Предлагаемые читателю роман и повести С. Клебанова построены по законам остросюжетного жанра. Они увлекают динамикой событий, остротой жизненных перипетий, достоверностью историй, положенных в основу сюжета.
Содержание:
-
ГЛАВА ПЕРВАЯ 1
-
ГЛАВА ВТОРАЯ 1
-
ГЛАВА ТРЕТЬЯ 2
-
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ 3
-
ГЛАВА ПЯТАЯ 4
-
ГЛАВА ШЕСТАЯ 5
-
ГЛАВА СЕДЬМАЯ 6
-
ГЛАВА ВОСЬМАЯ 7
-
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ 8
-
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ 9
-
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ 10
-
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ 11
-
ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ 12
-
ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ 12
-
ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ 14
-
ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ 14
-
ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ 15
-
ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ 16
-
ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ 16
-
ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ 18
-
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ 20
-
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ 21
-
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ 22
-
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ 24
-
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЯТАЯ 25
-
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ШЕСТАЯ 27
-
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ СЕДЬМАЯ 28
-
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВОСЬМАЯ 29
-
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ДЕВЯТАЯ 29
-
ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ 31
Семен Клебанов
Настроение на завтра
ГЛАВА ПЕРВАЯ
Старбеев пробудился от шума хлынувшего дождя. Дождь падал серыми струями, усердно стучался в окна, выказывал свою силу, напоминая людям, что настало время разгуляться ему, повздорить с бабьим летом.
В мальчишечьи годы Старбеев любил дождливую пору, привольно бегал с дружками, пускал бумажные кораблики по игривым ручейкам. И был особенно рад, когда его лодочка с лоскутным парусом обгоняла соперников.
Давно это было.
Сейчас он лежал притихший, ощущая тупую боль в груди. Немного подремал, а когда раскрыл глаза, увидел жену, сидевшую на стуле возле кровати.
- Живой я, живой.
- Вижу. Только стонал, метался. Плохо вы болеете, мужики. Терпения не хватает. Не нам чета. А нас слабым полом считаете. - Валентина примирительно улыбнулась. - Болит?
- Отпустило… Я думаю, Валюта, что страх возникает вовсе не от боли, а от жалости к себе. Вот-вот конец… Какой-то остряк ехидно придумал: у жизни один диагноз - смерть…
- Павлуша, милый… Куда тебя повело? Сердце защемило, а ты уж в кусты.
- Да не в кусты, а в постель. И не я улегся, а меня уложили. Не без твоей помощи… - Он тронул ладонью грудь. - Присмирело.
- Вот и хорошо. Сейчас завтрак принесу.
- Может, встану?
- Медицину надо уважать.
- Есть на свете медсестра Валюша Гречихина… Двадцать три года люблю и уважаю. Посмотри на нее в зеркало. Посмотри, не стесняйся.
Она повернула голову к зеркалу. Отражение глянуло на нее усталым лицом с мягким росчерком гусиных лапок у висков.
- Просто у тебя глаза добрые. Свое видят.
- Тем и горжусь, что свое. Между прочим, доказано, что наступает пора, когда женщина второй раз в цвет идет. Не все, конечно. Только любимые.
- Полвека позади. А ты разнежился, словно сватаешься.
- Тороплюсь сказать. На календаре-то семидесятый год. Боюсь, поздно будет.
В былое время Старбеев отсчитывал годы, как все, - от дня рождения, а вернувшись с войны, повел счет иной, у которого были неодолимая правда, свои отметины. И если раньше красные дни календаря для него существовали как дань времени, то теперь к одному из них - Девятому мая - он чувствовал причастным и себя. Старбеев отмечал все важные события в жизни, сохраняя верность своему календарю: "Женился через два года после войны… Сын родился в четвертый год Победы…"
- Чудак ты у меня, Павлуша.
- Плохо это?
- В чудаках особинка есть.
- Во мне какая?
- Старбеевская. - Валентина встала. - Воркуем как голубки. А завтрак стынет.
- Завтрак, Валюша, каждый день бывает. А такой разговор - редкий гость. Почему так? Может, стыдимся своих чувств? А зачем? Без них душа сохнет… И нет счастливого часа, чтобы распахнуть сердце, испить радости.
- Размечтался. Придет доктор, он и расскажет про твое сердце.
- Нет, Валюша. Он про хворь станет говорит. У сердца один хозяин - человек… Когда генерал вручал мне орден, он сказал: "А знаешь ли ты, Старбеев, почему ордена ближе к сердцу носят? Великая мудрость в том. Это награда ему. От него - жизнь! И все, на что способен человек…" - Старбеев помолчал. - Горько вспоминать… Не увидел Золотой Звезды генерал. Героем стал посмертно.
В полдень пришел доктор. Высокий, грузноватый, лет ему было за шестьдесят. Он шумно дышал и сразу присел на стул.
- Кардиограмму придется повторить, - медленно заговорил доктор, почему-то глядя на Валентину, а не на больного. - Сердце надо щадить. А то вы, Павел Петрович, по первой радости натворите бед. Давно отдыхали?
- Два года… Третий пошел.
- Что так?
- Не получалось…
- Это не причина. Отговорка. И замечу, весьма распространенная, губительная. Скажете: "Работа не позволила. Дела". Я не ошибся?
Старбеев, чувствуя свою незащищенность, покраснел, будто провинившийся ученик. Он мог бы рассказать, как хочется поехать в отпуск летом, порыбачить. А он все годы отдыхал после жестокого декабря, когда закрывали годовой план.
- Вам нужен санаторий, режим.
- Очень серьезно? - спросил Старбеев.
Доктор посмотрел на него и ответил:
- Отбросьте "очень". Поможет вам избежать неприятностей. Профилактика - дело реальное, неоценимо важное. Не каждому больному скажешь такое. Иные уверуют в таблетки или уколы и пичкают себя с утра до ночи. И мудрость врача оценивают количеством выписанных рецептов… Расстегните сорочку.
Валентина склонилась, хотела помочь мужу, но доктор отвел ее руку:
- Сам справится.
Старбеев обнажил грудь, а доктор, прикрыв глаза, стал прослушивать больного. Затем выписал лекарство и сказал, что придет через день. И, защелкнув медные замочки саквояжа, добавил:
- Вот так, Павел Петрович… Вдогонку сквозь время продолжают лететь снаряды войны… Я с горестью думаю, что наступит день, когда из всех фронтовиков останется один ветеран. Как бы я пожелал ему бессмертия. Хотя бы одному, за всех. - Он как-то странно посмотрел на Старбеева и, тихо попрощавшись, ушел.
ГЛАВА ВТОРАЯ
На пятый день Старбееву разрешили вставать.
Он бесцельно бродил по комнатам и никак не мог свыкнуться с непривычным бездельем и ожиданием путевки в санаторий.
Несколько раз звонил директор завода Лоскутов. Он говорил тем же тоном, каким вел перекличку цехов по селектору внутренней связи. Только вместо цифр и наименований произносил: сердце, температура, лекарство… Вроде бы все выглядело нормально, но одно поразило Старбеева: чем-то недоволен Лоскутов, но не высказывает. А ведь что-то стряслось…
После вчерашнего звонка Лоскутова, не сумев сдержать себя, Валентина заявила:
- Хватит! Больше не будешь разговаривать с Лоскутовым. Скажу, спишь! Тебе покой нужен!
- Он про путевку говорил, - заметил Старбеев. - Интересуется.
- Вот именно! Интересуется… Ему начальник цеха в конторке нужен, а не в постели. У директорской заботы другая вывеска. Вспомни, месяц назад Снежко похоронили. Ему только пятьдесят пятый пошел. Не хочу, Павлуша…
- Успокойся… Пойми. Что я без завода? Почти четверть века жизни - не отнимешь, не зачеркнешь.
- Вот и прошу… Отдохнешь и продолжай с новыми силами. Мать говорила: "Человеку суждено жить долго. Он сам себе дни укорачивает".
- Все матери мудрые. Непонятно, откуда дети непутевые?..
Через два дня неожиданно пожаловал Березняк. Откуда узнал, что Старбееву разрешили вставать, не сказал. Но успокоил Валентину:
- О делах молчу. Поговорим про смешное и погоду… Чаем угостишь - не откажусь.
Он прошел в комнату, уселся в кресло и, утерев платочком лысину, стал рассказывать, как соседи свадьбу справляли.
Старбеев слушал, временами грустно улыбался и все прикидывал, когда же Березняк про дело обмолвится. Странно, чтобы его заместитель словечка не проронил про заводские новости.
Березняк деловито посмотрел на часы и, разведя руками, сказал:
- Еще чашечку горяченького, и пойду. Мария ждет. Уважь, Валентина.
- Сейчас…
Когда Валентина вышла, Березняк торопливо вытащил сложенный листок и сунул в карман пижамы Старбеева.
- Потом прочтешь, - шепотком посоветовал Березняк. - Понял?
Вернулась Валентина, поставила чашку.
Березняк с удовольствием стал прихлебывать чай, ни разу не приподняв головы, боясь, что взглядом выдаст тайну. Только сказал:
- Ну, Петрович, повидались, пора и честь знать. Теперь твоя власть - медицина, а не Лоскутов. Без тебя все будет по-твоему… Отдыхай. И не шурши…
Когда Березняк ушел, Старбеев застегнул пижаму, направился в ванную комнату.
Он сразу узнал почерк Березняка, размашистый, с округлыми хвостиками.
"Знаю твой характер, потому и сообщаю важную новость. В среду вызывал Лоскутов. Предложил немедленно принять три станка с числовым программным управлением. Назначил срок: к октябрю обеспечить нормальную эксплуатацию. Разговор был крутой. "Я все ждал, но Старбеев и в ус не дует, и ты с ним в одной упряжке". Я ответил: "Старбеев болен, а без него такое дело отлаживать не берусь". Лоскутов съязвил: "Выходит, Березняк, тебе нянька нужна. Я полагал, что ты лицо ответственное. А ты струсил". Я вспыхнул: "Жаль, товарищ Лоскутов, что у вас своя упряжка. А хлыст - по нашей стегает". Лоскутов спросил: "Если Старбеева в санаторий пошлют, его будешь ждать?" Я подтвердил. Тогда он возразил: "Много времени потеряем…" Вот такая история".
Старбеев хмуро посмотрел на листок, порвал на мелкие кусочки.
Он вошел в столовую, присел возле тумбочки, хотел позвонить Березняку. Но, заметив пристальный взгляд Валентины, отвернулся от телефона, взял газету.
- Это вчерашняя. Ты читал, - сказала она.
- Да, да… - смутился Старбеев и стал прислушиваться к сердцу. Он не смог сосредоточиться. То мысленно вступал в разговор с Лоскутовым, то думал о Березняке.
Березняк пришел в цех год назад. Был он директором небольшого завода счетных аппаратов, вел предприятие без срывов. Но досаждал министерскому начальству, которое устало от несговорчивого директора, и ему пришлось подать заявление об уходе. Старбеев знал Березняка. Они встречались на партактивах, на совещаниях. Да и дома их были рядом. Старбеев уговаривал Березняка идти к ним на завод. И сказал об этом Лоскутову. Тот ответил: "Замов менять не собираюсь. Мне спорщиков не надо. Своих хватает". Тогда Старбеев намекнул Березняку: "Может, нам вместе поработать…" Он не рассчитывал на его согласие, а тот, к удивлению Старбеева, сказал: "К тебе пойду".
"Почему Лоскутов обозвал Березняка трусом? Неужто по принципу: лежачего бьют? Зачем так, Николай Иваныч? Решил напомнить, что не жалуешь спорщиков? Березняк не прятался за мою спину. Станки принять - это и вахтер может. И расписку даст. А вот как в станки жизнь вдохнуть, чтобы дело показухой не обернулось? Кто станет к новым агрегатам? Кто? Ну, отрапортуем, а завтра как людям в глаза смотреть?
Поступись директорским самолюбием, Николай Иваныч. Подожди приказывать. Помнишь, секретарь обкома, выступая на партактиве, говорил: "На одном из высочайших тибетских перевалов есть надпись: "Научились ли вы радоваться препятствиям?" Не забыл? Сейчас перед нами препятствие. Признаюсь, я еще не научился. Хочу, очень хочу. Но к новому со старыми отмычками не подступаюсь. А у нас со скандала началось. Не поблажки прошу. Все продумать надо, сотворить поиск, тогда дело выиграем".
Подошла Валентина, спросила:
- О чем размышляешь?
- Как радоваться препятствиям.
- Жизнь тебя не баловала. Где же силы взять?!
- Искать в себе. Только в себе.
- Слушаю тебя и не знаю, нужен ли тебе покой.
- Ох, как нужен! Только у каждого своя мера. Один в скверике сидит, в домино сражается. И счастлив! А другой до седьмого пота трудится. И, положив деталь на тумбочку, глядит, любуется. В этом его покой.
Часто, настойчиво зазвонил телефон.
Валентина подняла трубку.
- Жду, жду… Здравствуй, Маринка, здравствуй. Все у нас хорошо. - Подмигнула мужу. - Перевод получила? Туфли купила?.. Носи на здоровье… Что в институте?.. Приятно слышать. Алеша в рейсе. Идут на Кубу, а потом вернутся и порт. Станут в док на ремонт. Обещал приехать. Что-то ты закашлялась. Ах, курят рядом? Целую тебя, доченька. Передаю папе. - И, прикрыв трубку ладонью, напомнила: - Держись молодцом.
Старбеев взял трубку:
- Здравствуй, курносая! Соскучилась? Это хорошо. Тебя навестить? Рад бы… Понимаешь, дочурка, не получится сейчас. Забот много. Прислать французский словарь? Постараюсь достать. И я тебя… - Старбеев держал трубку, но уже звучали частые гудки. - Все!.. "Все пройдет, как с белых яблонь дым…" Маринкино любимое.
- Вот поговорили, - вздохнула Валентина. - Радость. А на душе тоскливо. Только и ждешь. От звонка до звонка… Снял трубку, повертел диск, и привет, родители… Марина хоть вернется. Здесь лекарем будет, а вот Алешкины океаны всегда вдали от нас…
- А ты представь: Алексей Старбеев, капитан дальнего плавания… И держит курс: Одесса - Австралия.
- Дожить бы…
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
До отъезда в санаторий оставалось три дня.
Время тянулось неторопливо, казалось, дни, отмеченные бюллетенем, вмещали куда больше часов, чем обычные сутки.
Старбеев послушно выполнял режим, предписанный врачом, гулял по городскому парку, сиживал на набережной, где в отдалении рыбаки завороженно взирали на поплавки удочек, барометры удачи.
Взбудораженный запиской Березняка, Старбеев подумал, а не превозносит ли свою роль в судьбе цеха: мол, только один знает, как отладить беспокойный организм. Ведь может прийти новый человек, умнее, талантливей… "Нет, постой! Что-то не сошлось. Я опрометчиво сдвинул время. Сейчас я начальник цеха. Мое дело, моя жизнь. Почему корю совесть за то, что не дает угаснуть энергии, действию… Разве я безгрешен? Не оступался? И не было трудных дней и тревог? Но это все мое, родное, пережитое… Что же случилось сейчас? На чем споткнулся? Разве мною движет выгода, корысть? Или захлестнуло честолюбие?.. Погоди, честолюбие не трогай. Это святое. Без чести нет человека".
Если бы кто подслушал мысли Старбеева, наверное, сказал бы: "Почему такие громкие слова?" А почему они должны быть тихими, глухими, бесстрастными? Почему о главном в жизни надо лепетать, скрывать свое волнение? Страшно другое - ложь, лицемерие…
С реки подул свежий ветер, засуетились потемневшие облака.
Старбеев зашагал на крутой пригорок, хотел испытать, как отзовется сердце. К счастью, не подвело.
У скверика он должен был свернуть направо, там его улица, но подошел автобус, идущий к заводу, и Старбеев, не задумываясь, вскочил в распахнутые двери.
Старбеев вошел в цех, постоял в первом пролете и несколько минут улавливал многоголосые звуки рабочего дня. Он приосанился, плечи расправил и двинулся к своей конторке.
Там сидел Березняк. Перед ним лежал план цеха, и он рисовал красным карандашом кружочки и треугольники, а меж ними прочерчивал черные линии.
- Здравствуй, Леонид Сергеевич!
Березняк вскинул голову:
- Здравствуй, Павел Петрович… Каким ветром?
- Соскучился.
- А что скажет медицина?
- Давай договоримся - ни слова о болячках.
- Тогда садись, командуй. - Березняк вышел из-за стола.
- А вот этого, Леонид Сергеевич, не будет. У меня в кармашке бюллетень… Все законно.
- Значит, в самом деле соскучился?
В конторку вошел Червонный, жилистый, крепкий, с рыжеватой головой, коротко стриженной. Глядя беспокойными глазами на Старбеева, он сказал:
- Опять стою. Второй час скучаю… Бляха медная.
- Сейчас уладим, Захар Денисыч, - ответил Березняк. Он снял трубку, позвонил в литейный цех и, накричав на кого-то, прекратил разговор: - К обеду будут заготовки.
- Второй раз за неделю стою, - вздохнул Червонный и вышел.
Старбеев побарабанил пальцами по столу. Приход Червонного подпортил настроение и лишний раз напомнил, что отправляется Старбеев на отдых не вовремя, хотя кто знает, когда будет вовремя.
- А ты чем занят? - Он глянул на план. - Что за картинка?
- Прикидываю, куда агрегаты ставить. Место выкраиваю.
- Ясно. Стало быть, подсобку на снос?
- Возражаешь?
Старбеев ответил не сразу.
- Разумно. Только… - И, помолчав, продолжил: - Для станков квартиру найдем. Им смотровой ордер не нужен. Куда поселим, там и будут жить… А вот как с жильцами будет? Главный вопрос.
- Поэтому и пришел?
- Догадливый… Латышев у станка или во вторую смену выходит?
- Работает.
- Поговорить хочу.
- С него начнешь?
- Человек он мудрый и прямой. С таким полезно советоваться.
- Позвать?
- Зовут, когда выговор объявляют. А если разговор по душам - тут рангов нет. Одна мерка - уважение. - Старбеев перекинул нетронутые листки календаря - дни его болезни - и вышел из конторки.
Латышев еще издали увидел Старбеева. Вытащив гребенку, прибрал с висков непокорные прядки седины, пригладил пепельные усы.
- Здравствуй, Петр Николаевич!
- Здравствуй, Петрович! Рад тебя видеть… В цехе слух пошел, будто утомилось твое сердце, на покой просится. Правда, слухам не поверил. Но все дни на конторку поглядывал. Нет тебя и нет. Хорошо, что пришел. Трудно терять своих… - Латышев спохватился: - Да ни к чему про это.
Старбеев смотрел в его добрые, чуть поблекшие глаза и вспомнил, что через год Латышеву шестьдесят. И говорит он про свои лета без тоски, а с надеждой: "Мне еще двадцать весен надо встретить. У внука на свадьбе положено быть".
- Все нормально? - спросил Старбеев.
- Хуже не стало… Намедни Лоскутов приходил. Долго по цеху с Березняком кружили. Потом у подсобки разговор вели. Мне отсюда видно, а не слыхать. Березняк что-то доказывал, руками помогал. О чем спорили, не знаю… Теперь сам узнаешь.
- Не получится, Петр Николаевич.
- Какие ж секреты от тебя? - недоумевал Латышев.
- Послезавтра уезжаю. В санаторий выпроваживают.
- Значит, слушок имеет свой корешок. Выходит, прощаться пришел. В отпуск едешь, а лицо-то кислое.
- Показалось.
- И вроде голос чужой. Не старбеевский. Что стряслось? Погоди минутку… - Латышев закрепил заготовку и включил станок.