– Однако… – произношу вслух. – Не раньше и не позже, как в день "чекиста". – Дело в том, что двадцатое число каждого месяца – особо любимая дата всей без исключения милицейской братии, потому что именно в этот день производится выплата денежного довольствия, а проще – зарплаты. Двадцатое число – это радостные ожидания и планы для тех, кто не успел в предшествующий месяц по уши завязнуть в долгах. И совсем обратное для других, с кислыми рожами покорно отдающих свои кровные кредиторам. Что же, за все, в том числе, полученные ранее удовольствия, надо платить. Скромнее нужно жить, ребята! Хотя чего далеко ходить, случается, и я периодически оказываюсь в подобной ситуации. По моему мнению, это у нас на работе в порядке вещей, и коснулось в той или иной степени очень многих. Да что там многих – почти каждого.
Стрельбы же – тема отдельная. У нас всех давно сложилось впечатление, что государство тайно готовится к какой-то войне, судорожно бережет патроны, поэтому данное мероприятие проводится только два раза в год – зимой и летом. Кем-то наверху было подсчитано, что для выработки и поддержания должных навыков обращения с оружием каждому достаточно произвести шесть выстрелов – три пробных и три зачетных с дистанции двадцать пять метров. При такой интенсивности боевой подготовки, между тем, находятся те, кто довольно стабильно попадает в грудную мишень.
Но таких "снайперов" – раз-два и обчелся. В основном же пули летят в "молоко", что особенно никого не расстраивает: более положенного стрелять все равно не дадут, а зачетный балл так и так поставят, никуда не денутся. Занижать показатели служебной подготовки руководству нет резона. При всем при этом, стрельбы – всеми уважаемое провождение времени. Здесь можно отвлечься от непосредственных служебных обязанностей и не думать о накопившихся проблемах. Но если зимой они довольно муторны, особенно когда проводятся Галевичем, то летом – совсем другое дело.
Летние стрельбы проходят на загородном полигоне, и предшествует им тщательнейшая подготовка. Перво-наперво, в район расположения стрельбища направляется разведгруппа. Ее цель – отыскать укромное и приятное место для привала оперативного состава, измученного сдачей нормативов, в том числе по физической подготовке. Затем в день "Ч" в облюбованное место заранее подвозится группа хозяйственного обеспечения, имеющая все необходимое для обустройства пикника на природе. Обычно ее возглавляет Ермолин, что является сто процентной гарантией порядка. Представьте теперь зеленую полянку на берегу чистого лесного озера, в центральной части которой возвышается импровизированный стол из пеньков и досок, сервированный со знанием дела. На треноге, в большом дедовском котелке бурлит ароматная уха из судачков, а чуть в стороне на углях скворчат румяные шашлычки. И вот это изобилие предстает перед нашими глазами. Сразу забывается изматывающий кросс, неудачные выстрелы, занудство инструктора, из года в год объясняющего, что патрон изначально имеет форму маленькой бутылочки, но в утраченном состоянии объем ее резко увеличивается до полутора литров. Когда же Ермолин торжественно извлекает из прохладной озерной воды авоську с запотевшей водочкой, нашему восторгу нет предела. Даже с лица Галевича ненадолго спадает характерное для него гнусное выражение. Ради этих минут, право, стоит жить.
От приятных для души размышлений меня отрывает Поляков. Слегка прихватив за рукав, тянет в дежурку. К вечеру здесь наступило заметное оживление.
К нам потянулся народ! Основная масса, конечно, появляется не по своей воле и доставляется принудительным способом патрульно-постовой службой. В основном это рядовые труженики близ расположенных предприятий, которые по закоренелой годами привычке ежедневно отмечают окончание напряженного трудового дня, и, не причиняя никакого вреда окружающим, банально напиваются, бывает, что и до "чертиков". Это завсегдатаи отделения и, если можно так выразиться, наш "родной" контингент. Кое-как, протрезвев под утро, не возражая, непослушной, дрожащей рукой они подписывают протокол и получают на руки очередную, уже которую по счету квитанцию об уплате штрафа, после чего, понуро опустив седеющую голову, бредут к себе на завод, чтобы вечером вновь отметить отделение своим традиционным присутствием.
По сложившейся в дежурке традиции наиболее постоянным и дисциплинированным клиентам в предпраздничные дни предоставляется скидка в виде замены штрафа устным предупреждением, чему последние несказанно радуются. Польза от этого несомненная. Сохраняется семейный бюджет – раз, человек идет на работу с хорошим настроением, что гарантирует высокую производительность труда, – два.
Люди обращаются в милицию и со своим горем. Окончание рабочего дня – время основного наплыва заявителей разного уровня. Кто-то, возвратившись с работы, обнаруживает дверь в свое жилище варварски взломанной. У кого-то в трамвае пропадает кошелек. А порой являются и вовсе с фантастическими сообщениями о колдунах – соседях или уродцах – пришельцах, всю ночь шатающихся по крыше и мешающих спокойно отдыхать. Таких посетителей после нескольких визитов с аналогичными жалобами с чистым сердцем передаем врачам – психиатрам, у которых служба по осуществлению контактов с внеземными цивилизациями поставлена несравненно лучше, чем в милиции.
Я смотрю на улыбающуюся физиономию Альберта. Наверно неймется ему в ожидании обещанной мной благодарности. По идее, он прав, никто меня за язык не тянул. А раз пообещал, то изволь за слова свои отвечать, как порядочный человек, коим я себя пока считаю.
– Альберт, я все помню, давай попозже, как договорились. Или, на худой конец, завтра после смены посидим, пообщаемся. А если очень не терпится, то…..
Поляков к моим оправданиям не проявляет ровным счетом никакого интереса, и, не давая закончить, перебивает.
– Ну что, можно с раскрытием поздравить?
– Каким раскрытием? – Не понимаю я. – А, это ты про утреннего шпиона? Так не по адресу обращаешься. Иди Сокова с Галевичем поздравь – они в поте лица трудились. А мы что? Только под ногами мешаемся и заявы укрываем.
– Да я про убийство, куда ты с Птицыным выезжал, – продолжает раздражающе лыбиться Альберт. – Галевич уже в управление доложил, что подозреваемый есть.
– Женщина в квартире, что ли? – наконец врубаюсь я. – Откуда там подозреваемый?
– Галевич мужа ее колонул. Он сейчас явку с повинной в камере строчит.
"Вот это номер! Как говорится, с дуба падали листья ясеня… Ничего себе зам работает. Шустрый парнишка. Ведь даже на труп толком не посмотрел…"
– А ну, пошли, посмотрим. – Теперь уже я тащу Альберта за рукав кителя к помещению для задержанных.
Поляков открывает дверную задвижку и возвращается к своему столу. Я, опершись плечом о косяк, становлюсь в дверном проеме. Николай Митрофанов сидит в углу. Справа от него исписанный лист бумаги. На нем шариковая ручка. Колин лоб пересекает глубокая морщина, брови нахмурены. Заметно, что Коля напряженно думает. Не говоря ни слова, забираю его сочинение и пробегаю глазами. Боже праведный! Оказывается, Николай поссорился со своей женой, то есть покойной Татьяной, и убил ее. Потом убежал и добровольно вернулся, чтобы сдаться властям. Просит к нему не применять высшей меры наказания.
Кра – со – та!
– Слышь, Коля, – обращаюсь к нему как можно равнодушнее. – А почему сразу расстрел? Может, каторгой обойдемся, годами этак пятнадцатью.
Митрофанов, уставившись в пол, молчит.
– Короче, – Митрофанов начинает меня раздражать. – Сам все выдумал или кто подсказал? – Коля и на этот раз не удостаивает меня ответом.
Поворачиваюсь к Альберту. – Галевич где?
– Перекусить выскочил. Скоро будет.
– Так я не слышу ответа, Коля. Прекрати в молчанку со мной играть!
Наконец, он поднимает голову и глядит на меня.
– Сотрудник ваш, невысокий такой, сказал.
– И что он тебе сказал?
– Что вина моя доказана. Статья расстрельная. Но если я во всем чистосердечно признаюсь, то суд обязательно учтет.
"Тяжелый случай. Похоже, клиент серьезно попал под чары Галевича"
– Но ты же, Николай, как закоренелый убийца, должен был все отрицать, алиби, наконец, у тебя есть?
– А что это? – Митрофанов немало удивлен незнакомому красивому слову.
Объясняю чуждое ему понятие популярным языком.
– Это когда в момент совершения преступления ты находишься в другом месте, с другими людьми, которые могут это подтвердить. Есть такие?
Митрофанов довольно долго что-то вспоминает и отрицательно крутит головой.
– Нет. Никто подтвердить, что я был в другом месте, не может. В поезде спал и ни с кем не знакомился, до дома один добирался. Нет у меня алиби. – Он обречено замолкает, нервно сжимая и расправляя огромные кулаки.
Мне его, рослого, сильного и до простоты наивного, откровенно жаль. Недаром существует мнение, что большие и сильные люди в своем большинстве добродушны и отходчивы. Невысокие же, не обладающие особыми физическими данными, их полная противоположность. Далеко ходить не надо. Галевич. Вот достойнейший представитель данной категории. Можно сказать эталон. Если бы я даже и не знал всех подробностей, все равно никогда не поверил в виновность Николая. Он ведет себя в непростой ситуации очень достойно, и это не может не вызывать уважение.
– А еще что он тебе говорил? – продолжаю пытать Николая.
– Да больше ничего особенного, – ненадолго задумавшись, отвечает он. – Назвал козлом, дал лист бумаги и сюда посадил явку с повинной писать. Вот я и написал.
– Так как же ты жену все-таки убил?
– Не знаю, вам виднее. Убил и все. Алиби этого у меня нет, а доказательств, что против меня, у вас много. – Митрофанов проводит ладонью по голове, как бы приглаживая волосы и, глядя мне в глаза, вдруг спрашивает: – Скажите, а как Таня умерла?
Вот те номер. Ну, Коля – Николай, ты просто уникум.
– Ты убивец – тебе виднее, – отвечаю невозмутимо.
– Ах, да… – поняв, что задал неуместный вопрос, Николай усиленно трет лоб.
– Тогда можно Вас попросить ничего не рассказывать матери.
– Обещаю. Можешь быть уверен, что никто ни о чем не узнает, – не скрывая шутливого тона, бодро заверяю его и выхожу из камеры. Ничего разъяснять ему пока не вижу никакого смысла.
"Ну, дает Галевич! Слава богу, что из адреса во время ушел, поторопился. К трупу особенно не приглядывался и, главное, оружия не видел. А то…оговорил бы себя парень – страшно подумать. Тем более про этот злополучный револьвер Коля наверняка знал и, может быть, недавно, до пропажи, в руках его держал. А значит, должны остаться отпечатки пальцев. Располагая всеми сведениями, Галевич, определенно, не упустил бы Митрофанова с крючка. Позже, конечно, во всем разберутся, но посидеть бы Николаю пришлось. В этом товарищ зам далеко не оригинален. Один опытный следователь прокуратуры, являясь одновременно и моим хорошим знакомым, за стаканом чая, на полном серьезе говорил, что изначально главный подозреваемый в убийстве всегда тот, кто обнаружил труп и именно ему, частенько первому, предоставляется почетное право провести трое суток на тюремных нарах".
На рабочем столе Полякова разложены вещи, скорее всего, Митрофанова. Альберт перекладывает их с места на место, внимательно осматривает и заносит описание каждого предмета в протокол. Дождавшись окончания составления важного документа, беру его в руки. Обычный набор командировочного: Электоробритва, туалетные принадлежности, смена белья, паспорт, командировочное удостоверение и, вот они, билеты на поезд. Все, что надо, на месте. Очень хорошо.
– Альберт, ты все переписал?
– А как же. Все до последнего носка. Не первый год работаем, – добавляет он с видимой гордостью.
– Молодец! Береги, как зеница око и никого близко не подпускай к важным уликам. – Самым серьезным тоном напутствую Альберта и выхожу в коридор. Тут же замечаю, что дверь в кабинет Галевича приоткрыта. Вернулся, значит. Без предварительного разрешения и стука заглядываю. Галевич, уже без пальто, стоит спиной ко мне перед зеркалом и расчесывает примятые после шапки волосы.
– Ну, чего тебе? – Не поворачиваясь, спрашивает он. – Дуру старую расколол? – Галевич поворачивается ко мне анфас. Почему-то обращаю внимание на прилипшую в углу его рта крошку и молча передаю заявление Митрофанова. Галевич, не торопясь, усаживается в кресло и начинает читать.
– Вот же, козел, выкручиваться вздумал! – С досадой опускает кулак на столешницу. – А ну, давай его ко мне.
– Леонид Васильевич, подождите вызывать, не спешите.
– Не понял? – он удивленно приподнимает голову и исподлобья глядит в мою сторону. – В чем проблема?
– Тут вот какое дело, – стараюсь не выдавать волнение, прекрасно понимая, что сказанное, мягко говоря, его не обрадует.
– Митрофанов не при делах. Сразу после Вашего ухода ситуация прояснилась.
– Какая такая ситуация. Ты мне мозги не пудри! Я тебя, кажется, спросил, дала ли бабка нужные показания?
– Дала.
– Тогда не понимаю, в чем дело?
– В том, что это суицид.
– Какой к черту суицид? Что ты мне фигню всякую вкручиваешь? Оружие где? Сама в тумбочку убрала или мертвая в туалет спустила?
Галевич просто не представляет, как близка истина.
– Не сама… – Хочу продолжить, но он перебивает.
– А кто?
"Хрен в кожаном пальто" – Так и подмывает ответить в унисон, но вместо этого подробно рассказываю обо всем.
– Если не верите, позвоните в адрес. Вот телефон. Там Орловский находится.
– Орловский, Орловский, – злобно повторяет Галевич. – Такая же пьянь и бездельник, как вы. – Но все же снимает телефонную трубку.
– Алле. Заместитель начальника отделения милиции Галевич. С кем говорю?…. Орловского позовите. – Некоторое время он ждет, нетерпеливо постукивая кончиками пальцев по столу.
– … Да, он самый. Привет, Миша. – Лицо Леонида Васильевича растягивается в широкой улыбке. Не знающий его человек, несомненно, поверил бы в искреннюю радость от общения со старым, хорошим знакомым. – Давненько с тобой не виделись. Почему в гости не заскакиваешь… У всех дела, а забывать старых друзей нехорошо… Всегда рад, ты меня знаешь… Работаем, потому и глухарей нет…. Я чего звоню? Как там у вас дела? Так….Так….Ну понятно. – Разочарованно выдыхает Галевич. – А кто от прокуратуры? …Этот толковый. Где он?… Уже заканчивает. С козлом этим, мужем, что делать? Хорошо, сейчас направлю к вам …Тут для вас сексуал имеется…. Сейчас подъедут.
Галевич зачем-то совсем уныло повторяет за Орловским последние два слова.
– Ну, все пока…Нет, сегодня не могу, срочно вызывают в управление. Давай в другой раз.
Я про себя ухмыляюсь. Вот же лицемер. А Орловского побаивается. Прекрасно понимает, что при большом желании Миша одними проверками вывернет его наружу так, что потом долго и мучительно вправлять назад придется.
– Тебя. – Зло бросает Галевич, кладя трубку передо мной на стол.
Я беру ее не без удовольствия.
– Слушаю, Миша.
Орловский говорит тихо, явно прикрывая микрофон рукой.
– Я через часик подскочу. На месте будешь?
– Да, – отвечаю предельно сжато, для конспирации.
– Времени будет в обрез, – торопится Миша. – Поэтому по-быстрому организуйте там… Сам понимаешь.
– Ладно. – Как можно равнодушнее отвечаю я и, дождавшись сигнала отбоя, кладу трубку туда, откуда взял – на стол. Галевич с недовольным видом водружает ее на аппарат и подозрительно ест меня взглядом.
– Что ему от тебя нужно?
– Лично захотел за службу поблагодарить. – Пытаюсь я отшутиться. – Вы же не цените.
Галевич демонстративно пропускает сказанное мной мимо ушей и по местной связи вызывает Полякова.
– Митрофанова отправляй домой, там его следователь ждет. Он, кажется, выпивши. Составь протокол и оштрафуй. Все, свободен.
Ничего не понимающий Альберт идет на выход, а вместе с ним под шумок пытаюсь выскользнуть и я, печенкой чувствуя, что разговор с Леонидом Васильевичем обязательно должен продолжиться в неприятном для меня ракурсе. По иному просто по жизни быть не может. Ущемлено самолюбие, которое у Галевича, определенно, болезненное. Он допустил в работе ляп и прекрасно это понимает. А моя вина лишь в том, что я об этом знаю. Другой бы на месте Леонида Васильевича преподнес данный казус, как шутку. Вместе бы и посмеялись. Что случилось-то страшного? С кем не бывает! Уверен, что на все сто процентов мы бы оценили его специфический юмор, а впоследствии, немного обрастя вполне правдоподобными подробностями, родилась бы очередная оперская хохма, которая, передаваясь из поколения в поколение, видоизменялась и раздувалась, как любой слух. Ведь чем запоминаются люди? В том числе нестандартными и смешными житейскими ситуациями, происшедшими с ними когда-то. Таких среди нашего брата достаточно. Один Михалыч чего стоит, или взять хотя бы деда. Даже при всем своем самодурстве Соков остается остроумным мужиком, поэтому на него никто не обижается.
Но надо знать Галевича. Ответный удар следует незамедлительно.
– А ты куда собрался? Я еще не закончил.
"Вот оно, начинается". Успеваю подумать с досадой и нехотя разворачиваюсь.
– Слушаю Вас, Леонид Васильевич.
– Нет, это я хочу тебя выслушать. Как могло получиться, что я последний обо всем узнаю? Почему из адреса сразу же не отзвонился и не сообщил?
– Но кто же предполагал, что все так быстро закрутится. Как все стало известно, позвонил, но Вы уже на обед ушли. – Не моргнув глазом, вру я. – Решил доложить на месте.
Моя попытка выкрутиться лишь подливает масла в огонь.
– Ты что, за дурака меня держишь? – Галевич уже не сдерживается, (кстати, он не далек от истины – дураком его считает практически весь личный состав).
– Доложить он решил! Полдня собирался! А про дежурного забыл? Он тоже обедал? – Галевич хочет еще что-то добавить, но не делает этого, видимо понимая, что атака с фланга должного эффекта не принесет.
Меня так и подмывает напомнить, что никто его из адреса не выставлял и опрометью оттуда бежать, не разобравшись, что к чему, не просил, но благоразумно оставляю свои мысли при себе – здоровее буду. Глядя в окно, продолжаю молча слушать, внутренне готовя себя к самым неожиданным поворотам событий.
– Как обстоят дела с козлом приезжим, который утром насчет какого-то грабежа мне в уши дул? Выполнил, что я велел? – Галевич в корне меняет тактику и наносит удар в лоб.
Теперь продолжение вздрючки вырисовывается предельно ясно. Решаю сдерживаться, не поддаваясь на возможные со стороны Галевича провокации.
– Не совсем.
– Как это не совсем? Одну половину выгнал, а другую оставил? – Думая, что удачно сострил, Галевич улыбается.
И я, немного расслабившись – покупаюсь. Безо всякой задней мысли, напрочь отбросив осторожность, выкладываю Галевичу свои соображения. Он меня не перебивает, лишь продолжая ухмыляться, покачивается на стуле.
– Все сказал? – В голосе Галевича проскальзывает издевка.
Поняв свою оплошность, не отвечаю.