Женщина произнесла нечто, оставшееся для Трой загадкой. Тогда она сказала: "Je ne parle pas Francais" и добавила, подумав: "Malheureusement". Женщина издала звук, в котором явственно слышался ропот на судьбу, и вперевалку выползла из каморки. Она была необычайно толста и при ходьбе опиралась на палку. Ее глаза напоминали черные смородины, утонувшие в сыром тесте. Она ткнула палкой в один из верхних ящиков, и Трой вдруг узрела до боли знакомый почерк, выцветшие чернила и надпись "П. Е. Гарбель".
- Ah, merci, - воскликнула Трой, но толстуха презрительно покачала головой и повторила фразу, которую она уже говорила прежде. На этот раз Трой кое-что сумела разобрать: "Pas chez elle… il y a vingt-quatre heures".
- Нет дома? - громко переспросила Трой по-английски. Женщина пожала массивными плечами и направилась обратно в каморку.
- Могу я оставить записку? - прокричала Трой в широкую спину и, напрягши память, выпалила: - Puis-je vous donner un billet pour Monsieur?
Женщина посмотрела на нее как на сумасшедшую. Трой порылась в сумочке и вытащила записную книжку и огрызок карандаша, при этом наброски портрета Рики, сделанные в поезде, упали на пол. Толстуха не без интереса взглянула на них. Трой быстро нацарапала: "Заходила в 11.15. К сожалению, не застала вас. Ждем завтра к обеду в Королевской гостинице", подписалась, сложила листок и вывела сверху "мсье П. Е. Гарбель". Отдав записку толстухе (по-видимому, консьержке?), Трой наклонилась, чтобы собрать рисунки, и едва не уткнулась носом в пыльный подол, сомнительной чистоты нижние юбки и разбитые туфли. Выпрямившись, она увидела, как консьержка водит толстым пальцем с траурной каймой под ногтем по имени адресата. "Наверное, не может разобрать мой почерк", - мелькнуло в голове у Трой, и она принялась тыкать то в табличку над ящиком, то в записку, натужно улыбаясь и кивая головой.
- Гарбель, - повторяла Трой, - Гарбель.
Она вспомнила о чаевых и вложила в пухлую руку двухсотфранковую бумажку. Эффект был мгновенным. Женщина расплылась в улыбке, показав черные гнилые зубы.
- Мадемуазель, - сказала она, игриво помахивая запиской.
- Мадам, - поправила ее Трой.
- No, no, no, no, Mademoiselle, - настаивала толстуха с притворной любезностью.
Трой решила, что ей хотят сделать комплимент. Она попыталась изобразить укоризненный взгляд, а затем, вяло махнув рукой, ринулась к выходу.
Рики и Рауль, сидя в машине, были заняты оживленной беседой. Трое самых отчаянных мальчишек расположились на подножке автомобиля, остальные играли в чехарду, явно желая привлечь к себе внимание.
- Милый, - сказала Трой, когда они тронулись с места, - ты говоришь по-французски гораздо лучше меня.
Рики скосил на нее хитрый взгляд, глаза у него были ярко голубыми с черными, как и волосы, ресницами.
- Naturellement! - произнес он.
- Не строй из себя бог знает что, Рики, - рассердилась мать. - Ты чересчур высокомерен. Наверное, я тебя плохо воспитываю.
- Почему?
- Опять?! - грозным тоном отозвалась Трой.
- Ты видела мистера Гарбеля, мамочка?
- Нет, я оставила ему записку.
- Он придет к нам?
- Надеюсь, - ответила Трой и добавила, немного подумав: - Если он существует.
- Если он пишет тебе письма, значит, он существует, - резонно заметил Рики. - Naturellement!
Рауль привез их на маленькую площадь и затормозил напротив гостиницы.
В этот момент консьержка из дома номер шестнадцать по улице Фиалок, просидев минут десять в мрачной задумчивости, взяла телефонную трубку и набрала номер замка Серебряной Козы.
3
Аллейн и Баради стояли по обеим сторонам кровати. Горничная, пожилая сухонькая женщина, почтительно отошла к окну. Она перебирала четки, бусинки тихонько постукивали под ее пальцами.
Щеки мисс Трубоди, по-прежнему лишенные поддержки вставных челюстей, глубоко запали, кожа на носу и на лбу натянулась, так что лицо больной казалось маленьким, как у обезьянки. Рот был похож на ямку с неровными складчатыми краями. Мисс Трубоди храпела. При каждом вдохе края ямки приподнимались, а при каждом выдохе засасывались внутрь, так что какие-то признаки жизни, хотя и не слишком привлекательные с виду, присутствовали. Почти безволосые надбровные дуги сошлись на переносице, словно мисс Трубоди хмурилась неизвестно чему.
- Она будет находиться в таком состоянии несколько часов, - сказал Баради. Он вынул из-под простыни руку пациентки. - Я не жду перемен. Она очень больна, но пока я не жду перемен.
- Звучит как вилланелла, старинная итальянская песенка, - рассеянно обронил Аллейн.
- Вы поэт?
Аллейн махнул рукой.
- Скажем так: никому не известный любитель.
- Уверен, вы недооцениваете себя, - сказал Баради, продолжая удерживать вялую руку мисс Трубоди. - Публикуетесь?
Аллейн едва не поддался искушению ляпнуть: "Одна-единственная тоненькая книжечка", но сдержался и ограничился скромным ничего не определяющим жестом, который Баради снабдил привычным комментарием: "Мистер Оберон будет в восторге" - и добавил:
- Он уже чрезвычайно заинтересовался вами и вашей очаровательной женой.
- Должен признаться, - сказал Аллейн, - мистер Оберон произвел на меня громадное впечатление.
С видом человека, чье любопытство изрядно распалено, он взглянул на мясистое непроницаемое лицо доктора и не обнаружил ни единой черточки, ни единого движения мускулов, которые свидетельствовали бы о тупости или доверчивости. Кто он такой, этот Баради? Наполовину египтянин, наполовину француз? Или чистый египтянин? "Кто здесь заправляет? - размышлял Аллейн. - Баради или Оберон?" Баради, вынув часы, бесстрастно взирал на Аллейна. Затем он открыл крышку часов. Прошла минута, сопровождаемая постукиванием четок горничной.
- Ну да, - пробормотал Баради, пряча часы в карман, - иного я и не ожидал. Пока ничего нельзя предпринять. Служанка сообщит, если что-нибудь изменится. Она сообразительная и поднабралась в деревне кое-какого опыта в уходе за больными. Ее сменит мой слуга. Возможно, нам не удастся найти профессиональную сиделку до завтра, но мы справимся.
Он подозвал горничную, и та с бесстрастным видом выслушала его указания. Они оставили ее с больной, похожую на монахиню, чуткую, настороженную.
- Одиннадцать часов. Время для медитации, - сказал Баради, когда они вышли в коридор. - Нельзя никого беспокоить. В моей комнате найдется что выпить. Я вас приглашаю. Ведь ваша машина еще не вернулась.
Он привел Аллейна в китайскую комнату. Слуга-египтянин накрывал на стол: венецианские бокалы, блюда с оливками и бутербродами, а также нечто в вазочке, напоминавшее рахат-лукум. Из серебряного ведерка со льдом торчала бутылка шампанского. Аллейн привык к срочным вызовам и бессонным ночам, но последние сутки выдались чересчур насыщенными, к тому же солнце пекло немилосердно, а запах эфира вызывал легкую тошноту. Он бы с удовольствием выпил сейчас пива, впрочем, можно бы и шампанского. Однако скрепя сердце он уступил требованиям профессиональной этики и, надеясь, что не переигрывает, произнес самодовольным тоном:
- Вы не возражаете, если я выпью воды? Понимаете ли, в последнее время я сильно заинтересовался образом жизни, исключающим алкоголь.
- Замечательно. Мистеру Оберону это будет весьма интересно, - сказал Баради, знаком приказывая слуге открыть шампанское. - Мистер Оберон, возможно, самый крупный авторитет современности по таким вопросам. Его теория основывается на многочисленных древних культах, из которых он извлек главную суть и произвел удивительный синтез. Но в то время как он сам достиг полной гармонии между строгой простотой и, скажем так, отборными наслаждениями, он отнюдь не проповедует воздержания ради воздержания. Он побуждает своих учеников испытать различные удовольствия, но не абы так, а следуя самому изысканному вкусу: выбрать самые утонченные и даже попытаться "организовать" их, как художник компонует свои картины, как композитор аранжирует фугу. Только таким способом, учит Оберон, можно достичь Высшей Цели. Поверьте, мистер Аллейн, он бы улыбнулся вашему отказу от этого прекрасного напитка, сочтя его столь же непростительной ошибкой, прошу прощения за прямоту, как и неумеренность в возлияниях. Кроме того, вам сегодня пришлось немало понервничать и вам немного дурно от эфирных испарений. Позвольте мне как доктору, - закончил он шутливым тоном, - настоять на том, чтобы вы все же выпили шампанского.
Аллейн взял в руку рубиновый бокал, с восхищением разглядывая его.
- Все это страшно интересно, - сказал он. - Я имею в виду учение мистера Оберона. По сравнению с ним мои собственные робкие идеи кажутся ужасно наивными. - Он улыбнулся. - Я с наслаждением выпью шампанского из столь изумительного кубка.
Он протянул бокал, наблюдая, как шампанское вспенивается в нем. Баради смотрел на него поверх кромки своего бокала. Трудно себе представить, подумалось Аллейну, более чувственную внешность: блестящие густые волнистые волосы, сверкающие глаза, нос, вздымающийся над пухлыми янтарными щеками и подбородком, и рубиновым пятном - крупный жадный рот.
- За полноту жизни, - предложил тост Баради.
- Согласен, - подхватил Аллейн, и они выпили.
Аллейн умел пить не хуже, чем его собеседник, но он лишь слегка перекусил рано утром и потому принялся усердно угощаться бутербродами, оказавшимися очень вкусными. Баради, всегда готовый, как Аллейн успел заметить, испытать полноту жизни, заглатывал сладости, набивая ими рот и вульгарно запивая шампанским.
Дело шло к раздиранию рубашек и хмельным откровениям, которые Аллейн старался осторожно спровоцировать. До сих нор он был более-менее уверен, что Баради ничего о нем неизвестно, но очень хочется поточнее выяснить, кого же он впустил в дом. Ситуация представлялась весьма деликатной. Если бы Аллейн смог утвердиться в качестве восторженного искателя синтетических тайн мистера Оберона, у него бы появилась хорошая зацепка для дальнейшего расследования. На худой конец, он смог бы составить подробный отчет об образе жизни обитателей замка Серебряной Козы. Офицеры, оказывающие услуги Специальному отделу, обладают правом на анонимность, посему в кругах наркодельцов его имя вряд ли когда-либо всплывет в связи с контрразведкой. Однако его могут вычислить как детектива уголовного розыска Скотленд-ярда. Карбэри Гленд, возможно, уважит просьбу Трой, а если нет, то вполне вероятно, что он или кто-нибудь другой вспомнит, что Трой замужем за полицейским. Аллейн отлично помнил шквал сплетен в газетах во время их женитьбы и позже, когда Трой устраивала персональные выставки, или когда он сам расследовал какое-нибудь нашумевшее дело. Получалось, что у него и впрямь для того, чтобы разжиться необходимыми сведениями, времени всего ничего.
"Если мы с мисс Трубоди выберемся отсюда живыми, - подумал Аллейн, - провалиться мне на этом месте, коли мы не разопьем бутылку шипучки за мой счет".
Необыкновенно приободрившись от этой мысли, он завел беседу о поэзии и эзотерических сочинениях, с упоминанием Рабиндраната Тагора и индийских "Мантр", "Аманги Ранги" и заповедной Каббалы. Баради слушал с благосклонным вниманием, но у Аллейна было ощущение, что он тычет рукой в исключительно упругий матрац. Уязвимое место никак не обнаруживалось, хуже того, собеседник начал проявлять признаки сдержанного нетерпения. Очевидно, шампанское было предложено на посошок, и теперь Баради ждал, когда Аллейн уйдет. Однако должна ведь найтись брешь в этой броне, и Аллейн, с зубовным скрежетом вспомнив об ухаживаниях Баради за Агатой, пустился в пылкие разглагольствования о средневековых мистериях и культе Озириса. Нечто отдаленно напоминавшее живой отклик наконец мелькнуло на лице Баради, внимавшего откровениям Аллейна. Складки кожи, идущие от ноздрей к уголкам рта, обозначились резче, что сделало доктора похожим на изображение сластолюбивого Карла II в восточном и более упитанном варианте. Он подошел к бюро Верни-Мартена, отпер его и выложил перед Аллейном книгу в серой шелковой обложке с рисунком, в котором были использованы фиолетовый, зеленый и кричаще-розовый цвета.
- Редкое и раннее издание, - сказал Баради. - Обложка исполнена Карбэри Глендом. Полюбуйтесь!
Аллейн открыл книгу. На титульном листе значилось: "Мемуары Донатьена Альфонса Франсуа, маркиза де Сада".
- Подарок от мистера Оберона, - заметил Баради.
Аллейн понял, что дальнейшие поиски ахиллесовой пяты доктора Баради излишни.
С того момента, как Аллейн поставил пустой бокал на стол в китайской комнате, его визит в замок Серебряной Козы превратился в тайную битву между ним и доктором, исход которой должен был решить, уйдет Аллейн или останется. Сам он был твердо намерен удерживать позиции, покуда мало-мальски позволяют приличия. Баради явно хотел отделаться от него, но по каким-то неведомым Аллейну причинам избегал обнаружить свое желание даже намеком. Аллейн чувствовал, что в целях безопасности ему ни в коем случае нельзя выпасть из образа пылкого неофита культа Детей Солнца. Только таким образом ему удастся не вызвать у Баради подозрений в иных, более реальных интересах. И он продолжал нести околесицу, вытягивая из памяти все, что когда-либо слыхал об эзотерических хитростях. Баради сказал, что ждет звонка. Аллейн заговорил о телепатии. Баради заметил, что Трой наверняка не терпится услышать о состоянии мисс Трубоди. Аллейн осведомился, не станет ли для мисс Трубоди огромным благом, если все они изгонят тревогу из своих сердец. Баради упомянул об обеде. Аллейн пустился в рассуждения о позе лотоса. Баради заявил, что не может позволить себе далее злоупотреблять временем гостя, в ответ Аллейн изрек, что время в общепризнанном его значении не существует. Последняя стычка, во время которой предложение выяснить, не пришла ли за Аллейном машина, было отбито с помощью розенкрейцеров и пылающего креста гностиков, закончилась тем, что Баради пожелал взглянуть еще разок на мисс Трубоди и доложить о ее состоянии мистеру Оберону. Его не будет некоторое время, сказал он, и он просит Аллейна не чувствовать себя обязанным дожидаться его возвращения. В этот момент появился слуга-египтянин и позвал хозяина к телефону. Баради не преминул заметить, что машина Аллейна несомненно придет прежде, чем он вернется. Выразив сожаление о том, что уроки медитации мистера Оберона еще не закончились и прерывать их нельзя, он предложил Аллейну подождать машину в холле или библиотеке. Аллейн сказал, что предпочел бы не двигаться с места, дабы повнимательнее изучить де Сада. Толстые щеки доктора посерели. С налетом раздражения Баради согласился и вышел в сопровождении слуги.
Они повернули направо и пошли по коридору, ведущему в холл. Аллейн услышал, как звякнули колечки, на которых висела занавеска из лайковой кожи, отделявшая холл от коридора. Он уже сидел на корточках перед бюро Верни-Мартена.
В своем отделе Аллейн славился тем, что мог обыскать помещение с необыкновенной быстротой и столь же поразительной аккуратностью. Вряд ли он когда-либо действовал проворнее, чем сейчас. Баради оставил нижний ящик бюро открытым.
В ящике лежало с полдюжины книг, возможно, менее известных, чем сочинения де Сада, но зато еще более скандальных, и все они значились в списке запрещенной литературы Скотленд-ярда. Аллейн перебрал их по одной и сложил на место.
Следующий ящик был заперт на замок, который легко поддался отмычке, позаимствованной Аллейном в свое время у домушника-виртуоза. На этот раз добычей стали три папки с деловыми бумагами и две записные книжки. Записи в первой папке были сделаны странной вязью, которую Аллейн принял за арабское письмо, однако попадались и собственные имена, написанные латинскими буквами. Огромные суммы денег, проставленные в различных валютах: долларах, франках, фунтах и лирах, были педантично распределены по разным графам. Аллейн быстро листал страницы, фиксируя глазами их содержание и напряженно прислушиваясь к тишине в коридоре.
Между первой и второй папкой лежал альбом в четверть листа в фиолетовой кожаной обложке с замысловатым тиснением. От рисунка рябило в глазах, но Аллейн все-таки узнал пентаграмму, подсвечник, крылатых змей, быков и перевернутый крест. Все это венчал обоюдоострый меч с вздымавшимся над ним пламенем, очертаниями напоминавшем воздетую руку. Альбом был перехвачен застежкой и заперт на замочек, отпереть который не составило труда.
Под обложкой находился один-единственный листок пергамента, украшенный затейливым орнаментом и магическими символами. Аллейн принялся читать:
"Здесь во имя Ра и Сынов Ра, и Дочерей Ра, которые также в таинстве Солнца являются Священными Супругами Ра, я, в канун посвящения в Тайное Общество Ра, клянусь перед ликами Гора и Озириса, Анубиса и Аписа, Добра и Зла, кои суть Господь единый, в котором заключено и Добро и Зло, клянусь, что наложу печать на уста мои, и на глаза, и на уши мои и навеки сохраню тайну мистерий и Священных Ритуалов Ра.
Клянусь, что все, что происходит в этом месте, никогда не будет существовать для мира. Если я нарушу клятву хотя бы в малейшей степени, то пусть уста мои будут сожжены огнем, что пылает сейчас передо мной. Пусть глаза мои выколет нож, что висит сейчас перед ними. Пусть уши мои зальет расплавленный свинец. Пусть я сгнию заживо и мое тело пожрет раковая болезнь. Пусть я возжелаю смерти сильнее жизни и обреку себя на вечные мучения. Если я нарушу молчание, да падут на меня все эти беды. Клянусь огнем Ра и мечом Ра. Да будет так".
Аллейн кратко и энергично выругался, запер альбом и принялся за вторую папку. На ней стояла надпись "Химическая компания Приморских Альп", и содержала она имена, даты и цифры, видимо, обозначавшие доходы и расходы. Аллейн насторожился. Компания, похоже, получала астрономические прибыли. Чуткие тонкие пальцы Аллейна в ровном темпе перелистывали одну страницу за другой.
Вдруг они резко замерли. Внизу одной из страниц, исписанной неразборчивым почерком, красовалась скромная, но четко и не без изящества исполненная подпись - П. Е. Гарбель.
Зазвенели колечки в коридоре. Аллейн запер ящик, и вернувшийся Баради застал гостя увлеченно склонившимся над де Садом.