Огромные аллеи были пусты. Он сел на скамью напротив Минералогического музея. Кто знает! - быть может, гимназистом, десять лет тому назад, устав бегать и резвиться, он сидел именно на этой самой скамейке.
Какая разница между тем временем и этим!
Жизнь казалась ему длинной аллеей, настолько длинной, что не было видно ее конца, усаженной золотыми деревьями, полной наслаждений, на каждом шагу раскрывавшей перед ним свои дары, удовольствия за удовольствиями.
И он прошел всю эту аллею, дошел до ее конца. Что же он выиграл от этого? Ровно ничего.
Ровно ничего! В этот час, когда ему вспомнились все его былые годы, он не мог назвать ни одного дня, который оставил бы хоть одно из тех воспоминаний, которые стоило бы хранить. Миллионы проскользнули у него между пальцев, но он не помнил ни одной полезной траты, которая принесла бы благодеяние другим, хотя бы в двадцать франков.
И напрасно он, имевший столько друзей, игравший столькими любовницами, рылся в своей памяти, чтобы отыскать хоть одного настоящего друга, хотя бы одну настоящую женщину. Быть может, это мисс Фанси? Какая чепуха! Через неделю она утешится с другим и будет смеяться над ним со своим новым любовником!
По саду разнесся звон колокольчика, приглашавшего уходить. Спускалась ночь, а вместе с ней поднимался седой, холодный туман. Граф Треморель встал со скамьи. Он промерз до костей.
- Надо идти на вокзал… - проговорил он.
Увы! В этот момент идея размозжить себе череп где-нибудь в лесу, как он решил это сегодня утром, наполнила его ужасом. Он представил себе свой труп, изуродованный, весь в крови, распростертый по склону. Что с ним будет потом? Придут нищие или воришки, обшарят его карманы. А потом? Явится полиция, поднимут это незнакомое тело и для выяснения имени, по всей вероятности, отнесут в морг.
Мороз пробежал по его коже. Он увидел себя на большом мраморном столе, где холодная вода прямо из крана льется на него, чтобы остановить разложение. Вокруг шумит толпа, собравшаяся в этом проклятом месте для того, чтобы удовлетворить свое нездоровое любопытство.
- Нет! Никогда! - воскликнул он. - Никогда!
Но в таком случае как же умереть? Он стал придумывать способы и остановился на мысли покончить с собой где-нибудь в меблированных комнатах на левом берегу реки.
- Итак, решено! - сказал он себе.
И, выйдя последним из сада, граф отправился в Латинский квартал. Дойдя до улицы Дофина, он стал искать глазами какую-нибудь гостиницу. Затем ему пришла мысль, что так как не было еще семи часов, то требование предоставить номер может только возбудить подозрение. Он сообразил, что у него в кармане осталось еще сто сорок франков, и решил пойти пообедать. Это будет его последний обед.
Треморель вошел в ресторан и потребовал себе меню.
Но напрасно он старался отделаться от все более и более овладевающего им дурного настроения. Потребовав вина, он опустошил сразу три бутылки, но течение его мыслей от этого не изменилось. Наоборот, вино придало еще большую горечь его размышлениям. И официанты удивлялись этому мрачному гостю, который едва дотрагивался до им же самим заказанных блюд и по мере опьянения становился все мрачнее и мрачнее.
Ему подали счет на девяносто франков. Он швырнул на стол свою последнюю стофранковую купюру и вышел.
Было еще не поздно, когда граф вошел в один из кабачков, полных пьяных студентов, и сел за уединенный столик в углу залы, позади бильярда.
Ему подали кофе, он влил в него сразу целый графинчик коньяку, потом другой и третий…
За обедом и сейчас он выпил ужасно много и при других обстоятельствах был бы уже пьян, но в данный момент алкоголь не действовал на него, а подействовал лишь на желудок.
Он сидел за столом, подперев голову руками, когда официант пробежал через зал и протянул ему газету.
Машинально он взял ее, развернул и стал читать.
"В тот самый момент, - прочитал он, - когда наша газета была уже сдана в печать, нам сообщили, что одно очень известное в свете лицо скрылось неизвестно куда с твердым намерением покончить жизнь самоубийством. Сообщенные нам факты настолько странны, что, не располагая временем для отправки репортера, мы оставляем подробности до завтра".
Эти строки ударили графа Тремореля словно обухом.
- И здесь не могут оставить меня в покое! - проворчал он гневно, а затем решился и сказал: - Ну что ж, нужно кончать.
Пятью минутами позже он уже звонил в гостиницу "Люксембург". Проведенный слугой в один из лучших номеров, он приказал зажечь побольше огня, подать сахарной воды и письменный прибор.
Его решимость в этот момент была столь же сильна, как утром.
- Нечего медлить, - бормотал он. - Отступление невозможно.
Он сел за стол около камина и твердой рукой написал записку, предназначавшуюся для полиции: "Прошу никого не винить в моей смерти".
Часы показывали без пяти одиннадцать. Он положил пистолет на камин и сказал себе:
- Я застрелюсь ровно в полночь. Еще час я могу пожить.
Граф Треморель упал в кресло, откинув голову на спинку и упершись ногами в решетку камина.
Почему же не убить себя сейчас? Зачем заключать сделку с самим собой, навязывать себе еще и этот час, полный томительного ожидания и мучений?
Он не мог на это ответить.
А тем временем большая стрелка часов уже перешла на половину двенадцатого.
Попавшаяся ему на глаза заметка в газете все еще не выходила у него из головы. Чьей нескромности приписать это сообщение? Конечно, мисс Фанси. К кому она обратилась, не найдя его на бульваре? Она побежала сначала к нему, а потом в клуб, а затем уже к кому-нибудь из его знакомых. И вот теперь, в этот вечер, в этот момент, только и разговоров везде, что о нем. Все его многочисленные знакомые бросаются теперь друг к другу, задавая вопросы: "Слыхали новость?.." - "Ах да… Несчастный Треморель… Славный был малый, да только…"
И в этом "только" ему уже слышалась его отходная, смешанная с зубоскальством и остротами дурного пошиба. А потом, будет ли установлено его самоубийство или нет, его собственность уже разделят. Один возьмет себе его любовницу, другой купит его лошадей, третий - мебель…
Время шло. Послышалось шипение часов перед боем. Определенный им час настал. Граф поднялся, взял пистолет и подошел к кровати, чтобы не упасть прямо на пол. Глупая предосторожность для того, кто настолько хладнокровен, что может решиться на самоубийство!
Прозвучал первый удар полуночи… Он не спустил курок.
В течение почти двух минут били часы, а Гектор все еще стоял около кровати и держал пистолет у виска. "Кажется, я боюсь?" - подумал он.
Действительно, он боялся, но не хотел в этом сознаваться. Граф положил оружие на стол и снова уселся у огня. Руки его дрожали.
- Это нервы, - сказал он себе. - Это пройдет…
И Треморель дал себе еще час отсрочки…
Он делал неслыханные усилия над собой, чтобы доказать себе необходимость самоубийства. Какой смысл в том, чтобы не убить себя? Как он будет продолжать свою жизнь? Ведь теперь ему придется заняться трудом! Может ли он теперь снова возвратиться в Париж, когда его любовница сама растрезвонила о его самоубийстве? Какие шиканье и свист ожидают его при возвращении назад!
Приступ гнева придал ему бодрости, и он бросился к пистолету. Но едва только холодное железо коснулось его тела, как он почувствовал, что силы оставляют его, и выпустил из рук оружие, повалившись на кровать.
- Не могу… - повторил он с болью. - Не могу…
Прошло еще полчаса, и еще, и он опять старался взять себя в руки. Это была ужасная ночь. Это была агония, какую переживают в тюрьме приговоренные к смерти. Он плакал от боли и ненависти, он ломал руки, взывал о пощаде, умолял…
Наконец под утро, разбитый, обессиленный, он заснул прямо в кресле.
Три или четыре удара в дверь пробудили Тремореля ото сна, полного страшных образов. Он встал и пошел отпирать. Это был человек, пришедший за приказаниями. При виде Гектора в измятом костюме, со съехавшим на бок галстуком, багрового, с опухшими глазами, с волосами, прилипшими к потным вискам, слуга остолбенел на пороге.
- Мне ничего не нужно, - ответил Гектор. - Я сейчас ухожу.
И он спустился вниз. У него еще хватало денег, чтобы уплатить за номер, но это были его последние деньги, оставалось только шесть су, чтобы дать их на чай лакею.
Без цели, без идеи он оставил гостиницу, в которой принял столько мучений. Он решил умереть, но ему нужна была отсрочка, всего одна неделя, чтобы собраться с силами, взять себя в руки. Но как прожить эту неделю? У него уже не было ни гроша.
Одно спасение - ссудная касса.
Улица Конде. На большом, темного цвета, доме вывеска: "Ссудная касса". Он вошел в нее.
Студенты и студентки квартала болтали и пересмешничали в ожидании своей очереди. Граф Треморель встал в очередь, держа в руке часы, цепь и перстень с громадным бриллиантом, который он носил на пальце. Страх перед нищетой обуял его, и он не знал даже, к кому обратиться. Молодая женщина пришла ему на помощь и сжалилась над ним.
- Положите ваши вещи вот сюда! - сказала она.
Гектор ожидал еще долгое время, пока наконец один из приказчиков, писавших что-то по ту сторону решетки, не сказал громко:
- Кому тысячу двести франков?
Граф выступил вперед.
- Мне, - ответил он.
- Ваше имя?
Гектор помедлил. Произнести свое благородное имя в таком месте - никогда! Он лучше назовет чужую фамилию.
- Дюран.
- Ваши бумаги?
- Какие бумаги?
- Паспорт, квитанция об уплате вами квартирного налога или же разрешение на право охоты… Что-нибудь в этом роде.
- У меня ничего этого с собой нет.
- Тогда сходите за ними или представьте свидетелей, имеющих торговые заведения.
- Но позвольте…
- Ничего не позволю! Некогда!
- Тогда верните мне мои вещи.
Приказчик насмешливо посмотрел на него.
- Нельзя, - сказал он. - Заклад, внесенный в книги, может быть возвращен только по представлении его владельцем доказательств.
И, не желая больше продолжать разговор, он снова принялся за дело.
- Французская шаль, - закричал он. - Тридцать пять франков! Кому?
Сопровождаемый остротами, Гектор вышел из ссудной кассы.
Как и накануне, был превосходный день, и на каждом шагу ему встречались группы женщин и молодых людей. Все они казались счастливыми и довольными, и эта радость представлялась Гектору насмешкой над его несчастьем. Разве он не был самым несчастным на свете?
Ему хотелось пить, его мучила ужасная, невыносимая жажда. Подойдя к Севрскому мосту, он сошел с дороги, по крутому берегу добрался до самой Сены, нагнулся, сложил ладони, набрал ими воды и напился.
Непобедимая усталость овладела всем его телом. Невдалеке росла трава, он сел на нее, но вскоре ослабел и повалился плашмя. Им овладело отчаяние, и самая смерть казалась теперь избавлением. Он почти с радостью мечтал о том, чтобы перестать мыслить и больше уже не страдать.
В нескольких метрах выше по течению виднелись открытые окна одного из Севрских ресторанов. Из них было видно все, но это его не беспокоило. Его не беспокоило более ничего.
- Не все ли равно, - сказал он себе, - здесь или в другом месте?
Граф стал уже заряжать пистолет, когда услышал, что его кто-то звал:
- Гектор! Гектор!..
В один миг он вскочил на ноги, спрятал оружие и стал искать глазами того, кто назвал его по имени.
На откосе, всего в пяти шагах от него, он увидел человека, бежавшего к нему с распростертыми объятиями.
Гектор узнал его. Это был его старый товарищ по университету.
- Соврези! - воскликнул он в удивлении.
- Я самый, - ответил молодой человек, запыхавшийся и весь красный. - Вот уже две минуты как я наблюдаю за тобой. Что ты здесь делаешь?
- Я… ничего, - в смущении ответил Гектор.
- Вздор! - возразил Соврези. - Значит, это правда, что говорили мне у тебя сегодня утром? Я ведь был у тебя сегодня.
- А что тебе сказали?
- Что вовсе не знают, куда ты скрылся, что еще накануне ты бросил свою любовницу, объявив ей, что намерен пустить себе пулю в лоб. О твоей смерти уже подробно сообщается в одной газете.
Эта новость произвела на графа Тремореля ужасное впечатление.
- Значит, ты теперь понимаешь, - сказал он трагическим голосом, - что застрелиться мне необходимо.
- Почему?
- Скажут, что я трус…
- Это ерунда. Почему ты хочешь застрелиться?
Гектор подумал. У него появилась надежда остаться в живых.
- Я разорен, - ответил он печально.
- Так позволь тебе заметить, что ты идиот! Разорен!.. Это несчастье, но в наши годы деньги можно нажить снова. Не говоря уже о том, что ты не так уж беден, как говоришь, ведь у меня сто тысяч ливров годового дохода!
- Сто тысяч ливров?..
Треморелю было известно, что его друг богат, но не настолько, чтобы иметь сто тысяч дохода. И быть может, из зависти он сказал ему:
- Эка невидаль! У меня было больше, а теперь мне не на что даже поесть.
- Несчастный! Больше ты мне этого не скажешь! Пойдем же, пойдем скорее!
И он потащил его к ресторану.
Упираясь, Треморель поплелся нехотя за своим другом, который явился, чтобы спасти ему жизнь. Он понимал, что очутился в очень смешном положении. Человек, решившийся застрелиться, когда его окликают, должен спустить курок, а отнюдь не прятать свое оружие в карман. Но среди всех его друзей нашелся один, который любил его настолько, что ничего в этом смешного не видел. И это был Соврези.
Но, попав в отдельный кабинет и усевшись за обильно сервированный стол, Гектор уже был не в состоянии сопротивляться дальше. В этот час им овладела сентиментальность, которая всегда следует за спасением от грозившей опасности. И он обо всем рассказал Соврези, абсолютно обо всем: о своей агонии в гостинице, о своих мучениях в ссудной кассе…
- Ах, - сказал он, - ты меня спас, ты мой друг, мой единственный друг, мой брат!..
И они оставались в ресторане еще более двух часов и все это время провели в разговорах.
- Ну-с, - сказал Соврези, - обсудим теперь наше положение. Ты хочешь скрыться куда-нибудь на несколько дней - я вполне понимаю это. Черт возьми! Я повезу тебя в Вальфелю. Ты знаешь, я ведь женат? Ах, мой друг, нет человека счастливее меня. Я женился на самой лучшей женщине на свете. Ты будешь нам вместо брата… Но пойдем, моя карета дожидается нас у входа.
XIV
Отец Планта остановился. Пока он читал, его слушатели не обмолвились ни одним словом и не шелохнулись. Весь поглощенный чтением, Лекок размышлял.
Он спрашивал себя, откуда могли быть добыты все эти мельчайшие подробности? Кто составлял эту ужасную биографию Тремореля?
И, бросив взгляд на дело, он увидел, что все его листы были написаны разным почерком.
Старый судья продолжал:
- Сделавшись женой Соврези благодаря неожиданному стечению обстоятельств, Берта Лешалью не любила своего мужа. Эта дочь бедного сельского учителя не была довольна своим положением. Владелица громадных поместий, окруженная всем, что только может дать жизнь, по своей прихоти располагавшая значительным состоянием, любимая, обожаемая, она считала свою жизнь достойной сожаления. Эта жизнь была не той, которую она себе в мечтах рисовала. Она была рождена для радостей более живых, более суровых. Она жаждала движений души и неизведанных ей чувств, желала неизвестного будущего, непредвиденного, борьбы страстей, приключений и много чего другого.
Соврези произвел на нее неприятное впечатление с первого же взгляда, и ее тайное отвращение к нему увеличивалось с каждым днем, по мере того как она все более и более завоевывала над ним власть. Он был для нее обыкновенным, простым, смешным. Если он говорил, она его не слушала, уже давно решив, что он все равно ничего умного сказать не может. Она упрекала его, что он не знает жизни. И он приехал с ней в Париж и пробовал там поучиться той жизни, которую вел его друг Треморель. Но не прошло и полугода, как эта жизнь ему опротивела, и он снова возвратился в свой Вальфелю. Для чего же тогда нужны были ее красота, ум, молодость, кокетство, способное вскружить голову любому мужчине?
Между тем все без устали повторяли, что она счастливейшая из женщин. Счастливая! А были дни, когда она оплакивала свой брак. Счастливая! Были минуты, когда она положительно готова была сбежать, но боязнь нищеты удерживала ее.
Но если в глубине души она осознавала себя несчастнейшей из людей, то никогда даже и вида не давала. Это был ее секрет.
И все говорили: "Берта без ума от своего мужа!"
И таково же было убеждение и самого Соврези, он первый же, не скрываясь, всем и каждому говорил: "Моя жена обожает меня!"
Таково было настроение супругов, когда Соврези почти вырвал из рук своего друга Тремореля пистолет на Севрской набережной Сены.
В этот вечер Соврези в первый раз за всю свою жизнь не обедал дома и заставил себя ждать. И настолько неожиданной была эта неаккуратность, что даже Берта забеспокоилась. Она долго придумывала наказание, которому нужно было бы подвергнуть мужа, когда в десять часов вечера дверь вдруг отворилась и на пороге появился радостный, сияющий Соврези.
- Берта, - сказал он, - я привез тебе выходца с того света. - И, посторонившись, он втолкнул в гостиную Гектора. - Мадам Соврези, - произнес он, - позвольте мне представить вам графа Гектора Тремореля.
Красная, взволнованная, охваченная каким-то необъяснимым волнением, точно перед ней стояло привидение, Берта быстро поднялась со стула. В первый раз в жизни она смутилась, испугалась и не смела поднять своих глаз, в которых светились цвета неба и стали.
- Простите… - залепетала она. - Прошу вас верить… Очень рада…
С первого же момента, как только было произнесено в гостиной имя Тремореля, она поняла, с кем имеет дело. Она слышала это имя от Соврези, встречала его в газетах, и все их соседи не раз упоминали о нем. Уже по тому, что она читала и слышала от других, она заключила в душе, что это должен быть необыкновенный, почти сверхъестественный человек. Ей говорили, что это был в своем роде герой, безумец, чрезвычайно любивший жизнь. И часто в своих мечтах Берта старалась вообразить себе этого опасного графа Тремореля, приписывала ему качества тех героев, на руках которых в своем воображении она убегала от своего мужа в страну приключений, - и вот неожиданно он явился перед ней собственной персоной.
- Дай же Гектору руку, - сказал Соврези.
Она протянула руку, Треморель тихонько пожал ее, и при этом ему показалось, что она дернулась, точно от электрической искры.
Соврези опустился в кресло.
- Да-с, Берта, - сказал он, - наш друг Гектор утомился от жизни, которую вел. Ему необходим отдых, и он будет отдыхать здесь, у нас.
- А ты уверен, - ответила Берта, - что граф здесь не заскучает?
- Он? Почему?
- В Вальфелю так спокойно, мы такие неинтересные собеседники…
Берта говорила только для поддержания разговора, чтобы нарушить угнетавшее ее молчание и заставить Тремореля отвечать или внимать ей. Но он оставался безучастным.
"Какая большая разница, - думала она, - между ним и этим вульгарным Соврези, по лицу которого сразу прочтешь все и по глазам которого узнаешь обо всем еще прежде, чем он откроет рот, чтобы сказать".