– Здравствуйте, гражданка. Что у вас произошло?
Женщина указывает на дверь комнаты. – Вот там.
Прошу Анну Ивановну, так зовут бабулю, в комнату не заходить, и открываю дверь. Следом заходит Воробей. Для себя сразу отмечаю, что обстановка в комнате не нарушена. Воробей уже склонился над трупом. Это женщина лет тридцати. Наверное, при жизни довольно миловидная. Что ж – смерть не красит. Ее правая рука откинута в сторону, пальцы полусогнуты. В области груди, чуть слева, на халате имеется отверстие. Ткань вокруг него пропитана уже успевшей подсохнуть кровью. Приглядываюсь. Края опалены. Значит, выстрел произведен в упор. Воробей тоже все прекрасно видит. Больше ничего не трогаем. Скоро должна прибыть дежурная группа. Криминалисты очень не любят, когда кто-то без них суется осматривать место преступления. Обычно этим грешат, в первую очередь, руководители всех звеньев, не относящиеся к оперативным службам, которые, видимо из чистого любопытства, как мухи на г…. мед, слетаются на подобные происшествия. Прекрасно отдавая себе отчет в том, что реально помочь ничем не в состоянии, они все же лично осматривают место и дают указания, которые никто выполнять не будет. Затем, с чувством выполненного долга убывают восвояси, оставив после себя несметное количество четких и смазанных следов, установить принадлежность которых в дальнейшем просто невозможно.
Выходим на кухню. Я присаживаюсь за стол. Воробей встает рядом, прислонившись плечом к дверному косяку. Анна Ивановна молча глядит на меня. Я достаю из папки чистый лист бумаги и ручку. Прошу ее дать мне документы потерпевшей. Она выходит в коридор и сразу возвращается с паспортом. Записываю: "Петухова Татьяна Егоровна, 19… года рождения, место рождения Ленинград, прописана… здесь же".
– Анна Ивановна, кто еще проживает в квартире?
– Я, сын – Николай и Таня… проживала. – Она говорит тихо, вытирая слезы какой-то тряпицей. – Мужа я три месяца назад похоронила.
– Кем Вам приходилась Татьяна?
– Она моя невестка. С Колей поженились пять лет назад. Вот все время и жили здесь.
– А где сейчас Коля?
– Он в командировке. Позавчера звонил. Вот, должен приехать.
Я кратко записываю все, что говорит мне Анна Ивановна.
– Понятно. Расскажите, что произошло сегодня?
Анна Ивановна кладет ладони на кухонный стол.
– Я вчера утром к сестре собралась ехать. Она в области проживает. Таня последнее время себя плохо чувствовала и все время дома находилась. У сестры я заночевала. Позвонила домой и Таню предупредила, чтобы ни беспокоилась. Она сама детдомовская. Кроме Коли и меня, у нее никого не было. Приехала обратно уже после обеда. Позвонила – никто не открывает, хотя знаю, что она должна быть дома. Тогда я своими ключами дверь открыла. Зову ее, никто не откликается. Разделась, зашла в их комнату и вижу…. – Анна Ивановна тихо плачет. – Сразу "скорую" вызвала. Они приехали. Говорят, что здесь милиция нужна. Врач прямо из квартиры и позвонил по 02.
Я откладываю ручку и собираюсь задать следующий вопрос, как дверь в квартиру с шумом распахивается и появляется Соков. Следом за ним вижу Галевича. Я и Воробей выходим навстречу. Михалыч решительным шагом заходит в комнату, где находится труп Петуховой, и некоторое время внимательно осматривается.
– Что тут, докладывай. – Обращаясь ко мне, говорит Соков.
Коротко обрисовываю ситуацию.
– Маловато вы здесь наработали. – Соков недоволен.
– Что есть, Николай Михайлович. Пока группа добирается, будем работать. Может быть, что новое появится.
– А где остальные?
– Все на месте, команды ждут. – Вместо меня отвечает Воробей.
– Я сейчас п-приеду и разберусь, какие команды еще вам нужны! Моего п-приказа им мало, каких-то дополнительных команд ждут! – Михалыч не на шутку рассержен. – Птицын, мы только сегодня говорили о дисциплине. Говорили?
Воробей соглашаясь, молчит.
– Я от вас что-то лишнее требую? Я только требую, чтобы вы беспрекословно выполняли все мои требования. – Соков замолкает и смотрит на часы.
– Галевич, я обратно в управление. Организовывай работу на месте. Людей подтяни на обход жилмассива, а вот этих, – показывает глазами на нас, – и других, ждущих особого приглашения, нагружай выше крыши. Все, работай.
Воробей, не дожидаясь дополнительных распоряжений, уходит на обход квартир, а я возвращаюсь к прерванному появлением руководства разговору с Анной Ивановной.
– А как вы можете охарактеризовать Татьяну. Есть ли у нее знакомые, друзья? Какие взаимоотношения в семье? Короче все про нее расскажите, а если мне что-то будет непонятно, я у Вас уточню.
Анна Ивановна на некоторое время задумывается.
– Скрывать не буду, плохо они последнее время с Николаем жили. Детей она иметь не могла. В молодости застудилась и пошли всякие осложнения. Сначала вместе с Колей по врачам бегали – не помогло. Потом вроде смирились. Коля-то постоянно по командировкам, а она, большей частью, дома сидит. Последнее время на недомогание жаловалась. Я ее спрашивала, она молчит, ничего не рассказывает. Николай с работы придет, а она лежит. Сердило его это очень. Развестись хотел, да жалел ее. Деваться ей некуда. Вот так и жили. У меня с Таней все хорошо было, хорошая она, добрая. Но жизнь не сложилась, не повезло ей. – Анна Ивановна тяжело вздыхает и вновь утирает глаза.
Я подробно записываю сказанное. Галевич молча слушает, почесывая переносицу. Потом становится напротив нее.
– А позвольте спросить, где ваш сын?
– В командировке, сегодня приехать должен. Он мне позавчера звонил. Я ему еще сказала, что к Марии, сестре, поеду.
– Значит, он знал, что вас с утра дома не будет? Я начинаю понимать, куда клонит Галевич. Версия им уже избрана.
– Конечно, знал. А зачем ему я, Таня ведь дома?
– Хорошо… – Галевич потирает руки.
Я сижу лицом к входной двери и вижу Саню, заводящего в квартиру высокого, крепкого мужчину.
– Вот, муж потерпевшей, – докладывает он Галевичу. Николай уставился на нас, ничего не понимая.
– Мать, кто это? – наконец выдавливает он.
– Танечка умерла.
– Как уме…. Где она? – Петухов бледнеет.
– В комнате.
Петухов резко поворачивается.
– А ну, стоять на месте! – командует Галевич. – Что, козел, прискакал посмотреть на дело рук своих? Стой, не дергайся! Саша, держи его покрепче. Саня становится у двери, закрывая проход, и берет Петухова за рукав. Тот даже не пытается вырываться.
Галевич просит меня выйти.
– Надеюсь тебе все ясно? – И продолжает, не дожидаясь, пока я отвечу, – я с этим козлом в отделение, а ты курицу старую тряси, наверняка сынка своего выгораживает. Как группа прибудет, оба возвращайтесь. Нечего здесь делать. Прихватив в помощь Саню, уводит задержанного с собой.
На Анну Ивановну больно смотреть. Она не может понять, что происходит. Заглядывает Воробей. Отрицательно качает головой, что означает – обход результатов не дал.
– Что же теперь будет. – Шепчет Анна Ивановна.
– Не волнуйтесь, разберутся и отпустят. – Слабо веря в это, пытаюсь хоть как-то ее успокоить.
– Да не убивал Коля никого.
– Разберемся. – Веско вставляет Воробей.
– Скажите, Анна Ивановна, где ключи Татьяны?
Она выходит в коридор и возвращается с двумя связками ключей.
– Вот. Одни ее, другие Колины. Он в командировку их с собой никогда не берет, боится потерять.
Вот это номер! Я что-то ничего не понимаю. Выходит, что сам труп дверь за собой закрывал? На всякий случай спрашиваю.
– Ключи от квартиры кто-то еще имеет?
– Нет, только у нас.
– Вы или они ключи никогда не теряли?
– Да что Вы. Замок Коля только недавно поставил.
Полная непонятность! Но ведь труп в наличии и от этого никуда не денешься. А раз есть труп, то должен быть тот, кто этот труп организовал. Выстрел произведен в упор. Значит, потерпевшая хорошо знала его, раз так близко подпустила к себе. Близких друзей и подруг у Петуховой не было. Кто-то посторонний? Маловероятно. Тогда прав Галевич. Остается Николай Петухов. К убийству готовится заранее. Меняет замок. Изготавливает дополнительную пару ключей. Достает оружие. При большом желании это не особенно трудно. Накануне звонит матери и узнает, что та будет гостить у сестры. Вот он удобный момент. Называет конкретную дату приезда. Но приезжает, допустим, вчера. Совершает убийство. Сегодня достает у проводника билет на нужный ему поезд. Командировочное удостоверении тоже не проблема. Обычно по приезду к месту командировки печати ставятся без указания дат в первый же день, чтобы потом в спешке не забыть. Таким образом, почти безупречное алиби обеспечено. Никакими другими следами, изъятыми из квартиры, его к делу не привяжешь – он тут живет. Получается Николай, больше некому. Гляжу на Толю и сразу понимаю, что он пришел к такому же выводу. Решаю еще раз восстановить всю картину.
– Анна Ивановна, прошу Вас сосредоточиться и вспомнить все, что сегодня произошло. Может быть Вы что-то забыли, упустили важный факт.
– Можно я успокоительного приму? – Она наливает себе каких-то капель в мензурку и садится за стол. Минуту сидит молча, собираясь с мыслями.
– Вчера я собралась поехать к сестре. Накануне позвонил сын. Я сказала ему, что уезжаю. Он сказал, что приедет завтра. Я вернулась от сестры около трех часов. Позвонила в дверь, потом открыла своими ключами. Зашла в квартиру, разделась, позвала Таню. Открыла дверь в комнату и увидела ее на полу. Я сразу стала звонить в "скорую"….Господи, дура я старая! – Анна Ивановна хватается за голову. – Совсем у старой вылетело из головы. Вспомнила! Вы уж не серчайте на бабку.
– Что Вы вспомнили? – коршуном налетает на нее Воробей.
– Таня лежит на полу, а рядом с ней этот самый…
– Кто!? – ору уже я.
– Ле…левольвер на полу лежит.
Теперь мы с Воробьем вопим дуэтом.
– Какой револьвер?
– Мужа моего покойного. Наградной. С войны. – С явной гордостью сообщает Анна Ивановна.
– А почему же это, бабуся, оружие у Вас в доме хранится? – с плохо скрываемым раздражением, спрашивает Птицын.
– Как дед помер, левольвер куда-то и пропал. Сперва поискала, а потом и забыла про него.
– А где сейчас он? – Спрашиваю я, уже относительно спокойно.
– Как "скорую" вызвала, то его в шифоньер за белье спрятала, а потом совсем про него забыла.
– Да, бабуля, с тобой не соскучишься. Забыла она. – Уже без злобы ворчит Воробей. – Пошли, покажешь, куда положила.
Анна Ивановна подходит к шкафу и открывает дверцу. Я беру носовой платок и аккуратно извлекаю из-под стопки выглаженного белья револьвер – "наган", с блестящей хромированной табличкой сбоку. Нюхаю ствол – все понятно. В гнездах барабана четыре патрона, один из них с пробитым капсюлем. Солидная игрушка. С сожалением кладу револьвер на место. Воробей, в нарушение всех правил, роется в письменном столе, потом переходит к трупу. Птицын поднимается с колен, в его руке, сложенный вчетверо, тетрадный листок. Воробей читает и передает мне. Это то, что он искал – предсмертная записка.
Никаких сомнений уже нет. Самоубийство или по-научному – суицид. Отдаю должное потерпевшей – мотивы, толкнувшие ее на столь ужасный шаг, изложены в записке исчерпывающе подробно. Шла она к этому, видимо, давно и подготовилась основательно.
Неожиданно ловлю себя на мысли, что хотел бы видеть, чем сейчас занимается Галевич. Жалко его. Пролететь мимо такого, казалось бы, близкого раскрытия. Факт, не повезло.
Дополняю показания Анны Ивановны вновь открывшимися обстоятельствами. Слышу раздающийся с лестницы стук подошв нескольких пар ног. Наконец, первым вижу старшего опера убойного отдела Главка, никогда не унывающего весельчака Мишу Орловского. Следом за ним чинно выступает следак прокуратуры, его я не знаю. Последними завершают процессию судебно-медицинский эксперт Женя Левченко и криминалист, уже успевший что-то отщелкать из своего фотоаппарата.
– Привет славным работникам районного разлива. – Как всегда с улыбкой, говорит Орловский и протягивает руку мне и Воробью.
– Что, расплодили глухарей на вверенной территории?
– О чем ты, Миша? Какие глухари, – картинно возмущаюсь я. – Мы работаем чисто.
– Тогда не понял. Зачем я здесь? – Улыбка не сходит с лица Орловского. – Это что же получается – ложный вызов? Тогда ставьте.
– Да очень просто, – вступает в разговор Воробей. – Поехали к нам.
– Чуть позже, Толик. Давай сначала здесь разберемся.
– А чего разбираться – обыкновенный суицид. Пошли в комнату, все покажу.
Уже в комнате Воробей подробно излагает суть дела. Следователь внимательно слушает рассказ Птицина и удовлетворенно покашливает. Затем дает указание криминалисту и направляется на кухню пообщаться с Анной Ивановной. Левченко, дождавшись окончания манипуляций эксперта, выходит курнуть на лестницу. В принципе, нам здесь делать больше нечего. Подхожу к Орловскому.
– Ну что, Миша, ждем?
– А как же. Все равно у вас надо быть. Сексуала велели по пути прихватить. Как он там, живой?
– А что с ним сделается. – Говорю я и вкратце рассказываю про Петруху. Орловский во весь голос смеется.
– Ну, вы даете. Петруха-то кадр. Ха– ха– ха– ха!
Насмеявшись вволю, Миша протягивает мне руку.
– Не прощаюсь, а говорю пока. Ждите.
Уже никуда не торопясь, спускаемся по ступенькам. Я забираюсь в машину Воробья и поеживаюсь от холода. В туфлях еще чувствуется влага. Воробей заводит двигатель. Сейчас мы вдвоем, ничто не мешает, наконец, поговорить. Стараясь ничего не упустить, рассказываю про Семенова и о разговоре с Тофиком. Воробей, ссутулившись над рулем, внимательно меня слушает. Потом откидывается на спинку сиденья, достает пачку сигарет и закуривает.
– Думаешь, почему я с этим материалом Михалыча достаю? Потерпевшего жалею? Ничуть. Сам виноват – нечего с кем попало по ночам шляться! Интерес какой личный имею? Никакого. Из-за Тофика? При всем уважении, по большому счету мне наплевать на его просьбы. Тем более, лично ко мне он не подходил. Не знаю, что с материалом делать? Да мне его отказать, как два пальца… Ты меня прекрасно знаешь – работать с заявителем умею. Не он первый, ни он последний. Проверю по паспортному режиму, накрою его "точки", благо рынок на нашей земле находится. Прибежит сам ко мне, как миленький. Будет умолять, чтобы оставили в покое. Собственноручно напишет, что свалился головой вниз с мечети, когда молился своему аллаху. И Соков прекрасно понимает, что потерпевший "чурка", приезжий. Никуда жаловаться, в любом случае, не побежит – не в его интересах.
– Так в чем дело-то? – не понимаю хода Воробьевской мысли. – Ты мне еще утром про это говорил.
– А в том, что я не поленился и тактично пошептался с нашими ребятами из соседних отделений. Так вот, узнаю, что за последнее время накопилось еще три, в общем, похожих эпизода. Все у нас в районе. Кое-что, конечно, не совпадает, но, в принципе, почерк просматривается. Ежу понятно, что все отказано или зажато. Потерпевшие, как на подбор, понятливыми оказались. Поэтому, никаких справок – сводок, никакой информации. Что далеко ходить. Помнишь, на день Милиции Андрюха дежурил? А Галевич был ответственным от руководства. Тогда ночью в отделение морячок один обратился, побитый. К счастью, голова у парня крепкой оказалась, поэтому обошлось без врачей. Случай один к одному. Поимели тогда злодеи с него, представить трудно. Он только из рейса пришел и, не заезжая в общагу, сразу в кабак завалился – женского тела захотел, изголодался в долгом плавании. Оставили ему бандиты лишь паспорт моряка. Почему? Да потому, что прекрасно понимали, что это документ строжайшей отчетности. Из-за этого самого паспорта шум большой может подняться. Милиция, наконец, зашевелится и, не дай бог, искать начнут. А так, все получилось, как по писанному. Галевич его в дежурке перехватил, к себе утащил. Провел профилактическую беседу. Наверное, пообещал представление в пароходство направить или еще куда сообщить о его моральном облике. Трудно ли простого моряка в милиции запугать? Кто списанным на берег быть захочет? Вот и убежал этот морячок из отделения, как ошпаренный. Хорошо хоть в журнале данные его сохранились. Я для себя переписал. Чувствовал, что могут понадобиться. А теперь слушай внимательно! – Воробей поворачивается ко мне. – Вырисовывается следующая картина. За полтора месяца, если считать с твоим Семеновым – шесть эпизодов! Впечатляет? Я уже не сомневаюсь, что группа в наших краях завелась. И это не подучетный элемент или гопота местная. Их бы я мигом вычислил. Тут другой случай. Действуют согласованно, дерзко, и безнаказанность чувствуют. А милиция заявы жмет – за проценты раскрываемости "борется".
– Так доложи все это Михалычу! – вполне искренне советую я.
– Докладывал и ему, и Галевичу.
– Ну и что?
– Д-демагогом назвал! – передразнивая шефа, прозаикался Воробей. – Спроста что ли сегодня на сходке надо мной изголялся.
Воробей замолкает, через приоткрытую форточку выбрасывает давно истлевшую до фильтра сигарету, смахивает с брюк столбик серого пепла и выруливает со двора.
– В любом случае, вычислить этих охламонов нам необходимо, – глядя на дорогу, задумчиво произносит Толя. – Неизвестно, что еще натворят.
– Что делать думаешь?
– Систематизирую всю информацию, лично переговорю с потерпевшими, а там видно будет. В идеале, конечно, уголовное дело возбудить, хоть по одному из эпизодов, но кто позволит? А неофициально, хоть лоб расшиби – много не наработаешь. Даже элементарного запроса не направишь. Ну, вот и приехали.
Воробей паркуется, как всегда, за отделением. Выходить из машины почему-то не торопимся и молча сидим, уставившись на хлопья мокрого снега, плавно скользящие вниз по нагретому лобовому стеклу, превращаясь в круглые, тяжелые капли.
– А все-таки зря Татьяна это сделала, – вдруг нарушает тишину Воробей. – Подлечилась бы, глядишь и все нормально. Жила бы себе…
Я удивленно гляжу на него. В чем, в чем, а в сентиментальности Птицын никогда замечен не был.
– Хотя рак – это серьезно, – продолжает размышлять Толя. – А вообще, черт его знает, что в этой жизни серьезно, а что…. Пошли! – Это уже прежний Воробей, невозмутимый и чуть циничный.
Глава 9
Воробей, не удостаивая вниманием Альберта, вышедшего из дежурной части нам навстречу, проскакивает мимо, а я останавливаюсь у стенда информации, на котором, сразу бросаясь в глаза пестротой шрифта, красуется объявление, выполненное и вывешенное замполитом – старшим лейтенантом милиции Коржом. "20 декабря в 11 часов в тире "Динамо" состоятся стрельбы. Явка всего свободного от службы личного состава обязательна. Ответственный – заместитель начальника отделения, капитан милиции Галевич".