Офисы "Дейли рекорд" занимают модернистское здание, больше всего напоминающее заключенный в хромированную клеть гигантский шарообразный аквариум. О ночном происшествии уже знали все, и Флит-стрит гудела от слухов. Убийство Хейзел Лоринг - хотя никто еще не располагал доказательствами, что это было именно убийство, - посчитали таким важным событием, что в кабинете ответственного редактора было проведено собрание. В этом оформленном в кубистском стиле помещении с яркими шторами царственный Хаустон восседал за большим столом из черного стекла. У него был мученический вид.
- Это невозможно, - сказал он. - Мы не можем на такое пойти. Мы потеряем лицо.
- Хорошо. Оставайтесь при лице, - горячо ответил Макграт, - но не упускайте такой шанс. Вот смотрите: это женское преступление, оно просто сочится интересом для женщин. Оно подходит для серии репортажей, что-нибудь вроде "Наш корреспондент следит за расследованием" или "Развитие событий, день за днем". И вот, когда половина женщин Англии с замиранием сердца ждет новостей, что делаем мы? А вот что: мы поручаем освещать это дело женщине.
Хаустон провел рукой по узкому высокому лбу.
- Женщина будет писать о работе полиции?
- Почему нет? Ничто не мешает ей не потерять лицо, верно? Она будет женственной и доброй, добавит немного грусти, и готово! Все читатели будут наши.
Хаустон опустил плечи.
- Но тут нужна хватка, - заметил он. - Одно дело - писать о войне, и совсем другое об убийстве. Даже не знаю, кого бы я мог на это поставить.
- А как насчет той француженки? Жаклин Дюбуа. Она у нас только неделю, но я вот что вам скажу: ее считают самой пробивной журналисткой в Париже, Ришар из "Лои" отзывался о ней в восторженных выражениях, и я думаю, что ему можно верить.
- Она говорит по-английски?
- Она наполовину англичанка. Ее мать родом из Лондона, так что она прекрасно говорит по-английски.
- И она… м-м… не потеряет лицо?
- Нет. Это я вам гарантирую.
- Найдите ее, - коротко произнес Хаустон.
И все же он не чувствовал себя спокойно до тех пор, пока не увидел Жаклин Дюбуа воочию. После этого он облегченно и даже почти радостно вздохнул.
Макграт же, напротив, приуныл. Рекомендовал он эту девушку понаслышке, кроме отзывов Ришара, он о ней почти ничего не знал, и при первой встрече с Жаклин его охватило паническое чувство, будто он стал жертвой какого-то особенного французского чувства юмора.
Жаклин вошла в кабинет так несмело, что Хаустон даже встал, чтобы подвинуть ей стул. Это была блондинка, маленькая, в теле, с золотистыми волосами, светлой кожей, которая, как правило, очень легко вспыхивает, и большими темно-голубыми глазами, которые обычно бывают либо широко распахнуты, либо скромно потуплены. Ее поджатые губы свидетельствовали о смущении и о желании угодить. Она была в добротной, но скромной меховой шубе, и во всем, от простого серого платья до коричневых чулок и туфлей, чувствовались аккуратность и скромность. Девушка не сводила огромных глаз с Хаустона, но только когда он не смотрел прямо на нее. Приятным мягким голосом она, нерешительно и несколько путаясь в словах неродного языка, спросила, зачем ее вызвали.
Пока Макграт стоял, в отчаянии кусая губы, Хаустон сказал:
- Идея следующая: мы хотим, чтобы вы…
- Сели на хвост полиции, - пробормотал Макграт.
- Добывали новости, - строгим тоном продолжил Хаустон, - которые могут быть интересны нашим читателям. Возьметесь?
Жаклин подняла прозрачные голубые глаза.
- Возьмусь ли я? - выдохнула она и вдруг воскликнула: - Черт меня дери, да я зубами вцеплюсь!
Хаустон так и сел. Было видно, что в девушке чувство благодарности вступило в борьбу со скромностью и, похоже, одержало победу.
- Я благодарить вас на коленях! - продолжила она, молитвенно сложив ладони. - Мисс Лоринг, бедная женщина, Богу душу отдала. Честное слово, я мечтала написать об этом, но даже не надеялась, что мне так повезет. О, вы такой милый. Хотите я вас поцелую?
- Боже правый, нет! - воскликнул Хаустон.
Но Жаклин не слушала его. Она уже полностью ушла в себя. Носком туфли она постучала по ковру. На лбу ее пролегла сосредоточенная складка, и, видимо, приняв какое-то решение, она кивнула.
- Я неполноценная, - призналась она. - Я недавно в Англии и пока еще не знаю тут все входы-выходы. Но ничего, я вам накопаю материальчик - пальчики оближете Кто у вас самый главный начальник всего полицейского департамента?
- Заместитель комиссара Управления уголовных расследований.
- Хорошо! - живо откликнулась Жаклин. - Я буду с ним делать любовь.
У Хаустона глаза полезли на лоб.
- Нет, нет, нет, - произнес он.
- Да, да, да! - возразила Жаклин, энергично кивая головой.
- Вы этого не сделаете, мисс Дюбуа!
- Ничего не понимаю, - пожаловалась Жаклин. Изумленный и нерешительный взгляд ее опустился на ковер. - Вы не хотеть, чтобы я это сделала? Но почему?
- Это слишком долго объяснять, мисс Дюбуа. Если в общем, то могу сказать, что подобное не совсем согласовывается с политикой нашей газеты. Кроме того, есть некоторые… так сказать, практические соображения. Во-первых, вам к нему не прорваться. Во-вторых, если даже вам это удастся, от него вы ничего не узнаете.
Прозрачные глаза Жаклин заблестели.
- Ха, ха, ха! - сказала она. - То же самое мне говорили, когда я делала глазки Морнэю, juge d’instruction. У него вот такие баки. - Она жестом показала бороду внушительных размеров. - А я все равно заполучила официальные фотографии перестрелки жандармов на рю Жан Гужон. Вот было шуму!.. Но если вы не хотите…
- Нет, мы такого определенно не хотим.
Жаклин разочарованно вздохнула, но тут же снова воспрянула духом.
- Хорошо, тогда я должна узнать имя полицейского, занимающегося этим расследованием, и делать любовь с ним. И еще, пожалуйста, со мной всегда должен быть редакционный фотограф.
- Фотограф? Зачем?
- Во-первых, это удобно. Работая в "Лои", я много раз делала отличные снимки. Однажды мне удалось фотографировать, как графиня де ля Тур Сен-Сюльпис она клепто-маньяк - ворует ожерелье из магазина Полье на рю де ля Пэ.
- В самом деле?
- О-ля-ля, это была сенсация! - довольно промурлыкала она. - Еще это полезно тем, что можно сфотографировать полицейского, который занимается чем-то нехорошим. Тогда надо ему пригрозить опубликовать фотографии, если он не расскажет то, что тебе нужно.
Хаустон слушал ее так, как будто впал в транс. Жаклин казалась окруженной розовым облаком невинности, как ангел на открытке к Дню святого Валентина. Он бы не смог удивиться больше, если бы Мона Лиза вдруг высунулась передним из рамы и показала язык. Наконец дар речи вернулся к нему.
- Начинаем мы с соблазна, а заканчиваем шантажом, - промолвил он. - Макграт, я не могу этого допустить. Девушка, вы уволены! Вы погубите эту газету за неделю.
- Если вы ее увольняете, - загремел Макграт, - то и я подаю в отставку! Во имя всех святых, у нас наконец появился настоящий журналист!
- Вы хотите, чтобы нас МВД прикрыло?
- А для чего у нас редакторы сидят? Ее статьи будут проверяться и, где надо, исправляться. Поверьте, если…
- Я еще хочу попросить, - несмелым голоском промолвила Жаклин. - У вас работает один фотограф, Генри Ашвин, он хороший человек, хотя и пьет, по-моему, слишком много виски-соды. Я хочу этого фото графа, пожалуйста.
- Ашвин? Почему именно Ашвин?
- Я знаю, что у него роман со служанкой Хейзел Лоринг. Да! Это наш козырь? Так вот, я даю ему виски, и мы разговариваем. Я уже у него много чего узнала.
- До того, как вас назначили?
Жаклин удивленно подняла брови.
- Ну да! Разумеется. Вот послушайте. Этой мисс Лоринг тридцать пять лет. В личной жизни она очень несдержанная и грубая. Генри Ашвин думает, что она обманщица, но не совсем в этом уверен. Еще она вся очень правильная, как вы говорите, ханжа. Замужем ли она? Нет. Но у нее есть жених, адвокат по имени Эдвард Хойт, и он увивается за ней уже пять лет, однако дальше этого у них дело не идет. Почему она не выходит за него, а?
- И почему?
- Я это выясню, - просто ответила Жаклин. - Теперь я расскажу то, чего не рассказала вам полиция.
- Да? - протянул Хаустон, все еще не выйдя из транса.
- Это то, что ее служанка рассказала Генри Ашвину, а Генри Ашвин рассказал мне. Когда мисс Лоринг нашли в том парке на скамейке в одном brassiere, нижней рубашке и туфлях, остальная ее одежда лежала рядом с ней на скамейке.
Макграт тут же насторожился.
- Нам это известно. И не только нам, об этом во всех газетах знают.
- Да. Но! - Жаклин выдержала многозначительную паузу. - Есть еще кое-что. В ее одежду (да-да!) был завернут рыжий парик и темные очки.
Хаустон и Макграт озадаченно переглянулись, думая, не скрывается ли за этим выражением какая-нибудь французская метафора. Но Жаклин не оставила у них сомнений.
- Рыжий парик, - повторила она и для наглядности похлопала себя по макушке. - И дымчатые очки, через которые смотрят. - Тут она приложила к глазам руки, изображая очки. - Зачем ей они понадобились, а? Черт возьми, но и это еще не все! Точно известно, что она сама разделась. Ее служанка говорит, что ее хозяйка по-особенному складывала свои чулки, она их… zut!.. Хотите, я сниму свои и покажу, как она их складывала?
- Нет, нет!
- Хорошо, я просто спросить. Но это особенный способ. И еще платье тоже по-особенному сложено. Так вот, она снимает платье, и у нее с собой парик и очки. Что это значит? Вы разрешите мне это узнать? Пожалуйста. - На Хаустона устремились полные укоризны большие голубые глаза. - Вы сказали, что увольняете меня, это плохо. Я знаю, что я бестолковая сумасбродка, так все говорят в Париже, но, пожалуйста, вы же можете быть добрым, да? Дайте мне шанс, и я все сделаю, обещаю!
Хаустона одолевали самые мрачные предчувствия, но он был журналистом.
- Надеюсь, что так, - произнес он.
Инспектор Адам Белл из управления уголовных расследований стоял в аккуратной маленькой гостиной дома № 22 на площади Виктории. Он смотрел то в окно на парк, то на стоящего перед ним мужчину с бледным лицом.
В это промозглое зимнее утро площадь Виктории казалась погруженной в вечный сумрачный покой. Дома, окружавшие ее, были наглухо закрыты. В парке за зубцами металлической ограды ветви деревьев в блеклых сумерках казались черными и узловатыми, гравийные дорожки змеились вокруг железных скамеек и скелетов кустов, а земля промерзла и стала твердой, как камень.
Инспектор Белл в белой стерильной гостиной дома погибшей женщины разговаривал с женихом Хейзел Лоринг. Инспектор был молодым и очень серьезным выпускником Хендонского полицейского училища, но он был человеком душевным, и это во многом ему помогало.
- Вы можете еще что-нибудь добавить, мистер Хойт?
- Ничего, - ответил Эдвард Хойт и потрогал свой черный галстук. - Вчера я хотел повести ее на концерт, но она отказалась, поэтому пришлось мне идти одному. Видите ли, я… э-э-э… не читаю дешевые газеты, поэтому узнал обо всем только сегодня утром, когда мне позвонила мисс Элис Фармер, секретарь Хейзел.
Инспектор Белл разделял мнение Хойта о бульварной прессе: дом был окружен тройным кордоном, чтобы внутрь не проник ни один репортер, и вокруг парка уже бродили сотни зевак.
Эдвард Хойт внезапно опустился в кресло рядом с небольшим камином за белой решеткой. Он был высоким стройным мужчиной чуть за сорок, с красивым лицом, большими узловатыми руками и спокойным характером. Наверняка, отметил про себя Белл, он был очень терпеливым поклонником. В свете горевшего в камине огня его налитые кровью глаза поблескивали, когда он то и дело посматривал на диван, на котором лежали аккуратный парик, темные очки и тяжелая трость.
- Все это слишком невероятно и жутко, - продолжил он, - и я все еще не могу в это поверить. Может быть, вы мне что-то расскажете, инспектор? Хотя бы что-нибудь?
Белл ответил уклончиво:
- Вы слышали показания, сэр. Мисс Фармер, ее секретарь, утверждает, что вчера вечером, за несколько минут до десяти, мисс Лоринг вышла из дома, не сказав, куда направляется. - Помолчав, он добавил: - Она не первый раз вот так уходила: всегда около десяти часов, и возвращалась, как правило, через два-три часа.
Хойт молчал.
- Отсюда, - продолжил Белл, - она, очевидно, пошла прямиком в парк.
- Ради всего святого, зачем ей понадобилось идти в парк? - вырвалось у Хойта.
Белл вопроса будто не услышал.
- Полицейский услышал у калитки парка какой-то шум, включил фонарик и увидел мисс Лоринг, открывающую калитку ключом. Он спросил, что она делает, но мисс Лоринг ответила, что живет на площади и имеет право ходить в парк даже в темную декабрьскую ночь. Констебль не стал ее задерживать, но не забыл о ней. Примерно через час он снова оказался у парка. Калитка была все еще открыта - он услышал, как она скрипнула. Он зашел за ограду и увидел ее на скамейке… там… возле первого поворота дорожки, примерно в пятнадцати футах от входа.
Белл замолчал.
Он явственно представил себе эту сцену: калитка, поскрипывающая на холодном ветру, тонкий, робкий луч света на ледяном теле и белой шелковой нижней рубашке, голова, свесившаяся со спинки, и ботинки на высоких каблуках с расстегнутыми пуговицами.
- Почти вся ее одежда (шуба, платье, пояс для чулок, чулки) лежали рядом с ней и были сложены так, как, по утверждению ее служанки Генриетты Симмс, она всегда складывала свою одежду. В сумочку ее никто не заглядывал. Ключ от калитки парка с прикрепленной картонной биркой лежал на дорожке.
После каждого предложения Белла Эдвард Хойт кивал.
Белл подошел к дивану и взял трость. Верхняя часть ее значительно перевешивала нижнюю, потому что под никелированным набалдашником скрывалось полфунта свинца.
- Ее убили, - снова заговорил Белл, - за той скамейкой. Земля там мерзлая, но на ней остались отпечатки ее каблуков и следы борьбы. Она не была слабаком.
- Да, - подтвердил Хойт.
- Этой тростью ей пробили череп за левым виском. - Белл взвесил трость на руке. - Наверняка именно она послужила орудием. На ручке обнаружены микроскопические следы крови и волосы, хотя крови из раны вытекло совсем немного. В нашей лаборатории установили, что… - Тут он неожиданно замолчал. - Прошу прощения, сэр, я не собираюсь устраивать допрос с пристрастием. Я просто принес эти вещи, чтобы проверить, не узнает ли их кто-нибудь.
Хойт ответил со старосветской учтивостью:
- А я прошу прощения у вас, инспектор. Для меня огромное удовольствие иметь дело с джентльменом. - Он встал с кресла и провел тыльной стороной ладони по рту. - Хорошо, что там не было крови, - добавил он. - Хорошо, что ее не… избивали.
- Да.
- Но разве такое возможно, инспектор? Чтобы рана, из которой вытекло так мало крови, оказалась смертельной?
- О да. Тут главное - повреждение тканей мозга. Одного моего знакомого ударило дверью вагона, так он даже не подозревал, что с ним что-то случилось, пока не потерял сознание. - Тон Белла изменился, он произнес четко: - Итак, сэр, я рассказал вам, что известно об этом деле. Вы ничего не хотите добавить?
- Ничего, разве что…
- Да?
Хойт заколебался.
- Понимаете, я беспокоился о ней. Она в последнее время нехорошо выглядела. Боюсь, что у нее появились проблемы с перееданием. - На лице его появилось некое подобие улыбки, что выглядело довольно странно, учитывая его красные глаза. - Ho она говорила: "Пока я буду делать утренние упражнения, как тысячи моих последовательниц…" Она очень гордилась своим положением, инспектор.
Это было не совсем то, чего ожидал Белл.
- Я имею в виду, может быть, вам известны какие-то причины, по которым кто-то мог захотеть ее убить?
- Нет. Клянусь.
- Или с какой целью она могла раздеться перед убийством?
Рот Хойта сжался, но ответить ему помешало появление тихой и спокойной, но подвижной женщины в роговых очках. Мисс Элис Фармер, секретарь мисс Лоринг, была похожа на существовавшее в былые годы представление о школьных учительницах. Слишком мягкие, хоть и не лишенные привлекательности черты лица, собранные в неряшливую прическу каштановые волосы; картину дополняли бумажные манжеты и туфли на плоской подошве.
За шесть лет работы у Хейзел Лоринг она много раз доказывала свою преданность хозяйке. Теперь же у нее покраснели веки, и время от времени она просовывала под очки уголок носового платка, вытирая слезы.
- Стервятники! - сказала она, крепко сжимая платочек. - Вампиры! Инспектор, я… Я знаю, тело несчастной Хейзел увезли, но разве вы не давали распоряжение, чтобы ни один из этих ужасных журналистов не прошел за оцепление?
- Да, а что?
- Просто дело в том, - она храбро выставила вперед подбородок, - что они прошли. Их видно из моего окна наверху. Двое. Один - мужчина с фотоаппаратом, а другая, представьте себе, женщина! Как уважающая себя женщина может опуститься до того, чтобы писать… - Лицо ее налилось кровью. - Репортажи! Я понимаю, когда женщины пишут что-то хорошее и доброе, это совсем другое! О боже! Вы ведь понимаете, о чем я?
Инспектор Белл понимал, что его приказ был нарушен. Он сдвинул брови.
- Вы уверены, что это журналисты?
- Да вы сами посмотрите!
Приятное лицо Белла зловеще помрачнело. Глубоко вдохнув в себя воздух, он взял со стула пальто и котелок.
- Прошу прощения, я на минуту, - казенным голосом произнес он. - Сейчас я с ними разберусь.
Белл стремительным шагом вышел из дома. Парковая калитка, расположенная на западной стороне площади, находилась почти напротив дома Хейзел Лоринг. Сама железная калитка, когда-то зеленая, а теперь ржавого цвета, была обращена к западу, где перед ней проходила гравийная дорожка.
Возле калитки прохаживались невысокая девушка с золотистыми волосами, в шубе, и высокая, неряшливого вида фигура в макинтоше с фотоаппаратом в руках. Окликнув их, инспектор Белл встал у них на пути и заговорил.
Генри Ашвин, фотограф, воспринял это спокойно, он всего лишь натянул шляпу на большие торчащие уши и с виноватым видом пожал плечами. Но безмерное изумление Жаклин быстро сменилось негодованием. Она искренне верила, что помогает расследованию, и не могла взять в толк, что нужно этому человеку.
- Да не будьте вы таким верблюдом! - кричала она, пытаясь урезонить инспектора. - Вы ничего не понимаете. Я Дюбуа из "Дейли рекорд". А это мистер Ашвин из "Дейли рекорд".
- Я знаю мистера Ашвина, - недружелюбно произнес Белл. - Последний раз вас спрашиваю, вы уйдёте сами или вас вывести силой?
- Но вы же этого не сделаете!
Белл удивился.
- Почему вы так думаете?
- И с представителями прессы вы тоже не должны так разговаривать. Это некрасиво, и у вас у самого будут неприятности. Генри, мне не нравится этот человек. Выбросьте его отсюда, и мы продолжим заниматься делом.
- Ашвин, - промолвил Белл, - эта девушка совсем сума сошла?