- Да, да, милостивый государь, вы мне хотели заплатить! Не защищайтесь, не отрицайте этого! Я ведь тоже знаю, что есть такая фатальная профессия, когда человек и его честность не считаются ни во что. Значит, и вы такой же, как все другие, которые даже и понятия не имеют о том, что такое человек в моем положении! Если бы только я захотел быть богатым, гораздо богаче вас, господин мировой судья, то я мог бы сделаться им в полмесяца. Разве вы не знаете, что в своих руках я держу честь и жизнь пятнадцати человек? У меня вот здесь, - и он ударил себя по лбу, - десятки тайн, которые я мог бы завтра же продать, если бы только захотел, и взять по сто тысяч за каждую из них, и мне уплатили бы эти деньги с благодарностью. Но извольте сражаться с вековым предрассудком! Попробуйте-ка уверить всех, что сыщик - честный человек, и что иным и быть не может, и что он в десять раз честнее купца или нотариуса, потому что искушение продавать свою честность для него в десять раз сильнее, чем у них. Попробуйте заявить об этом публично, и вас поднимут на смех. Полицейский сыщик, фи! "Успокойся, - говорил мне мой учитель и друг Табаре, - нерасположение всех этих людей к тебе только доказывает, что они тебя боятся". И я успокоился… Ладно! - продолжал Лекок. - Терпеть обиды я должен быть готов больше, чем кто-либо другой. Поэтому простите, что я погорячился. Оставим эти неприятности и возвратимся к графу Треморелю.
Мировой судья уже решил не начинать больше разговора о своем горе, но деликатность Лекока и тут показала себя и тронула его до глубины души.
- А я все еще ожидаю вашего решения, - сказал он.
- Не стану скрывать от вас, - отвечал ему сыщик, - как трудно выполнить то, что вы требуете от меня, и насколько ваша просьба против моей совести. Мой долг повелевает мне разыскать Тремореля, арестовать его и предать суду. А вы меня просите избавить его от действия закона.
- Я прошу вас во имя несчастной девушки, которая невиновна.
- Один только раз за всю мою жизнь я пожертвовал своим долгом. Я не мог перенести слез бедной старухи матери, которая обнимала мои колени, упрашивая за своего сына. В другой раз я преступлю свой долг сегодня, рискуя, быть может, угрызениями совести: я сдаюсь на ваши просьбы.
- О, милостивый государь! - воскликнул радостно отец Планта. - Как мне вас благодарить!
Но сыщик был мрачен, почти печален, он о чем-то думал.
- У меня есть только одно средство спасти Тремореля от суда, - проговорил он. - Но поможет ли оно?
- Да, да! - воскликнул отец Планта. - Стоит вам только захотеть!
Лекок улыбнулся такому доверию мирового судьи.
- Я опытный сыщик, - продолжал он, - но все-таки я человек и отвечать за действия другого человека не могу. Все зависит от самого Гектора. Но на него, скажу вам откровенно, я не надеюсь. Остается только положиться на энергию мадемуазель Куртуа. А она энергична?
- Сама энергия!
- Тогда будем надеяться. Но предположим, что нам удастся замять это дело. Что может произойти, когда вдруг найдется разоблачение Соврези, которое сейчас лежит где-нибудь в Вальфелю, запрятанное так, что его не мог найти даже Треморель?
- Его не найдут! - живо ответил отец Планта.
- Вы думаете?
- Я в этом убежден. Берта предчувствовала, какой будет у нее конец. Дней за пятнадцать до преступления она возвратила мне рукопись своего мужа, которую собственноручно же и дополнила. Я должен был разломать печати и прочесть ее в том случае, если она умрет насильственной смертью. Отсюда и разница в почерках того дела, которое я вам прочитал.
- Как же вы смели, милостивый государь, не сказать об этом? Зачем вам понадобилось заставлять меня доискиваться, ощупью добираться до правды?..
- Я люблю Лоранс, и выдать Тремореля значило бы поселить между ней и мной разрыв.
Отец Планта сгорал желанием узнать от Лекока, что это за единственное средство, которое могло помешать судебному разбирательству и спасти Лоранс? Но у него не хватало сил спросить. А в это время сыщик сидел у себя за письменным столом, подперев голову рукой, и не мигая смотрел в пространство. В другой руке у него был карандаш, которым он выводил фантастические рисунки по бумаге.
- Уже два часа! - вдруг воскликнул он. - А в четвертом я должен быть у госпожи Шарман насчет Дженни Фанси!
- Я к вашим услугам, - сказал мировой судья.
- Отлично. Но только нам придется после Фанси заняться еще и Треморелем. Примем же меры, чтобы покончить с этим сегодня же.
- Как, вы надеетесь сегодня же довести дело до конца?
- Конечно. У каждого из моих людей карета, запряженная превосходными лошадьми. Свой объезд обойщиков они должны скоро окончить. Если мои расчеты правильны, то через час или два у нас уже будет его адрес, и мы начнем действовать.
Он вытащил лист бумаги и быстро набросал на нем несколько строк.
- Прочтите, - обратился он к отцу Планта. - Это я написал одному из своих агентов.
"Господин Жоб.
Сию же минуту соберите шесть или восемь наших людей и во главе их отправьтесь на перекресток улиц Мартир и Ламартин, в кабачок, и ждите там моих приказаний".
- Почему же там, - спросил Планта, - а не здесь, у вас?
- Потому что это избавит нас от лишней траты времени. Там мы будем всего лишь в двух шагах от госпожи Шарман и можем отрезать Треморелю путь к отступлению, потому что этот негодяй живет в квартале Нотр-Дам-Делорет.
Мировой судья раскрыл рот от удивления.
- Почему вы это предполагаете? - спросил он.
Сыщик улыбнулся, точно этот вопрос показался ему наивным.
- А разве вы позабыли, - отвечал он, - что на конверте от письма мадемуазель Куртуа к ее семье с извещением о самоубийстве стоял почтовый штемпель: "Париж, почтовое отделение улицы Сен-Лазар"? В таком случае слушайте. Оставив дом своей тетки, Лоранс должна была обязательно отправиться прямо в квартиру, уже нанятую и меблированную Треморелем, который сообщил ей адрес и обещал встретить ее там в четверг утром. Только из этой квартиры она и могла писать. Можем ли мы допустить, что ей пришла мысль опустить письмо в другом квартале? Нет, потому что ей вовсе не известно о том, что ее любовник боится поисков и преследований. Был ли Гектор настолько благоразумен, чтобы предупредить ее об этой хитрости? Нет, потому что он не дурак и посоветовал бы ей опустить это письмо в ящик где-нибудь вне Парижа. Поэтому невозможно, чтобы это письмо было отправлено почтовым отделением даже соседнего квартала.
И он позвонил, чтобы вошла Женуйль.
- Это письмо, - обратился он к ней, - должно быть сейчас же доставлено Жобу.
- Я его снесу сама, - отвечала Женуйль.
- Нет, нет! - возразил Лекок. - Ты должна остаться дома и поджидать людей, которым я приказал явиться ко мне, когда совершал обходы сегодня утром. По мере того как они будут приходить, ты посылай их в кабачок в улице Мартир. Ты знаешь. Это против церкви, на углу. Там они найдут целую компанию.
Он отдавал приказания и в то же время переодевался в черный сюртук, а затем тщательно оправил свой парик.
- Ну идем! - обратился он к отцу Планта.
В столовой, покончив с едой, его навытяжку ожидал Гуляр.
- Ну что, любезный, - спросил его Лекок, - пообщался ты с моим вином? Как ты его нашел?
- Превосходное, сударь, - отвечал сыщик из Корбейля. - Если можно так выразиться, это божественный нектар!
- Значит, Гуляр, ты теперь можешь погулять?
- Так точно, сударь.
- В таком случае гуляй за нами в пятнадцати шагах и стань в стороне около той двери, в которую мы войдем. Я, вероятно, поручу тебе одну хорошенькую барышню, которую ты сведешь к господину Домини. И смотри в оба: это тонкая штучка, она проведет тебя и улизнет, как вьюн.
Они вышли, и слышно было, как Женуйль с грохотом и звоном запирала на замки дверь.
XXV
Быть может, вам нужны деньги? Или, быть может, вам нужно одеться по самой последней моде, или иметь прекрасную рессорную коляску, или пару ботинок? А то не угодно ли вам настоящую кашемировую шаль, фарфоровый сервиз или очень дорогую картину?
Все это вы можете достать от госпожи Шарман, улица Нотр-Дам-Делорет, № 136, - и не только это, но и кое-что другое, что запрещено называть товаром. Вообще профессия госпожи Шарман была настолько почтенная, что уже несколько раз эта дама доставляла немало хлопот Лекоку, а потому нуждалась в нем и боялась его как огня. Она встретила его и его спутника, которого приняла тоже за сыщика, так, как может только внештатный чиновник принять у себя своего директора департамента.
Она поджидала их. Едва раздался их звонок, как она уже выбежала навстречу в прихожую с приятной, почтительной улыбкой на лице.
- Я вижу, милая дама, - начал Лекок, - что вы получили мою записку?
- Да, сударь, сегодня рано утром, я еще была в постели.
- Очень рад. А я вас не побеспокоил своим поручением?
- Что вы, господин Лекок! Пожалуйста, не задавайте мне таких вопросов! Вы знаете, что для вас я готова в огонь и в воду. Я принялась тотчас же за выполнение поручения, и все уже готово.
- Значит, вам известен адрес Пелажи Тапонне по прозванию Дженни Фанси?
- Да, сударь, да, останетесь довольны.
- Продолжайте!
- Третьего дня я имела удовольствие лично видеться с мисс Дженни Фанси.
- Вы смеетесь!
- Никоим образом. Можете себе представить, она мне должна четыреста восемьдесят франков уже более двух лет. Ну конечно, вы легко себе вообразите, что на этом я уже давно поставила крест и даже совсем позабыла о ее долге. Как вдруг третьего дня приходит ко мне сама мисс Фанси, такая расфуфыренная, и говорит: "Я получила, Шарман, наследство, у меня теперь много денег, и я пришла уплатить вам по счету". И она действительно не дурачила меня, так как у нее был полный ридикюль банковских билетов и она сполна оплатила мой счет.
При этих словах Лекок и отец Планта переглянулись. Им обоим пришла в голову одна и та же мысль. Это наследство, о котором говорила мисс Фанси, все эти банковские билеты, составляли собой не что иное, как плату за услугу, оказанную Треморелю.
Однако сыщик хотел больше узнать об этой девушке.
- В каком положении, - спросил он, - эта девушка находилась до получения наследства?
- Ах, сударь, - отвечала госпожа Шарман, - в самом отчаянном положении. С тех пор как бросил ее граф и она проела все свои пожитки, она окончательно пала. А ведь какая это была комильфо! Вот что значит для женщины иметь разбитое сердце! А в последнее время она стала еще к тому же и пьянствовать, говорят, пила водку и пропилась до последней нитки. И когда, бывало, получала от своего графа деньги, - а он ей иногда присылал, - то, вместо того чтобы сшить себе лишнее платье, она швыряла их в обществе таких же выпивох, как и сама.
- А где она живет?
- Недалеко отсюда, в меблированных комнатах на Вентимильской улице.
- Отчего же она не здесь? - спросил в удивлении Лекок.
- Что делать, дорогой господин? Гнездо-то знаю, а до птички еще далеко. Сегодня утром, когда я посылала к ней свою девочку, птичка куда-то уже улетела.
- Черт возьми! Это… это меняет наши планы. Придется идти отыскивать ее самому.
- Будьте покойны. До четырех часов Фанси должна вернуться, и моя девочка уже ожидает ее у швейцара с приказанием немедленно доставить ее ко мне, не дав ей даже возможности подняться наверх.
- В таком случае подождем.
Но не прошло и четверти часа, как госпожа Шарман, прислушавшись, поднялась.
- Это шаги моей девочки на лестнице, - сказала она.
И уже было направилась к двери, как сыщик остановил ее за руку.
- Одно слово… - сказал он. - Как только начнется у меня разговор с этой девушкой, соблаговолите уйти к своей команде, так как то, о чем я буду говорить, вам вовсе не интересно.
- Слушаю, сударь.
- И смотрите у меня! Ни малейшего плутовства! Я знаю, что около вашей спальни есть маленький кабинетик, откуда слышно все от слова до слова, что здесь говорят!
Девочка отворила дверь в гостиную, и, шумя на ходу шелками, в комнату во всей своей красе вплыла сама мисс Дженни Фанси. Она негодовала.
- Это еще что такое? - воскликнула она на пороге, ни с кем даже не поздоровавшись. - Меня ищут, поджидают, чуть не силой волокут сюда, эта девчонка грубит!..
Но госпожа Шарман бросилась к своей бывшей клиентке, против ее воли обняла и прижала к сердцу.
- Милая моя, - сказала она, - вы сердитесь, а я рассчитывала, что вы меня же еще поблагодарите!
- Я? За что?
- Я готовлю для вас сюрприз. Я уж не такая неблагодарная. Вчера только вы оплатили свой счет, а сегодня я хочу вам сделать за это приятное. Идите же скорее, прыгайте до потолка от радости, вам представляется для этого великолепный случай. Я приготовила для вас громадной ширины плюш…
- Стоило меня из-за этого беспокоить!
- Шелковый, дорогая моя, по тридцать франков за метр. Что? Ведь это неслыханно, невероятно!
- Это в июле-то плюш! Да вы надо мной смеетесь!
- Позвольте мне вам его показать!
- Оставьте, пожалуйста!.. Мне пора идти обедать.
И она хотела удалиться, к великому горю для госпожи Шарман, но вмешался Лекок.
- Если я не ошибаюсь, - воскликнул он, - я имею счастье видеть мисс Фанси?
Она измерила его полунадменным-полуудивленным взглядом.
- Да, - ответила она. - Это я. Что же из этого?..
- Как! Неужели вы позабыли меня? Разве вы меня не узнаете?
- Нет, не узнаю.
- А я ведь один из ваших поклонников, очаровательная, и имел удовольствие завтракать у вас, когда еще вы жили близ площади Мадлены. Это еще во времена графа!
И он снял очки, точно для того, чтобы протереть их, а на самом деле, чтобы злобным взглядом удалить из комнаты госпожу Шарман.
- Когда-то мы были большими приятелями с Треморелем, - продолжал он. - Давно вы о нем имеете известия?
- Я виделась с ним восемь дней тому назад.
- Так давно! Значит, вы не слышали от него его ужасную историю!
- Нет. Какую?
- Разве вы не знаете? Печатали во всех газетах! Да ведь это сквернейшая история, дорогая моя, весь Париж судачит о ней уже двое суток!
- Да говорите же скорее!
- Вы ведь знаете, что после той своей штуки он женился на вдове приятеля. Все думали, что они счастливы, но не тут-то было! Он убил свою жену ударом ножа.
Мисс Фанси побледнела.
- Да что вы! - пробормотала она.
Но, сказав это, она, хотя и была очень взволнована, особенного удивления не выказала. Лекок это заметил.
- Вот вам и "что вы"! - воскликнул он. - Уж он сейчас в тюрьме, его скоро будут судить и, вероятно, засудят.
Отец Планта с удивлением посмотрел на Дженни. Он ожидал взрыва отчаяния, рыданий, просьб, во всяком случае, хотя бы легкого нервного припадка, но напрасно. Фанси уже презирала Тремореля. Она научилась его ненавидеть и ненавидела так, как только способны на это девушки, улыбаясь ему при встречах и стараясь вытянуть из него как можно больше денег, а в душе посылая его сразу ко всем чертям. И вместо того чтобы разрыдаться, Дженни Фанси разразилась диким смехом.
- Так ему и надо! - сказала она. - Это ему за то, что он меня бросил. Да и ей тоже за дело!
- Разве за дело?
- А то как же! Не обманывай такого мужа! Это она отняла у меня Гектора. Такая богатая, замужняя женщина! А Гектор - мерзавец, я это всегда говорила!
- Это и мое мнение! При этом, заметьте, он сваливает убийство на другого.
- Это меня не удивляет.
- Он обвиняет несчастного, такого же невинного человека, как я и вы, которого, вероятно, осудят на смертную казнь только за то, что он не может указать, где он провел вечер и ночь со среды на четверг.
Лекок произнес эту фразу таким тоном, что мог судить о ее впечатлении на Фанси. Эффект был страшный. Фанси задрожала.
- А вы знаете этого человека? - спросила она дрогнувшим голосом.
- В газетах писали, что этот бедняга служил у него садовником.
- Небольшого роста, худенький такой, очень смуглый, с черными прямыми волосами?
- Он самый.
- Его зовут… дайте вспомнить… Его зовут… Геспен!
- Да, да! Значит, вы его знаете?
Мисс Фанси не решалась. Она все еще дрожала, и было видно, что она уже раскаивается в своей откровенности.
- Ну что ж! - воскликнула она наконец. - Я не вижу причин, почему мне не сказать того, что знаю. Я честная девушка, и если Треморель - негодяй, то отсюда вовсе не следует, что я позволю рубить голову несчастному невинному человеку.
- Значит, вам кое-что известно?
- Скажите лучше "все", и это будет вернее. Дней восемь тому назад мой Гектор, кстати сказать, не желавший более меня видеть, прислал мне письмо с просьбой повидаться с ним в Мелене. Я отправилась туда, встретилась с ним, и мы вместе позавтракали. Затем он стал мне рассказывать, как ему надоело то, что его кухарка выходит замуж, а один из слуг настолько влюблен в нее, что хочет устроить ей на свадьбе скандал, помешать танцам и даже побить ее.
- Значит, он вам говорил и о свадьбе?
- Да слушайте же! Гектор казался очень обеспокоенным, не зная, как избежать скандала, который он предвидел. Тогда я посоветовала ему послать в этот день слугу куда-нибудь с поручением. Он подумал и сказал мне, что это блестящая идея.
"Я нашел средство, - сказал он. - Вечером, перед свадьбой, я дам ему поручение к тебе, дав ему понять, что хочу скрыть это поручение от жены. Ты переоденешься в горничную и отправишься поджидать его в кафе на площади Шатле между половиной одиннадцатого и половиной двенадцатого вечера. А чтобы он тебя узнал, ты займи ближайший столик направо и приколи сбоку букет побольше. Он вручит тебе пакет, и ты пригласишь его с собой выпить. Если можно, пококетничай и до самого утра пошатайся с ним по Парижу".
- И вы, - перебил ее Лекок, - вы, такая умная женщина, могли поверить этой выдумке с ревнивым лакеем?
- Я все-таки воображала, что у Гектора есть еще любовница, с которой он вел игру, и не могла удержаться, чтобы не помочь ему надуть женщину, которую я презирала за причиненные мне мучения.
- И вы исполнили все?
- Точь-в-точь. Так все и вышло, как предполагал Гектор. Ровно в десять часов явился слуга, принял меня за горничную и передал пакет. Конечно, я предложила ему выпить, он принял приглашение, а затем приняла его приглашение и я. Он очень мил, этот садовник, любезен и вежлив. Уверяю вас, я провела с ним вечер превосходно. Он столько знает смешных историй…
- Ну, ну, что вы сделали потом?