэн с минуту смотрела им вслед, затем со смехом обернулась к Феликсу.
Элиза принесла чай и сказала, что нет, миссис Фелтон еще не вернулась, и что она также не знает, где Пенни. Она удалилась, как будто чем-то раздраженная, что, догадалась Мэриан, можно отнести на счет мисс Эдриан. Ей вдруг подумалось, что здесь находится красивая женщина с красивым голосом, и почти все в обоих домах испытывают к ней откровенную неприязнь. Феликс влюблен в нее, но Мэриан была убеждена, что, несмотря на влюбленность, он питал к ней не больше расположения, чем все остальные.
Раздумывая над этим, она подняла глаза от чашки с чаем, который разливала, и спросила:
- Вы близко знакомы с Хелен Эдриан?
В кабинете было очень славно. Легкий ветер проникал в комнату через три распахнутых окна и приносил с собой благоухание цветов. С жужжанием влетел шмель и снова улетел. Все было необычайно тихо. Ричард Каннингем смотрел на Мэриан в ее стареньком хлопчатобумажном бело-голубом платье, которое она носила третий сезон, и которое ни на что, кроме практичности, не претендовало, и думал, какая она спокойная женщина и как ей удается в любом месте чувствовать себя как дома. Даже если бы он не был в нее влюблен, она все равно нравилась бы ему больше, чем кто-либо, кого он встречал в жизни. Он словно прочел ее мысли, потому что вспомнил, что когда-то был влюблен в Хелен Эдриан, но она ему нисколько при этом не нравилась. Он неожиданно для себя сказал:
- Я был влюблен в нее когда-то целую неделю.
Она, передавая ему чашку с чаем, серьезно спросила:
- Правда?
- Я услышал, как она поет. Вы слышали?
- Только во время их занятий с Феликсом. Чудесный голос.
- Правильней будет сказать, что она поет, как ангел. Когда я впервые услышал ее, все вокруг так и говорили, но даже это не помешало мне думать, что это правда. И выглядела она тоже, словно ангел - белоснежный атлас, лилии и яркий свет прямо над ее волосами. И я прямо-таки бросился в омут с головой.
- Что случилось потом?
Он рассмеялся:
- Я вынырнул на поверхность и обнаружил, что мы наскучили друг другу до чертиков.
Мэриан поднесла чашку к губам и сделала глоток. Поставив чашку на стол, она поинтересовалась:
- И вы часто так делаете?
- Как делаю?
- Стремительно влюбляетесь, а потом так же стремительно охладеваете.
Его об этом уже спрашивали. Он снова рассмеялся и сказал:
- Нет. И все-таки, "влюбляться" - неправильное слово. Больше это похоже на опьянение. Как вы думаете, стал бы я рассказывать об этом, если бы между нами было что-то серьезное?
- Я не знаю, - в голосе звучала нотка удивления. - Я и впрямь совсем... не знаю... вас.
- Любопытно. Мне кажется, что я вас очень хорошо знаю.
Мэриан хотела было улыбнуться, но губам своим она не доверяла. Она спокойно произнесла:
- Обо мне не так уж и много можно узнать. Скоро вы изучите меня до конца, и потом вам станет скучно.
- Скучно? Взять, к примеру, любую вещь, которая имеет значение, они могут быть глубокими, но по сути своей они просты. Вас не утомляет солнце и небо, и свежий воздух, и вода, и хлеб. В этом нет ничего мудреного. Они всегда рядом. Если бы их не было, мы бы умерли. Вас не утомляет то, в чем вы нуждаетесь.
Он произносил слова медленно, с перерывами, скорее размышляя вслух, чем что-то объясняя. Прежде чем она успела что-либо ответить, во дворике снаружи послышались шаги. Пенни поднялась по низеньким ступенькам и вошла в комнату. Она выглядела так, словно горько и долго рыдала. Она умылась холодной водой, блестящие каштановые волосы надо лбом были еще влажные, но припухлость глаз убрать так и не удалось. Она не побеспокоилась о пудре или помаде. Пенни держала на руках Мактавиша, и ему это не нравилось. Она сказала тихим безжизненным голосом:
- Элиза сказала, ты искала меня.
Затем она заметила Ричарда Каннингема, и ей захотелось убежать. Однако если вы получили приличное воспитание, вы себе такого позволить не можете, и вместо побега она подошла к нему и пожала его руку. Мактавиш, которому никакое воспитание не смогло бы помешать поступить именно так, как он хочет, проворно оттолкнулся от Пенни и спрыгнул вниз. После чего устроился на коленях у Мэриан, и, отказавшись от предложенного ему блюдечка молока, замер, сощурив глаза до оранжевых щелочек и нервно дергая кончиком хвоста вперед и назад.
Пенни выпила две чашки чая, сказала пару фраз замученным голосом и некоторое время спустя потихоньку улизнула.
Когда она ушла, Ричард взглянул на Мэриан.
- Что случилось с этим прелестным ребенком?
В ее глазах мелькнула сердитая искорка.
- Она любит Феликса гораздо сильнее, чем он того заслуживает. Хелен Эдриан терзает их обоих.
- Он нужен Хелен?
- Не думаю. Да и он сам так не думает. Она могла бы сойтись с ним, если бы он получил наследство дяди Мартина. Так что, боюсь, и это спишут на мой счет.
- Ему следует благодарить за это небеса, соблюдая пост. Он бы менее чем через шесть месяцев захотел ее убить. Он и сейчас, кажется, уже на грани этого.
- Это-то и беспокоит Пенни.
- Это дитя с ним помолвлена?
- Нет, они просто воспитывались вместе. Она очень дальняя кузина. Не представляю, как можно любить миссис Брэнд и мисс Ремингтон, так что вся любовь Пенни досталась Феликсу.
Глава тринадцатая
Мисс Сильвер ушла с пляжа, где оставила племянницу Этель Баркет, удобно устроившуюся у стены волнореза, и маленькую Жозефину, копающуюся в песке рядом с матерью. Пляж в Фарне был замечательный, хоть и небольшой. Через месяц-другой здесь невозможно будет отыскать свободной комнаты, но это майское утро мисс Сильвер находила очень милым, несомненно, очень милым. Она наслаждалась восхитительным воздухом и детским лопотанием Жозефины и не без удовольствия припомнила строки лорда Теннисона о "сыне рыбака, кричащем на сестру в разгар игры". И о "юном матросе, что поет в своей лодке в заливе", вместе с менее известными строками об орле:
Весь свет по кругу облетел и здесь обосновался.
Под ним гладь моря простиралась.
Не то чтобы залив в Фарне в данный момент мог представить взгляду наблюдателя сына рыбака, резвящегося вместе с сестрой, или юного матроса в море, сейчас абсолютно пустынном, и никогда раньше здешние места не прельщали орлов. Но, разумеется, от поэзии не следует ожидать буквальности.
После пары часов на пляже с лордом Теннисоном, мисс Сильвер посчитала, что небольшая прогулка ей не повредит. Этель и Жозефина могли бы остаться на пляже, пока она сделает покупки. Ей не нравилась книга, которую ей дали вчера в библиотеке, и она подумала, что было бы неплохо обменять ее. Она предпочитала романы, герои которых, по крайней мере, слышали о существовании десяти заповедей, и не начинали выпивать в десять часов утра после ночи, по большей части проведенной за тем же занятием. Их поведение под воздействием алкоголя она расценивала как не представляющее совершенно никакого интереса.
Покинув пляж, она пошла вдоль набережной, пока не достигла Кросс-стрит. Наверху было ветрено, и она очень обрадовалась тому, что надела пальто. Ее не волновало, что ему было уже десять лет, и что черное сукно в ярком свете весеннего солнца выглядело выцветшим. Когда ветер подхватывал полы, показывался край оливково-зеленой шали, поддетой снизу. Она считала, что ее полосатые шерстяные чулки тепловаты для солнечного пляжа, но не в ее правилах было менять их на фильдеперсовые не только в начале мая, но и до самого его конца, а сейчас она была просто рада тому, что на ней теплые чулки. Следуя тому же принципу, она надела зимнюю шляпу - не фетровую, купленную два года назад, а ту, что была самой лучшей из ее шляп, после фетровой, разумеется. Специально для морского курорта она отколола стародавний букет, состоящий из двух цветков анютиных глазок в окружении резеды, оставив на шляпе только украшение из петель черной и пурпурной лент, довольно сильно поблекших от добросовестной носки. Вместо своей обычной хлопковой сумки с вязанием она взяла, как более соответствующую атмосфере морского курорта, сумку из черного сукна, решительно разлинованную блестящей черной лентой, которую сделала из ткани, что использовала во время войны на окнах для светомаскировки. У сумки, прочной и вместительной, была аккуратная ручка из шнура, отпоротого от старой диванной подушки. Сейчас в ней находились чулки для Дерека Баркета - один готовый, второй недовязанный, - клубок и два мотка серой пряжи по две унции каждый, четыре стальные спицы, кошелек, носовой платок, пурпурно-черный шарф, всякая мелочь и библиотечные книги, ее и Этель.
Она свернула на Кросс-стрит, укрывшись от ветра. Действительно, если бы она собиралась остаться на набережной, ей лучше было бы надеть шарф, но теперь в этом не было необходимости, и, в любом случае, до библиотеки отсюда было рукой подать. Она поднялась по ступенькам, прошлась по магазинчику на улице, отдав должное художественным открыткам, рамкам для фотографий, дешевым книжным изданиям, сетям для ловли креветок и многим другим безделицам, и направилась к довольно темному помещению позади магазина. Там было много людей, менявших книги. Она подошла к книжной полке рядом с конторкой библиотекаря и пробежала глазами по названиям. В самом деле люди придумывают самые странные словосочетания: "Четыре бесчувственный рыбы в ванне", "Кровавая полынь", "Труп в холодильнике", и впрямь очень неприятно звучит.
Она пролистала "Всякое-разное для Мориса" и задумалась, а знал ли сам автор, о чем эта книга, как кто-то у конторки за ее спиной сказал: "Да, трехмесячный абонемент на две книги для миссис Сирил Фелтон. И адрес в имении "Бухта". Это на Ледстоу-Роуд". Имя привлекло ее внимание. Хелен Эдриан упоминала его в своем рассказе в тот день, когда мисс Сильвер получила письмо Этель, упрашивавшей ее приехать в Фарн. И имя, и фамилия редко встречающиеся. Следовательно, нельзя не предположить, что речь идет о том самом молодом человеке, которого мисс Эдриан назвала как возможного шантажиста.
Со "всяким-разным для Мориса" в руках мисс Сильвер обернулась, чтобы посмотреть на миссис Сирил Фелтон. Она увидела хорошенькую девушку в распахнутом пальто поверх голубого льняного платья и с яркой повязкой на волнистых темных волосах. Она могла бы быть еще привлекательнее, если бы была порумяней и не выглядела такой встревоженной и нервной. Она взяла у девушки за конторкой свою квитанцию, положила ее в новенькую сумочку и переместилась в самый дальний угол комнаты.
Вернув "Всякое-разное для Мориса" на место, мисс Сильвер устремилась в том же направлении. Книги, расположенные здесь, пользовались не слишком большим спросом. Люди приезжают на море не для того, чтобы ознакомиться со статистикой по миграции населения или с разработками по решению проблемы беженцев в Европе. Наугад взяв книгу с полки, мисс Сильвер обнаружила, что это "Некоторые соображения относительно социологических аспектов инфляции".