- Себастьян, - закричала она, - я по глазам вижу - с тобой что-то случилось, какое-то несчастье, скажи мне, что происходит.
Себастьян Перрон был полностью уничтожен, подавлен.
В несколько секунд в нем произошла разительная перемена, он постарел на несколько лет. Он с трудом нагнулся, поднял с полу оброненное письмо и протянул его Амели.
- Прочти, - сказал он.
Но едва Амели принялась читать, как судья вырвал письмо у нее из рук. "Я веду себя, как скотина, - спохватился он, - мыслимо ли, чтоб она узнала о несчастье так внезапно".
Он притянул Амели к себе на грудь, нежно обнял ее и стал нашептывать:
- Амели… Амели… Это воздаяние нам за наше прегрешение, мы должны искупить его, небесам не угодно, чтобы плод нашей запретной любви дарил нам в этой жизни счастье… Бедняжка Амели… ты же все понимаешь… Это я, узнав своего сына, не смог устоять перед искушением забрать его себе, воспитать самому; я спас его во время крушения, а потом так и не решился вернуть тебе. Я все откладывал и откладывал момент расставания, я поселил его на одной ферме, в Нормандии, у добрых моих знакомых - папаши и мамаши Клеманов… Как только у меня выдавалась минутка, я мчался повидать малыша Юбера, которого любил все сильнее… Он часто рассказывал мне о тебе на своем забавном детском языке; слушая его, я проживал твою жизнь, а ты об этом даже не подозревала. Боже! До чего сладостны и тягостны одновременно были часы, что проводил я с нашим мальчиком. В последние две недели мне никак не удавалось вырваться из Парижа; мне не терпелось узнать, что поделывает Юбер, а старики Клеманы - люди неграмотные, писать не умеют, к кому мог я обратиться? Помог счастливый случай: я повстречал одного из детских моих товарищей, решил воспользоваться этим и разузнать, как живется малышу Юберу. Моему другу можно доверить любой секрет, и я попросил его: "Съезди туда, повидай мальчика"… С тех пор прошло десять дней; Мариус не подавал признаков жизни, меня истерзало смертельное беспокойство, и вот наконец это письмо, в котором говорится… говорится…
У Себастьяна перехватило дыхание, в ужасе смотрел он на Амели, которая тем временем дочитала письмо до конца.
Несмотря на его опасения, молодая женщина не выглядела слишком взволнованной - лишь дыхание ее участилось да глаза горели тревожным волнением; однако сообщение о том, что сын ее скорее всего утонул, не произвело на нее особого впечатления.
О чем могла она думать и почему не очень-то встревожилась?
По всему было видно, что Себастьян Перрон отчаивается сильнее.
Поведение Амели удивило его.
- Может ли быть, Амели, - зашептал судья, - чтобы это жуткое известие оставило тебя равнодушной?
Он замолчал, а его собеседница, блуждая взглядом где-то вдали, как если бы на нее снизошло озарение, заявила убежденно, как апостол:
- Сын мой не умер, Себастьян, я в этом уверена, у меня предчувствие, а материнские предчувствия не обманывают. Мой сын исчез с фермы, где ты его оставил… Значит, мальчика похитил чужой муж… Значит, он в его власти… Я боялась этого, но еще несколько минут назад не смела в это поверить; теперь же у меня нет сомнений - мои собственные доказательства совпадают с датой исчезновения Юбера, указанной в письме.
- А что тебе известно? - спросил Себастьян.
Амели удовлетворенно вздохнула и, трепеща от радости, заговорила:
- Вот уже двое суток я подслушиваю под дверью и шпионю на половине моего мужа, у потайных покоев, доступ куда мне закрыт; я слышала, как он с кем-то разговаривает, и этот кто-то говорит голосом юным, звонким и нежным, это детский голос, этот кто-то щебечет и чирикает, как щебетал и чирикал малыш Юбер!
Амели бросилась судье на шею, обвила ее руками.
- О, - шептала она, - какой решительной и смелой буду я теперь, я вновь обрела возлюбленного и вместе с ним отыщу ребенка, рожденного нашей любовью… Говорю тебе, Себастьян, Поль Дро - подлец, он держит взаперти мое дитя, наше дитя; намерения его мне неизвестны, но они меня пугают; и еще я скажу тебе, вот ты - его отец и я - его мать, когда мы соединим наши усилия, мы оба станем так сильны, что никто в целом мире не сможет помешать нам найти и вызволить из беды нашего сына!
Глава двенадцатая
ПРИЗНАНИЕ ПРОФЕССОРА ДРО
- Вам лучше?
Больная, к которой обратился доктор Дро, в ответ не произнесла ни звука, лишь губы ее слегка дрогнули и на миг опустились веки с длинными шелковистыми ресницами, прикрыв широко раскрытые глаза.
Это значило "да", и доктор остался доволен. Он улыбнулся и вполголоса обратился к больной:
- Я так ждал, когда вас станет полегче, и очень рад узнать об этом от вас самой.
Показав пальцем на плечо больной, которая неподвижно вытянулась на маленькой железной кровати, он поинтересовался:
- А там все еще больно?
Было по-прежнему тихо, но Поль Дро отлично понял, что ответила его собеседница.
Опять губы ее слегка дрогнули, потом она трижды закрыла и открыла глаза.
Профессор принялся утешать ее:
- Не стоит отчаиваться, рубцевание идет нормально, а боль надо перетерпеть - ведь это лучшее доказательство того, что дело пошло на поправку.
Врач задержался подле больной дольше обычного, он взглянул на часы - время бежало.
Уже на пороге он секунду помедлил, как будто хотел еще что-то сказать, поделиться возникшей у него мыслью; решившись, он снова подошел к больной, с которой только что беседовал вполголоса, а она отвечала ему знаками.
Теперь, когда Поль Дро внимательно разглядел лицо больной, ее необычная красота потрясла его.
Конечно, как все больные и выздоравливающие, она была худой и бледной, но черты ее были изумительно чисты и правильны; иногда легкий румянец касался ее нежных, бархатистых щечек и тогда нетрудно было догадаться, как ослепителен цвет ее лица.
Глаза были на редкость выразительны, лоб охватывала длинная, золотисто-рыжая коса, которая на фоне снежно-белых подушек казалась еще великолепнее.
Как зачарованный, любовался доктор открывшейся ему красотой, которую пережитые Элен страдания отметили печатью особой трогательности. Казалось невероятным, что такое юное, чистое, здоровое существо отдано на растерзание тяжким мукам.
Чтобы подбодрить больную, доктор машинально твердил, стараясь говорить как можно увереннее:
- Клянусь, вы поправитесь и скоро будете совсем здоровой.
Вспомнив о том, что заставило его вернуться, Поль Дро пристально посмотрел на больную, заглянул ей в глаза и без всяких предисловий сказал:
- Надеюсь, через несколько дней вы окрепните, мадемуазель, и вас сможет навестить…
Тут он умолк.
Дверь приоткрылась, и профессор увидел Даниэль, которая делала ему какие-то знаки; оставив больную, он подошел к старшей медсестре.
Приотворив дверь палаты, Даниэль увлекла профессора на лестничную площадку и там, стараясь говорить как можно тише - не дай бог услышат снующие по коридору медсестры - с видом заговорщицы сообщила:
- Внизу, в приемной, ожидает господин, доставивший ту самую больную; он непременно хочет вас видеть; пока что я ничего не обещала ему, решила переговорить с вами. Могу ли я передать ему от вашего имени, что барышне лучше?
Поначалу внезапное вторжение Даниэль рассердило профессора и он собрался сделать ей выговор, но потом передумал.
По всему было видно, что, хоть сообщение старшей медсестры и застало его врасплох, сильного недовольства оно все-таки не вызвало.
- У меня как раз есть свободная минутка, - ответил он, - сейчас ведь без четверти одиннадцать, и до половины первого я свободен. Я сам поговорю с этим господином, попросите его немного обождать.
Поклонившись профессору, Даниэль стала спускаться по лестнице, приговаривая:
- Повезло ему, этому господину, не с каждым профессор сам будет беседовать, попробуй-ка обычный посетитель получить у него аудиенцию - черта с два он ее получит!
Поль Дро и впрямь мало чем отличался от своих коллег хирургов; из расчета, равнодушия или просто не зная, что и как сказать, они вечно делают вид, будто дел у них - невпроворот, каждая минута на счету и недосуг им утешать плачущих родственников и приносить им свои соболезнования; обеспокоенным друзьям больных нечего и надеяться залучить хирурга на два-три слова и попытаться выведать у него хоть что-нибудь.
Зачастую, сделав операцию, Поль Дро тут же забывал о больном.
- Дальнейшее - дело врачей, - заявлял он и, как правило, всегда добавлял свою ставшую легендарной шаблонную фразу:
- Будет безмерно жаль, если медицина окажется бессильной и не сможет поставить больного на ноги; хирургия свой долг выполнила - операция прошла блестяще…
Дойдя до середины лестницы, Даниэль услышала, что ее зовут.
Она узнала голос профессора.
- Даниэль? - окликнул он.
- Да, господин профессор.
Даниэль остановилась, подняла голову и увидела Поля Дро, перегнувшегося через перила.
Стараясь говорить как можно тише, он распорядился:
- Когда я буду беседовать с этим господином, не подпускайте никого к дверям, пока мы не закончим. Я не хочу, чтобы нас беспокоили.
Даниэль понимающе кивнула. Как все монашенки и медсестры, Даниэль обладала легкой, бесшумной походкой; вот и теперь мелкими, неслышными шажками направилась она в приемную, где ждал посетитель.
Уведомив его, что профессор сию минуту спустился, она окинула счастливчика быстрым взглядом, вполне достаточным, чтобы внешность незнакомца накрепко ей запомнилась.
К слову сказать, внешность посетителя и впрямь была незаурядной - мимо такого не пройдешь, не обратив на него внимания.
Он был крепко скроен, голова ладно сидела на могучих плечах и пребывала в постоянном движении; был он почти лыс - лишь на висках да на макушке серебрились остатки волос, лицо - чисто выбрито; из-под кустистых бровей посверкивали энергичные глазки с темными зрачками.
Одет он был не слишком элегантно, но со вкусом, изящно и без затей.
Посетитель почтительно поклонился Даниэль, а затем, словно опасаясь нескромных расспросов, погрузился в чтение проспекта, который он наугад взял на столике в приемной, делая вид, будто бы этот проспект был ему необыкновенно интересен.
Выйдя из приемной, Даниэль направилась в павильон "А" - навестить старика Кельдермана, но мысль ее то и дело возвращалась к загадочному посетителю. "Сразу видно - человек порядочный, попусту болтать не станет. Должно быть, это отец той больной, - рассудила Даниэлу- он ведь тогда сам и привез ее к нам…"
В приемную вошел Поль Дро, и незнакомец немедленно отложил проспект.
Они поздоровались, посетитель начал свои расспросы; говорил он внешне спокойно, с кажущимся безразличием, но иногда в голосе его проскальзывали тревожные нотки.
- Как чувствует себя наша больная, господин доктор? Когда я смогу повидать ее?
- Дня через два-три, сударь, не раньше… Ей необходим полный покой, спокойствие физическое и моральное. Я предписал неподвижность ее телу и хотел бы, чтобы мозг ее тоже оставался в покое.
- Я не нарушу ваших предписаний, господин доктор, как ни хотелось бы мне помчаться туда сию же минуту, пожать руки бедной девочке, своими глазами увериться, что она жива.
Профессор был непреклонен.
- Не нарушайте моих указаний, - сказал он, - мадемуазель Элен это пойдет только на пользу.
Собеседник его поклонился, потом настойчиво стал увещевать хирурга:
- Может статься, она пожелает прежде повидать не меня, а кого-нибудь другого; в этом случае я был бы премного вам обязан, если вы заранее сообщите мне не только день, но и час, когда ее можно будет навестить… Как только вы разрешите навещать Элен, посетитель, о котором я упомянул, тотчас будет здесь и он-то не потерпит ни секунды промедления.
Поль Дро улыбнулся:
- Понимаю вас с полуслова, я и сам догадываюсь, как не терпится месье Жерому Фандору повидать…
Ноожиданно он умолк, потому что посетитель, глядя на него во все глаза, от удивления подпрыгнул:
- Как вы сказали, господин профессор? - спросил он.
Доктор сконфузился.
- Прошу прощения, это имя вырвалось у меня случайно… Но раз уж так получилось, я предпочел бы довериться вам: мне известно, кто такая наша таинственная больная. Мне помогли в этом бессвязные слова, вырвавшиеся у нее в бреду. Я не нарушу профессиональной тайны, сударь, если скажу вам, что обо всем догадался: девушка, которую зовут Элен, - это несчастное дитя личности самой зловещей и страшной из всех, что когда-либо носила земля… Я знаю, что она дочь Фантомаса и что молодой человек, который был ни жив ни мертв, когда привез ее сюда вместе с вами, это сам Жером Фандор.
Собеседник профессора смутился и попытался изобразить улыбку.
- Смею надеяться, господин профессор, - сказал он, - что вы сохраните инкогнито нашей милой больной и оградите ее от бестактностей…
Профессор сделал протестующий жест:
- Врач, сударь, подобен священнику - он умеет хранить тайны… Заметьте, сударь, - лукаво улыбаясь, добавил Поль Дро, - уже в третий раз я имею честь беседовать с вами, но, соблюдая тайну, я каждый раз удерживал себя и до сей поры не выказал своего восхищения вашими отвагой, волей и мужеством; я искал случай заверить вас в моей почтительной симпатии к вам, господин Жюв.
Это и в самом деле был Жюв. Знаменитый сыщик сразу почувствовал себя хозяином положения.
Он сердечно пожал профессору руку.
- Извините меня, сударь, - вымолвил он, - что я с первого же дня не раскрыл вам, кто есть кто; у нас, понимаете ли, нет причин скрывать свое имя, и только в интересах Элен я хотел как можно дольше оставаться инкогнито; к тому же мне не хотелось, чтобы вас смущала мысль, будто ваш неоценимый, умелый уход за дочерью Фантомаса - во всяком случае, за той, которая слывет его дочерью - может навлечь на вас гнев Гения преступного мира.
Профессор Дро гордо тряхнул головой.
- Сударь, - сказал он, - полагаю, что пока меня охраняет инспектор Жюв, Фантомас мне не страшен.
Мужчины еще раз пожали друг другу руки.
При мысли, что дела Элен идут на поправку, Жюв так и сиял.
После того, как профессор признался Жюву, что узнал его, он почувствовал себя свободнее и подробно рассказал, как он устранял перелом своей молодой подопечной.
- Я специализируюсь на тазовых переломах, - сказал он, - уверяю вас: хоть условия операции были не блестящими, результат превзошел все ожидания. Выйдя отсюда, невеста Жерома Фандора будет, как прежде, стройна и грациозна, сохранит свою обворожительную, легкую походку, как будто и не приключилось с ней ужасного несчастья.
Жюв искренне верил профессору и был тронут до глубины души.
В общем и целом, профессор скромно преуменьшил свои заслуги; Жюв знал - о личной жизни доктора многие любили позлословить, но стоило заговорить о его профессиональных достоинствах, как все сходились в одном: в своем деле профессор не знал себе равных, был признанным специалистом по травмам, ранам и переломам в области таза.
Успокоенный полицейский начал прощаться - у него назначена была встреча с Фандором, который с нетерпением ждал новостей, однако Поль Дро задержал его.
- Минутку, сударь, - попросил он, - мне надобно переговорить с вами конфиденциально.
Сыщик вздрогнул. "Это еще что такое! - пронеслось у него в голове. - Уж не скрыл ли он чего-нибудь о состоянии Элен?"
Как многие другие, Жюв боялся услышать печально известную фразу; "Операция прошла блестяще, но не знаю, сможет ли медицина поставить больную на ноги".
Но вовсе не о том собирался говорить доктор со знаменитым сыщиком.
Поль Дро не замедлил объясниться:
- Я обращаюсь к вам, господин Жюв, не как к другу мадемуазель Элен, а как к инспектору сыскной полиции. Зная вас, как человека справедливого и беспристрастного, я решаюсь просить вашего бесценного содействия. Не согласитесь ли вы уделить мне пару минут?
Жюв, собравшийся было уйти, снял пальто, положил на стул шляпу и, приняв невозмутимую мину, которую приберегал для всякого рода исповедей, бросил:
- Слушаю вас, сударь, вы можете рассчитывать на мою скромность.
Поль Дро, не колеблясь, начал свой рассказ.
- Господин Жюв, речь идет о событиях сугубо личных. Я имею в виду мою семейную жизнь. Шесть лет назад я женился; в ту пору в медицине я был еще новичком, а за душой не имел ни сантима. Женился я на девушке совсем не моего круга, она была богата, звали ее Амели Тавернье. Избавлю вас от подробного изложения мелких неурядиц, которые день за днем рушили наше благополучие и разводили нас в разные стороны. Взяв в жены Амели Тавернье, я пошел на большое, огромное унижение. Я примирился с этим, решив стать безучастным супругом безучастной жены и относиться к ней, как относятся к деловому компаньону - при условии, что она предоставит мне полную свободу в мыслях и действиях… Амели не пожелала этого и недавно возбудила против меня дело о разводе.
- Знаю, сударь, - отвечал Жюв, - я слышал об этом прискорбном событии.
Слушая рассказ профессора о перипетиях его семейной жизни, Жюв был само внимание.
Инстинктивно его влекло к этому непостижимому человеку - выглядел тот холодным, замкнутым, робким и сентиментальным, но в душе его, судя по всему, кипели сильные страсти.
Вдобавок Жюв питал к хирургу глубокую признательность, ведь он с таким знанием дела взялся лечить Элен: в лечебницу ее доставили почти безнадежной, а теперь, если верить словам доктора, опасность ей не грозила.
- Чем же я могу быть вам полезен? - поинтересовался Жюв; в его устах эти слова отнюдь не были предложением из вежливости, банальной любезностью, он действительно всей душой рад был бы, будь то в его силах, услужить профессору.
Поль Дро собрался с духом и продолжил.
- Как я уже сказал, сударь, женитьба началась для меня с огромного унижения… А именно: до знакомства со мной у моей жены - моей будущей жены - был любовник, от которого она забеременела. Меня согласились взять в супруги при условии, что я взвалю на себя и отцовство, а положение мое было таково, что я не мог отказаться… Справедливости ради надобно признать, что раздумывал я недолго, да к тому же влюбился без памяти. Впрочем, чувство мое скоро прошло… Амели родила ребенка - мальчика - и назвала его Юбером. В наш маленький мирок вторгся третий, и этот третий напоминал о непоправимой ошибке прошлого, этот третий не давал мне забыть о трусливом моем поведении, коего я стыдился. Однако никакой враждебности к безвинному ребенку я не испытывал; он подрастал, и я проникся к нему искренним чувством, глубокой привязанностью. Вы, конечно, слышали о постигшем нас горе. Восемнадцать месяцев назад я попал в железнодорожную катастрофу, ребенок был со мной; меня выбросило на рельсы, часа два я провалялся без сознания, а когда пришел в себя, первая мысль моя была о Юбере. Малыш исчез. Он погиб, сударь, он был среди безымянных трупов, извлеченных из-под обломков поезда. Вообразите, как мне было больно, как я страдал, в каком я был отчаянии!..