- Господин председатель, я подразумеваю следующее: если моя жена намерена полностью разорвать наши отношения и будет требовать окончательного развода, из уважения к ней и из чувства повиновения я подчинюсь ее желанию. Если же она захочет избежать тягостной бракоразводной процедуры и согласится и впредь носить одно со мной имя, я охотно присоединюсь к такому решению… Я полагаю, что разрыв супружеских отношений не есть окончание брака, ничто не мешает нам остаться союзниками в самом широком и самом достойном смысле этого слова.
Себастьян Перрон утвердительно кивнул:
- Я не должен выражать свое мнение, - признался он, - но не удержусь и скажу: должно быть, вы правы, господин профессор. Из двух зол выбирают меньшее, и если бы я посмел дать совет госпоже Дро…
Судья замолчал на полуслове.
Не сводя с него глаз, молодая дама вскочила; она откинула вуалетку, и теперь можно было видеть ее свежее лицо, прозрачность кожи. На миг Себастьян Перрон словно ослеп - так прелестны были ее черты, так восхитительны упругие, розовые щечки.
Пристально глядя на судью, который только что - правда, без особого пыла - пытался помирить ее с мужем, Амели Дро принялась горячо убеждать его:
- Бы ли это, господин председатель, советуете мне пойти на подобный компромисс… Нет, сударь… Быть может, в силу возложенного на вас долга, вы и обязаны говорить такие слова, но в глубине души вы не можете не быть со мной согласны, не можете не сочувствовать моему решению расстаться с мужем…
Из глаз ее вот-вот готовы были пролиться слезы, но она стойко продолжила:
- Есть один аргумент, о котором вы не подумали, но который могли бы использовать, чтобы примирить нас… У нас есть сын, и вы могли бы сказать мне, что я должна терпеливо сносить совместную жизнь с мужем ради нашего ребенка… К несчастью…
Амели Дро замолчала, муж ее, бледный как полотно подошел к судье:
- Умоляю вас, господин председатель, прекратите эту душераздирающую сцену, нам нечего больше сказать друг другу.
Себастьян Перрон вышел из-за стола и проводил супругов до двери кабинета.
- Сожалею, - сказал он, - что примирение не состоялось.
И добавил, не глядя на Амели Дро:
- Завтра, сударыня, вы сможете получить разрешение на возбуждение дела, и будет начато судебное разбирательство.
Оставшись один, Себастьян Перрон направился к письменному столу, но тут дверь кабинета вновь распахнулась и с силой захлопнулась.
Судья резко обернулся: навстречу ему бежала женщина, он принял ее в свои объятия, крепко прижал к груди, и они долго стояли так, обмениваясь страстными поцелуями. Взволнованный женский голос шептал и шептал:
- Ах, Себастьян! Себастьян!.. Я чуть не упала в обморок, когда, войдя сюда, увидала тебя, рядом с ним… Почему вдруг тебе, именно тебе выпало мирить меня с моим мужем?
Потом, погрустнев, она добавила:
- Ты поступил дурно… тебе следовало с кем-нибудь поменяться… Подумай, в какой ситуации я оказалась.
Себастьян Перрон медленно разжал объятие, усадил свою собеседницу в уже знакомое ей кресло - ибо то была Амели Дро собственной персоной - и опустился подле нее на колени.
- Амели… Амели… - лепетал он, осыпая поцелуями ее руку, - ваши упреки несправедливы. Это чистая случайность - невольная, неожиданная, я и сам не знал, что мне придется сегодня вести этот прием… Еще час назад я понятия не имел о том, что должен буду подменять судью, который обычно занимается примирениями, я не успел просмотреть ни одного дела и узнавал фамилии истцов, когда они уже сидели передо мной.
Амели Дро улыбнулась.
- Я рада этому, - сказала она, - я всегда считала тебя человеком деликатным, и я не ошиблась, я счастлива, что эта дурацкая ситуация возникла волей случайных обстоятельств.
Судья между тем явно был в замешательстве.
Что связывало этих двух людей?
Последний раз Себастьян Перрон видел Амели Дро лет семь назад, знал он ее под именем мадемуазель Тавернье.
В ту пору молодой красивый судья уже был председателем суда. Правда, председательствовал он в провинции, в небольшом городке Либурн, в Дордони.
Либурнское общество приняло его весьма благосклонно - как, впрочем, случалось повсюду, куда забрасывала его судьба, - ибо был он холост, элегантен, услужлив, обладал прекрасными светскими манерами и, ко всему прочему, занимал видное положение.
Блистательный судья без памяти влюбился в одну девицу, которая стала его любовницей. Это и была Амели Тавернье; молодые люди собирались пожениться, но тут возникли серьезные осложнения.
Отец Амели Тавернье, человек неколебимых убеждений, принадлежал к политической партии, находившейся в оппозиции к правительству; он никогда не согласился бы, чтобы его зятем стал судья, отстаивающий интересы республики.
Быть может, со временем и удалось бы обойти это препятствие, если бы неожиданно не вмешались события, которых никто не ждал и которые спутали все карты.
В несколько часов решилась судьба Амели: отец отослал ее на юг ухаживать за больной тетушкой; Амели уехала, а судья по рекомендации влиятельного сенатора получил назначение в Париж, в трибунал департамента Сены.
Прибыв в столицу, Себастьян Перрон был намерен сначала упрочить свое служебное положение, а уж потом заняться устройством отношений с Амели Тавернье, и срок предполагавшейся женитьбы отодвигался все дальше и дальше.
Месяца два или три девушка не подавала о себе вестей, потом он получил анонимное письмо, написанное хорошо знакомым ему почерком. Амели сообщала судье, что она от него беременна и собирается покончить с собой.
Себастьян Перрон не раздумывал ни секунды. Как человек честный, совершив ошибку, он был готов ее исправить. Судья испросил отпуск, в тот же вечер отбыл в Либурн, но девушки там не оказалось - она путешествовала вместе с родителями.
Сердце его было полно неизъяснимой тревоги, ежесекундно он ждал рокового известия о том, что несчастная наложила на себя руки; подгоняемый чутьем сыщика, судья пустился в погоню за семьей Тавернье и через неделю напал на их след в Биаррице.
Прежние его сомнения и страхи сменились опасением совсем иного толка, которое по своим проявлениям очень уж напоминало чувство ревности.
Вечером, в казино, Себастьян Перрон наткнулся на Амели Тавернье. Девушка была само очарование, ее милое личико светилось ликующей радостью, глаза сияли. Нежно опираясь на руку элегантного мужчины с лицом умным и утонченным, она прошла мимо Себастьяна Перрона и сделала вид, что не узнает его.
Судья остолбенел от изумления.
Что произошло и почему так вела себя его любовница, несколько дней назад написавшая ему, что, если не покончит с собой, то станет матерью?
Судья не долго оставался в замешательстве. Амели Тавернье нашла способ перемолвиться с ним и язвительно бросила ему в лицо:
- Не очень-то вы спешили, дорогой, на встречу со мной, да я вас и не ждала… Если угодно, я сию минуту представлю вас одному милейшему человеку, с которым свела знакомство несколько недель назад, ухаживая за больной тетей; теперь он жених мне, а через две недели мы поженимся.
С иронией поглядывая на него, Амели предложила:
- Хотите, чтобы я представила вас друг другу?
- Нет, - холодно ответил судья и, не мешкая, уехал в Париж.
Воротился он в ярости и досаде.
Нельзя сказать, чтобы он пылал к своей любовнице безмерной страстью; он соблазнил ее, сбил с пути, но она не так уж много значила для него, избалованного успехом у женщин.
Узнав, что возлюбленная с легкостью нашла ему замену, он был уязвлен в самое сердце, и уязвлен не только ее переменчивостью.
Амели Тавернье известила любовника, что беременна - потому-то она и надумала выскочить замуж; Себастьян Перрон не мог смириться с тем, что супруг ее, без всяких на то прав, станет и отцом их ребенка; это ведь мой ребенок, твердил он, это наш ребенок, и у него будет другое имя и другой отец?
В душе судьи расцвело незнакомое ему доселе чувство; по зрелом размышлении он признал: женитьба на Амели Тавернье вряд ли сулила ему блестящие перспективы, и все же он горько сожалел, что отныне навсегда будет оторван и удален от собственного ребенка - тот родится, вырастет и будет считать отцом постороннего человека.
Себастьян Перрон сказал себе:
- Я должен забыть Амели.
Однако в своих поступках мы не всегда следуем своим же решениям; время от времени, из газет или от общих знакомых, судья кое-что узнавал о судьбе бывшей своей любовницы.
В довершение всего - сколько в жизни случайных совпадений! - произошла встреча, для всех троих явившаяся полнейшей неожиданностью. Себастьян Перрон знал, что Амели вышла замуж за профессора Дро; когда, перебирая бракоразводные дела, он наткнулся на это имя и потом, когда ему пришлось мирить супругов, судья сидел, точно оглушенный.
Со времени их последнего свидания протекли годы, многое унесло с собой время, жизнь ушла далеко вперед, но в тайниках души Себастьян Перрон хранил нежное, живое воспоминание о своей хорошенькой подружке.
Как давно они не видались! Амели стала еще прелестней, еще привлекательней, годы замужества сделали ее настоящей парижанкой, отмеченной печатью неповторимости, особой грацией и особым шиком, о которых и знать не знала либурнская провинциалка.
Возможно ли, что они, как некогда, станут любовниками? Есть ли надежда, что отношения между ними возобновятся? На эти вопросы Себастьян Перрон готов был ответить утвердительно, ибо страстно желал бывшую свою возлюбленную; она же смерила его долгим, невыразимо печальным взглядом.
Заметив это, судья смутился:
- Что с тобой, Амели?
- Себастьян, - упрекнула она, - неужто ты ни слова не спросишь о нашем ребенке, нашем сыне Юбере?
Себастьян поморщился, побледнел и отвернулся - вопрос произвел на него странное, не поддающееся объяснению впечатлению. Еще более необычен был его ответ.
Сначала он бормотал что-то неразборчивое, потом заявил:
- Разве он не умер? Не вы ли только что, в присутствии вашего мужа, дали понять, что ребенка больше нет?
- Действительно, - волнуясь, заговорила Амели, - вот уже восемнадцать месяцев, как мой ребенок исчез, именно так, как я говорю, Себастьян, - исчез…
- Ничего не понимаю, - отвечал судья, - полагаю, вы хотите сказать, что он умер?
Теперь уже Амели явно была в смущении. Она замолчала, с минуту подумала.
- Себастьян, - решительно заговорила она, - я обращаюсь к тебе не как к возлюбленному - я хочу говорить с судьей… Я намерена сообщить тебе нечто крайне важное. Ты должен выслушать меня…
Но Себастьян не хотел ничего слушать.
- Амели, - взмолился он, - не говори загадками и не пытайся меня раздваивать… То, что можно рассказать возлюбленному, судье порой лучше не знать…
- Неважно, - глухо промолвила Амели, - ты должен знать все… все, что я думаю, на что уповаю… что оплакиваю… на что надеюсь… Ровно восемнадцать месяцев назад на лионском направлении произошло железнодорожное крушение… Мой муж и мой ребенок - наш ребенок - ехали в том самом поезде. Катастрофа была ужасной - мертвые, пропавшие без вести, раненые, в числе последних был и мой сын, мой малыш Юбер… Вернувшись домой, Поль Дро посмел сказать мне, что мой ребенок умер.
- Ваш ребенок? - прервал ее судья: странное дело, только эта мелочь и взволновала его в рассказе Амели. - А почему не сказал он… наш ребенок?
- Поль Дро ведь был в курсе дела, - не замедлила с ответом Амели, - он знал, что у меня был любовник, что я беременна, и все-таки женился на мне.
С горькой усмешкой она добавила:
- Это презренное ничтожество Поль Дро был тогда беден, а я богата - вот вам и благородство…
Признание молодой женщины испугало судью, он эгоистично осведомился:
- Муж знал имя вашего любовника, отца ребенка? Известно ему мое имя?
Амели сдержанно пожала плечами:
- Ему ни к чему это знать… да и что ему до этого!.. Поначалу я поверила мужу, - продолжила она прерванный рассказ, - и стала оплакивать ужасную смерть сына, а потом призадумалась. Вся эта история показалась мне немыслимой, неправдоподобной, и я пустилась в розыски - увы! - ничего не давшие; надо сказать, что временами муж вел себя весьма загадочно.
Тон, каким были сказаны последние слова, не на шутку встревожил судью.
- Что ты имеешь в виду? - спросил он.
Амели подошла к самому главному; она огляделась вокруг и убедилась, что их никто не подслушивает.
- У меня создалось впечатление, - вымолвила она, - что муж сам похитил моего ребенка; по-моему, Юбера держат в заточении.
Все больше оживляясь, Амели выстроила перед судьей целую драму, она уверяла его, будто у мужа были все основания так поступить: он надеялся в один прекрасный день свести с женой счеты и, пообещав ей вернуть сына, заставить принять все его условия.
Себастьян, похоже, не поверил ни одному ее слову; слушая, как она обвиняет мужа, будто тот намеренно распустил слух, что ребенок умер, он с улыбкой пожал плечами, только лицо его стало еще бледнее.
Судья был так взволнован, что казалось еще секунда - и он не выдержит, о чем-то проговорится, сделает какое-то заявление или даже признание.
До этого момента ничто в рассказе Амели не нарушало его спокойствия, а ведь она немало порассказала такого, что заинтриговало бы и самых равнодушных.
Впервые Себастьяну Перрону говорили о ребенке, который был плотью его и кровью. Неужели не растревожило его известие, что у него есть сын… что мальчика зовут Юбер? Неужели не сжалось, не затрепетало от боли его сердце, когда мать сообщила ему, что ребенка больше нет?.. Неужели не обеспокоили его тяжкие обвинения Амели, которая утверждала, что Поль Дро держит ребенка в заточении?..
А именно так оно и было: рассказ Амели ничуть не удивил судью, не произвел на него ни малейшего впечатления.
Невольно закрадывалась мысль: возможно, все, что доверила ему Амели, Себастьяну Перрону было давным-давно известно?
Выплеснув свое отчаяние и свои страхи, Амели тоже, казалось, недоумевала, почему так невозмутим ее собеседник?
- Знаешь, Себастьян, - сказала она с нескрываемой горечью, - когда-то ты научил меня разбираться в мужчинах и я пришла к убеждению, что все вы - невообразимые эгоисты… Но скажу откровенно: теперь я вижу, что из всех известных мне эгоистов, ты - самый отпетый.
Она бросила на судью испепеляющий взгляд.
- Пойми же, твое поведение подло… После шести лет полного неведения ты, никак того не ожидая, встречаешь свою возлюбленную и ведешь себя, как ни в чем не бывало… В ходе беседы - а в ней участвует третье лицо, человек, которого ты должен бы ненавидеть, ибо он отнял у тебя мать твоего ребенка, ты узнаешь, что ребенок исчез, возможно, умер, и, услышав о его трагической кончине, не проливаешь ни единой слезинки… Презренный эгоист! Не знаю, что удерживает меня, почему я не говорю, как ты мне отвратителен, почему я не выплесну тебе в лицо всю мою ненависть, что подступает, как тошнота, стоит лишь мне вспомнить…
Амели выдохлась; судья, загадочно улыбаясь, взял ее руки в свои и горячо их пожал. Когда он заговорил, глаза его лучились с трудом сдерживаемой радостью:
- Злючка! Ты вправе сердиться на меня, впадать в ярость, говорить оскорбительные слова… Если бы все обстояло так, как тебе показалось, я и впрямь был бы чудовищным эгоистом. И если верно, что еще час назад я и не думал повстречать тебя, ты не права, будто рассказ о сыне ничуть не растревожил меня… Послушай, Амели, сейчас я кое в чем тебе признаюсь - ни за что не догадаешься, в чем. Ты увидишь, что порой чувство отцовства может заглушить в человеке все прочие чувства. То, что ты узнаешь, заставит тебя побледнеть от ужаса, и, может статься, родит в тебе неодолимую ненависть ко мне… но я тешу себя мыслью, что ты сможешь простить меня, оправдать, и тогда мы снова станем, вернее - станем, как это давно должно было случиться, мужем и женой.
- Себастьян! - воскликнула Амели. - О чем ты собираешься сообщить мне?
- О великом счастье, Амели… Материнское предчувствие не обмануло тебя… Слушай внимательно: восемнадцать месяцев назад в поезде, где ехали твой муж с маленьким Юбером, находился кое-кто еще; случайно встретив их, он стал наблюдать за ними… Он во все глаза смотрел на ребенка, которого хирург почти не замечал… А незнакомец все смотрел и смотрел на малыша Юбера, чье личико так напоминало ему черты его матери… Затем, как ты точно определила, произошла ужасная катастрофа, драма, повлекшая смерть, ужас, невообразимую суматоху, в которой твой муж потерял доверенного ему ребенка… Что же сталось с Юбером, Амели? Я отвечу тебе на этот вопрос…
Слушая судью, его собеседница так разволновалась, что, не в силах держаться на ногах, упала в кресло, задыхаясь от снедавшей ее тревоги; она прерывисто шептала:
- Продолжай же… продолжай… расскажи мне все… что за счастливую весть ты хочешь сообщить мне?..
Судья послушно продолжил:
- Незнакомцу, который с такой нежностью поглядывал на малыша Юбера, нежданно-негаданно представился случай спасти ребенка; после крушения он унес его далеко прочь, по бездорожью, он несся, как обезумевший зверь, возвращающийся в логово с бесценной добычей, он обезумел от нежности, он изнемогал от любви к тому, в ком признал собственного сына, и сильнее этого чувства не было больше ничего.
- Мой сын! - возопила Амели, - Мой сын жив, а человек, спасший его от гибели, вырвавший из когтей смерти, это…
В дверь кабинета постучали, и она замолчала; судья, опасаясь какого-нибудь сюрприза, кинулся в другой конец комнаты узнать, в чем дело.
Приоткрыв створку двери, судья увидел судебного исполнителя Доминика с запечатанным пакетом в руке.
- Это еще что такое? - рассерженно спросил судья. - Мне сейчас некогда.
Но Доминик знал, что делал, и Себастьяну Перрону пришлось это признать. Ибо в ответ прозвучало:
- Это от вашего личного знакомого, господин председатель.
Судья сразу все понял.
- Мариус, - прошептал он и, взяв пакет, хлопнул дверью перед носом у Доминика.
Судья с облегчением вздохнул. Давно уже си тревожился и с нетерпением ждал вестей от человека, которого почитал старинным своим приятелем, другом детства.
Эти известия, должно быть, и содержались в письме, которое он теребил в руках, радуясь, что получил его как нельзя более кстати.
Не стесняясь присутствием Амели, Себастьян Перрон судорожным движением сорвал печать красного воска, извлек из конверта лист бумаги и приступил к чтению:
"Мой бедный друг.
Я произвел порученное тобой расследование - опасения твои были обоснованны. Люди, к которым ты отослал меня, плохо присматривали за ребенком, он исчез; они же утверждают, что не виноваты и подали жалобу в жандармерию, дабы защитить себя от возможных преследований. Ты сам поймешь, в чем дело, когда узнаешь детали. Во всяком случае, ясно одно - на ферме папаши Клемана ребенка нет, а в округе ходит слух, будто он утонул. На днях я загляну к тебе, бедняга, и мы обсудим это прискорбное приключение.
Любящий тебя Мариус"
Пальцы судьи задрожали, письмо выскользнуло из рук; грудь ему сдавило рыдание, на глазах выступили слезы; лицо его исказила столь жуткая гримаса, что с трепетом наблюдавшая за ним Амели не могла дольше сдерживать любопытство.