- Слушаю, - отозвался Лоскутов.
- Старбеев говорит… Березняк просит передать: можешь подписывать приказ…
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВОСЬМАЯ
Старбеев соблюдал неизменный порядок: десять - пятнадцать минут до начала смены он ходил по цеху, приглядывался, как наступал новый рабочий день. Кто-то шутя назвал его обход армейским словом "поверка". Для Старбеева этот момент был очень важным, личностным. Он считал его временем душевного настроя.
Его радовала готовность людей хорошо и красиво работать. Но чья-то небрежная грязная спецовка, беспорядок на инструментальной тумбочке коробили, отзывались досадой.
Вот и сейчас он сказал фрезеровщику Потехину:
- Куртку бы сменил. Жена увидит, не узнает. Завтра погляжу на тебя. Чуешь?
Потехин устыдился, кивнул.
А токарю Лопатину посоветовал:
- А ты бы, Василий, к врачу-глазнику сходил. Очки нужны тебе.
- Да что вы, Павел Петрович, десятую миллиметра с ходу ловлю.
- Возможно. А микрометр на стружках лежит, ему неудобно. Штука нежная.
- Намек понял.
В третьем пролете Старбеев подошел к Червонному. Тот усердно протирал станок.
- Здравствуй, Захар!
- Здравствуй, Петрович. - Лицо у Червонного было усталое, смотрел он как-то странно, понурив голову.
Почти всю ночь Червонный просидел за столом. Он вынул из коробки куски разорванных грамот и с ясным сознанием своего сумасбродного поступка стал подбирать обрывки, стыкуя их по краям. Затем по порядку наклеивал на чистый лист бумаги и приглаживал ладонью. Он оживлял грамоты с такой бережностью и старанием, будто чувствовал их боль и обиду. И легким касанием нашкодивших рук желал вымолить у них прощение.
Склеивал ли Захар Денисович свою прожитую жизнь? Выбирал ли он новую дорогу, на которую предстояло ступить? Червонный не думал об этом. Сейчас он возвращал то, от чего совсем недавно отказался.
Старбеев хотел было уйти, но задержался, спросил:
- Как Анна?
- Получше. Кланялась тебе. - И, теребя ветошь с маслянистыми пятнами, хилым голосом сообщил: - Именинник я сегодня. Сорок три. Большой праздник будет.
- Может, Анну дождешься?.. - посоветовал Старбеев.
- Хотел бы, да не получится… Судят меня. Нынче товарищеский суд. Балихин приходил, сказал, чтоб не опаздывал. Ты-то, Петрович, придешь? Уважь именинника. Посиди, послушаешь… Судиться - не богу молиться, поклонами не отделаешься. За здравие - не ожидаю. А за упокой будет.
- Какой же это праздник, Захар?
- Рад бы в рай, да грехи не пускают… Вот так… Наверное, приговор уже подписан. И твоя резолюция имеется.
- Это дело суда. Он решает. А тебя поздравляю. Что тебе пожелать?
Червонный перебил его:
- А ты уже авансом это сделал. И подарочек твой неоплатный.
Старбеев не понял, даже смутился.
- Анну спас… Иди, Петрович, дай в себя прийти, а то у меня руки будут дрожать. Работать не смогу.
Старбеев догадался, что Захара волнует главное - рассказал ли начальник про "зубра" или умолчал. Но спросить об этом не осмелился, потому и поспешил остаться в смятенном одиночестве.
Старбеев уже отошел, но тут же вернулся. И с тревогой за его судьбу сказал:
- Помни, Захар. Я свое слово держу. Теперь твой черед. Пусть этот суд будет первым и последним. Все зависит от тебя.
Червонный хотел что-то ответить, но не мог.
Старбеев ушел. И не видел, как Червонный всхлипнул.
В конторке Старбеева ожидала группа пэтэушников, которых по его просьбе прислали для прохождения практики на новых агрегатах. Ребятам оставалось четыре месяца до окончания училища. Здравый смысл подсказывал необходимость приучать их к новой технике в процессе учебы. Дальний прицел Старбеева пришелся по душе Мягкову, и он сегодня примет их в свою бригаду.
Их было шестеро, этих парней в аккуратных халатах; почти одного роста, они сначала показались Старбееву даже похожими друг на друга. Особенно когда вскочили со стульев и дружно, как в солдатском строю, произнесли:
- Здрасте, Павел Петрович!
Он ухмыльнулся, пожал каждому руку, по-отцовски вглядываясь в юные лица.
Парни притихли, ожидая, как же все начнется.
Старбеев взял листок и порвал его на шесть равных кусочков.
- У вас карандаши или ручки есть?
Они удивленно переглянулись, достали из карманов белые самописки.
- Напишите на бумажке, кого назначить старостой группы. Чур, не подглядывать.
В пяти из шести записок была написана фамилия Дмитрия Лисицына. Ну вот, с удовольствием отметил Старбеев, есть у них свой лидер.
- Вас шестеро, а кнопка пуска агрегата одна. Так что включить его поручим вашему избраннику - Диме Лисицыну. Теперь пойдем на участок.
Они прошли по пролету огромного цеха, чуть приотстали, заглядевшись на березовую рощу, и стайкой двинулись к рабочему месту.
- Принимай, Юрий Васильевич, смену, - сказал Старбеев. - Гляди, какие орелики… Староста у них Лисицын.
Откинув упрямый вихор каштановых волос, Дмитрий чуть шагнул вперед и доложил:
- К прохождению практики готовы.
И тут же к парням подошел Вадим Латышев и, озорно подмигнув, мол, не робей, ребята, весело сказал:
- Не боги горшки обжигают… Для знакомства имею вопрос: за какую команду болеете?
Лисицын сразу выпалил:
- ЦСКА…
- Одобряю, сойдемся.
Лица парней засветились, исчезло напряжение официальных минут их появления в цехе.
Мягков подозвал учеников к шкафу логики, пояснил:
- Вот она, электронная душа агрегата. А ум и умение дает ей человек. И чтобы не было глазам страшно, а рукам боязно, должны вы многое знать. А теперь, Дмитрий, давай… Пуск!
Лисицын подошел к щитку и нажал кнопку.
Хотя все было буднично, просто, а вот вызвало у Старбеева чувство приподнятости. Старею, подумал он. Встреча с юностью всегда берет за сердце.
Но было и такое, что потревожило душу. Вчера директор училища, полистав тоненькие папки личных дел ребят и оценивая учеников, сказал Старбееву: "У каждого из них погиб на фронте дед. Знаю, что именно в память о них и получили внуки свои имена".
Старбеев уже потом вспомнил, как они представились совсем не по-школьному, а чеканно, по-солдатски произносили имена людей, которых знают только по фотографиям.
И сейчас для Старбеева это была главная отметина биографий парней.
Старбеев вышел с участка. И долго слышал, как трудолюбиво голосили станки.
Из конторки он позвонил Валентине:
- Я задержусь. У Червонного день рождения. Надо быть.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ДЕВЯТАЯ
Недавно Степан Хрупов отметил в банкетном зале ресторана "Нептун" свой юбилей. Было людно и шумно. Многие из гостей впервые познакомились на этом вечере, не подозревая ранее о существовании друг друга, и не думали, что их познакомит Хрупов. Очень разные были здесь люди по профессии и по должностным рангам. Начальство присутствовало весьма представительное, об этом Хрупов позаботился загодя, довольно деликатно и настойчиво. Были коллеги по медицинскому институту, приятели - давние и совсем новые. И несколько студенток из его группы, украсившие своей юностью праздничное застолье.
Раскрасневшаяся женщина не первой молодости, директор городского универмага, сидела напротив юбиляра и улыбалась ему. Улыбка у нее была независимая и покровительственная: деликатесы, предложенные гостям, - дело ее рук. Хрупов отблагодарил ее, вручив японское лекарство. Чуть поодаль, окруженный подчеркнутым вниманием, находился ректор института, пожилой, худощавый, в дымчатых темных очках. Он слегка заикался, все еще молодился - носил спортивного покроя костюмы и модные галстуки. Последние несколько лет Хрупов помогал ректору готовить годовые отчеты для ученого совета.
Рядом с ним сидел проректор по научной части, молчаливый, грустный человек с одышкой. Он с любопытством посматривал на гостей. Встречаясь взглядом с Хруповым, он мило кивал ему, как бы одобряя праздник. Проректор опекал в институте Хрупова и был оппонентом при защите его кандидатской диссертации.
Степан Антонович не остался в долгу и после защиты весь свой летний отпуск употребил на то, чтобы достроить проректору дачу. Много тогда мороки было: и тес достать, и кирпич, и бетон, и рамы… Слава богу, все благополучно обошлось, подумал Хрупов и ответно кивал проректору с чувством признательности за оказанное внимание.
У торца стола рядом сидели Данильцев, научный сотрудник, и инженер Быстряков, которые, пожав друг другу при знакомстве руки, уже, должно быть, забыли, как звать соседа.
Быстряков, энергично работавший вилкой и челюстью, был гораздо моложе других. Он уже был навеселе, и конец его длинного галстука часто окунался в тарелку с салатом. Быстряков, правда, успел заверить Хрупова, вручая ему подарок, что скоро закончит сборку установки для изготовления препарата Степана Антоновича.
С Данильцевым Хрупов познакомился совсем недавно на симпозиуме в Кишиневе и наблюдал сейчас за ним с нескрываемой надеждой - Данильцев твердо обещал проверить в своем институте препарат Хрупова.
Да, за столом юбиляра сидели нужные люди. Дела делаются между делами, часто любил повторять Хрупов.
Он чокался с гостями, всему улыбался, говорил любезные слова и не жалел комплиментов для своих студенток: Светланы-большой и Светланы-маленькой.
Хрупов относился к тому типу людей, которые хотели и умели понравиться людям. Не всем, разумеется, а нужным, деловым партнерам в его запрограммированной жизни, где неписаным законом оставалось хоть и старомодное и расхожее, но все же властное слово: сочтемся!
Из динамиков послышалась музыка - в большом зале ресторана заиграл оркестр.
Симпатичные студентки, сверкая улыбками, лихо танцевали с солидными мужчинами, которые были разгорячены напитками. Им хотелось тряхнуть стариной, повеселиться, попрыгать козлами, а резвость получалась неуклюжей, они сбивались с быстрого ритма, тяжело дышали и сильно потели.
Хрупов не танцевал. Он с достоинством обходил стол, склонялся к каждому гостю и для всех находил приветливые, желанные слова.
Возле Данильцева он задержался подольше.
- Рад, старина, что ты смог приехать, - благодарил Хрупов.
- Я тоже. Тебе не грустно?
- Все же пятьдесят. Полвека. И все-таки, старина, будем жить страстями. - И, снизив голос, спросил: - Сколько тебе надо прополиса?
- Граммов десять. Мать больна.
- Получишь сорок. Жду завтра в институте… Саша, как долго ты будешь проверять на мышах мой препарат? Я очень надеюсь на тебя.
- Недели за три управлюсь. Когда пришлешь?
- Днями установку пущу…
- Один не сладишь. Нужны ассистенты. Тогда ускоришь дело.
- Предвидел, старина. Вон мои помощницы. Славные девчонки. - Хрупов кивнул на студенток.
Они неутомимо танцевали, взмахивая тонкими подвижными руками, и с каждым новым танцем заменяли уставших партнеров.
Юбилей Хрупова закончился за полночь. И, уже отъезжая от "Нептуна" на такси, Хрупов со странным чувством подумал: отчего же Воронин не пришел на банкет?
С профессором Ворониным, заведующим кафедрой, у него сложились внешне ровные, но далеко не всегда ясные отношения.
К кандидатской диссертации Хрупова он имел много претензий. А командируя Хрупова на конференции, внимательно знакомился с его материалами и, как правило, возвращал на доработку.
Наука вообще, и медицина в частности, говорил Воронин студентам на лекциях или педагогам на заседаниях кафедры, это внутреннее состояние человека, а не его профессия.
К старику Колумбу - так звали Христофора Алексеевича Воронина за глаза в институте - Хрупов не мог подобрать ни ключа, ни отмычки. А он был очень нужный человек. Ладно, будем продолжать осаду, откроем Америку, твердо решил Хрупов, подъезжая к дому. Он заплатил шоферу точно по счетчику - для этого всегда имел в кошельке серебро и мелочь.
Заснул Хрупов крепко и безмятежно. И только под утро возникла жуткая картина. Это видение преследовало его как рок, от которого он не мог избавиться. Хрупов испуганно просыпался, чувствовал себя разбитым, много курил и думал о себе как о чужом, постороннем человеке, которого плохо помнил, стыдился, отчего-то боялся и оправдывал.
Так случилось и в эту ночь.
Хрупов без оглядки покидал боевую позицию. "Стой! - услышал Степан голос старшего сержанта Старбеева. - Стой, сволочь!" - кричал Старбеев.
Неожиданно колокольный звон оборвал это жуткое видение.
Хрупов вскочил с постели, закурил, прислушиваясь к тоскливому звону, - то кабинетные часы пробили пять утра.
За окном еще не пришел рассвет. Хрупов зажег свечу - он любил запах свечей, мерное колебание их огонька и, глядя на странные разбросанные тени по стенам комнаты, достал из тумбочки бутылку коньяка, которую держал на случай под рукой. И разом, как спасительное лекарство, хлебнул из горлышка, не чувствуя горечи напитка и не закусывая.
Хрупова не тяготили ни душевная боль, ни стыд. Ему просто хотелось забыть то, о чем он не желал помнить и вспоминать.
За долгие прошедшие годы он приучил себя зачеркивать все, что мешает ему в жизни, отодвигать в сторону, не подпускать к сердцу.
Неожиданно всплыл в памяти отец. Только сейчас он показался ему очень старым.
Антон Кузьмич был плотником. Жили они на окраине города, в небольшом деревянном доме. Частенько Антон Кузьмич подрабатывал - делал гробы. Брал он недорого, к нему охотно обращались за помощью. Он работал на совесть и, закончив очередной заказ, сам ложился в гроб - примерялся, удобно ли будет покойнику.
Антон Кузьмич не спеша закуривал и, лежа на досках, вопросительно смотрел в небо.
Однажды ему заказали гробик для утонувшего мальчика. Забив последний гвоздь, Антон Кузьмич окликнул сына и сказал:
- Ложись, Степка. Примерку сделаем… Вот так. Ты плечико-то распрями. - И, поглядывая на свое чадо, наставительно добавил: - Помни наперед, сынок, всегда надо плечиком пробиваться. Тогда одолеешь жизнь…
Хорошо запомнил это напутствие Степан Хрупов.
После демобилизации Хрупов подался в медицинский институт, но его не приняли, хотя и фронтовик, и раненый, и желание было большое. Не хватало знаний, обычных, школьных.
Не отчаялся тогда Хрупов. Для начала устроился в мединститут по хозчасти. Был скор на руку, общителен, никому ни в чем не отказывал, умел достать все, что другие не умели. Через год перешел на кафедру фармакологии лаборантом. И тут служил аккуратно, безотказно. Умел Хрупов и нужный документ составить, и для кого-то бумагу подписать у начальства. Мог и утаить спирт, а потом, когда будет крайне необходимо, найти его из-под земли.
Плечико его работало мощно, напористо. Вскоре он из общежития переехал в комнату недалеко от института. А через год поступил в институт. Помогли. Вытянули. Так по шатким ступенькам, оглядываясь и примеряясь, поднимался Степан Хрупов.
Надо действовать наверняка, подбадривал проректор. Хрупов был счастливо согласен с ним, радовался возникшему контакту.
Женился Хрупов поздно. После защиты диссертации. Знакомство супругов было коротким, да и совместная жизнь длилась недолго. Через год Тамара ушла от него. Развод не причинил Хрупову ни страданий, ни разочарований в жизни.
Хрупов принял душ, хотя утренней обычной пробежки по парку не сделал, а когда побрился, не отошел от зеркала, вгляделся в свое лицо.
Раздражение, вызванное видением, исчезло, не оставив никакого следа. Он уже размышлял о предстоящих делах. На него смотрел из зеркала достаточно бодрый, неуставший человек. Высокий лоб, острый взгляд карих глаз, тонкие, плотно сжатые решительные губы мужчины, знающего себе цену, умеющего постоять за себя.
Хрупов прошел в комнату и открыл свой деловой толстый блокнот. Десятки записей. Звонки… В десять, десять сорок, одиннадцать двадцать, ровно в два, в два сорок и в пять тридцать. Встречи, их много. Но главная - с инженером Быстряковым. Надо забрать у него установку и привезти в институт. Он радостно потирал ладони. Все идет путем. А вечером - гости. Две студентки, две Светланы - большая и маленькая. Их нужно подготовить к предстоящей работе. Какой, знать им необязательно, меньше будут болтать. Просто очередная лабораторная работа.
Закрывая дверь, Хрупов вспомнил: ведь Светлана-маленькая говорила, что они придут с подругой, которая живет вместе с ними. Она уже заканчивает институт, сейчас на практике, очень милая девушка. Интересно, посмотрим. Может, и она понадобится.
И, опуская ключ в карман, Хрупов подумал: поставить новый замок в ассистентской, где будет действовать установка. Сейчас лишние разговоры ни к чему.
А когда все свершится, препарат получит признание, тогда он сам заговорит громко и открыто. И можно будет подумать о хозяйке в его доме.
Наступил вечер.
Вместе со Светланой-маленькой, второкурсницей, и Светланой-большой, с первого курса, пришла русая сероглазая девушка. Она приветливо протянула теплую руку. Хрупов поздоровался.
- Меня зовут Степан Антонович.
- Марина Старбеева, - представилась она.
Только проведя девушек в комнату, Хрупов пытливо посмотрел на Марину и, взяв стакан, вышел на кухню.
Старбеева… Неужели дочь старшего сержанта Старбеева? Совсем непохожа на него. Нет, нет… Просто одно фамилица. Заведующая городской библиотекой тоже Старбеева.
Возможно, в другое время Хрупов придал бы этому факту большее значение, но сегодня, когда установка уже в его рабочей комнате, все представлялось в ином, радужном свете. Ну а если даже дочь, то что… Хватит об этом!
Он вернулся в столовую с бутылкой шампанского и, наполнив бокалы, сказал:
- Позвольте произнести один-единственный тост… За вас, милые, очаровательные девушки! За ваше счастливое будущее.
Все чокнулись, выпили.
Завязался непринужденный, веселый разговор. Хрупов читал стихи Есенина. Светлана-маленькая слабеньким голосом спела романс "Калитка". Слушали музыку: последние записи модных джазовых оркестров.
Под конец вечера Хрупов принес альбом в сафьяновом переплете, где на нескольких фотографиях были запечатлены известные люди науки и медицины. Это были снимки симпозиумов и конференций.
Обе Светланы, очарованные обаянием Хрупова, стали его расспрашивать о деятелях медицинского мира. Он оживленно отвечал на их вопросы, правда, больше касался бытовых фактов, у кого какая машина и дача…
Марина Старбеева то ли от робости, то ли от непривычной обстановки не включалась в разговор, а молча листала альбом чужой жизни.
В конце альбома одна фотография привлекла ее внимание.
- Это вы, Степан Антонович? - спросила она, тронув пальцем снимок.
- Да, Марина. На фронте. Тысяча девятьсот сорок третий год. Тяжелый год, девушки.
- А кто с вами рядом? - глядя на знакомое лицо, но боясь ошибиться, спросила Марина.
- Это целый роман, - покивал головой Хрупов. - Медсестра. Я лежал в госпитале. Она выходила меня. Спасла.
Марина улыбнулась, и маленькая ямочка показалась на гладком розовом подбородке.
- Это моя мама, девочки. Гречихина, - нежно сказала она.
Хрупов мгновенно подхватил:
- Верно. Гречихина.
Обе Светланы уставились на фотографию.
- Красивая, - сказала Светлана-большая.