Он поставил портфель на пол. Лишившись этого якоря, руки его вцепились в колени. Лицо Доминика оживилось.
- Нет, я не передал их полиции. Я никому не сказал ни слова. Я не хочу, это невыносимо. Я не знаю, как мне быть. Я-то думал, это будут мужские перчатки, но они оказались женскими. Это перчатки Китти.
Он спрятал лицо в ладонях, голос его сорвался, и Доминик заревел, тщетно стараясь прервать недостойные мужчины всхлипывания. Мисс Гамилтон положила свою сигарету в пепельницу и, взяв Доминика за плечи, встряхнула его, сначала ласково, затем - чуть строже.
- Ну, успокойся, это же глупо. Давай, рассказывай. Где же ты их нашел? Как так получилось, что полиция не смогла, а ты отыскал?
- Я не могу, - выдавил Доминик сквозь слезы. - Не имею права. Просто так вышло. Если я расскажу, вам тоже придется лгать.
- Послушай, я же пытаюсь помочь тебе. Если ты станешь темнить, как же я смогу судить, насколько серьезна вся эта история с перчатками? Может, ты заблуждаешься. Может, это другие перчатки, и ты зря переживаешь.
- Те самые, я знаю. И теперь полиция скажет… что она… - Он старался подавить сотрясавшую его икоту и не мог произнести ничего вразумительного. Расспрашивать было совершенно бесполезно, Доминик был на грани истерики. Мисс Гамилтон удалилась в ванную и вскоре вернулась со стаканом воды, который протянула Доминику движением настолько властным, что отказаться было невозможно. Красный, заплаканный, он выпил воду, и его почти перестало трясти.
- На них кровь, - выдавил он. - Что же мне делать?
Мисс Гамилтон отступила на шаг и в задумчивости уставилась на мальчугана, который тер глаза костяшками пальцев.
- Именно это ты хотел спросить у мистера Шелли?
Он жалобно кивнул.
- Он ее стряпчий, и… и я подумал, может, мне лучше отдать их ему. Я надеялся, что он возьмет на себя ответственность, потому что я… я…
- Ты мог бы их уничтожить, - осторожно проговорила мисс Гамилтон, - если уж на то пошло. Сожги их и забудь.
- Нет, не могу! Как же так? Разве вы не видите, в каком я положении? Ведь мой отец… Это просто ужасно! Он же мне до-ве-ря-ет! - Доминик снова едва не расплакался, но совладал с собой. - Это же Китти!
Безнадежно влюбленные шестнадцатилетние мальчики - зрелище жалкое, а Доминик в его положении и впрямь нуждался в сочувствии. Он не сможет долго влачить это бремя. Рано или поздно все выплывет наружу, и это станет ударом для его отца. Кто-то должен избавить мальчишку от этого гнета.
- Послушай меня, Доминик, - твердо сказала женщина. - Ты совершенно уверен, что Китти не убивала мистера Армиджера?
И где только Китти подцепила такого невероятного поклонника, и как это они так быстро перешли на приятельское обращение по имени? Впрочем, у Китти всегда были очень странные привязанности.
- Тогда, - продолжала она, - имей мужество отстаивать свои убеждения. Не говори ни слова мистеру Шелли. Он юрист, было бы нечестно свалить ответственность именно на него. Ты можешь отдать эти перчатки мне. Я не юрист и могу иметь собственное частное мнение.
Доминик вытаращил на нее глаза и захлопал длинными ресницами.
- Законно это или противозаконно, - убежденно сказала она, - но мне не по душе мысль, что Китти упрячут на всю жизнь в тюрьму по моей милости, даже если она и впрямь, защищаясь, убила бесстыжего и бесцеремонного старика. Я, как и ты, далеко не уверена, что она убийца. Я возьму на себя ответственность. Давай считать, что это я нашла перчатки.
- О, правда? - радостно воскликнул Доминик. - У меня прямо гора с плеч.
- Тебе даже не обязательно знать, что я с ними сделаю. Отдай их мне и забудь о своей находке.
- О, я был бы вам так благодарен! Они не здесь, потому что я пришел сюда прямо из школы и не мог таскать их с собой весь день - это рискованно. А вдруг кто-то из любопытных одноклассников стащил бы их у меня? Но сегодня я приеду в Комербурн еще раз, на музыку. Тогда и привезу, ладно?
- Да, конечно. Правда, часть вечера я должна провести в клубе. Где живет твоя учительница музыки?
Доминик дал ей адрес. Он вновь обретал уверенность и спокойствие. Учительница проживала на Хедингтон-Гроув, в небольшом тупичке рядом с Брук-стрит, на самой окраине города.
- Я ухожу от нее в девять, чтобы успеть на комерфордский автобус в девять двадцать.
- Сегодня об автобусе можешь не беспокоиться, - добродушно молвила мисс Гамилтон. - Я закончу свои дела в клубе, подберу тебя на углу Брук-стрит и отвезу домой. Буду там в девять. Договорились?
- Чудесно, если, конечно, это вас не очень затруднит. Вы так добры. - Он еще раз протер глаза, поспешно и стыдливо, и нервно провел пальцами по волосам. - Вы уж простите, что я был таким ослом. Я и правда не знал, что мне делать.
- Теперь полегчало?
- Еще как. Огромное вам спасибо!
- Ладно, а сейчас беги вон туда и умойся. Потом отправляйся домой и постарайся не волноваться. Но больше никому ни слова, - предупредила она, - а то мы с тобой попадем в переплет.
- Я никому не скажу! - пылко пообещал он.
Она проводила его до тихого вестибюля, потом - на темную улицу и, погасив свет, заперла дверь. Паренек снова обрел почву под ногами и решил щегольнуть мужской галантностью, чтобы как-то загладить свой недавний срыв. Он услужливо распахивал перед дамой двери и сопровождал ее до самой стоянки, где ждал большой старый "райли".
- Тебя куда-нибудь подбросить? Я могла бы отвезти тебя на автобусную остановку, если ты собираешься домой.
- Большое спасибо, вы очень добры, но у меня велик. Я оставил его у ворот.
Тем не менее, Доминик проводил ее до машины, галантно придержал дверцу и осторожно закрыл ее, когда женщина уселась за руль. Он стоял рядом до тех пор, пока она не выудила из "бардачка" черные лайковые перчатки. Надев их, мисс Гамилтон запустила двигатель. Доминик отступил, освобождая место для разворота, и с застенчивой улыбкой помахал рукой вслед отъезжавшей машине.
Когда она скрылась из виду, он вдруг ощутил, какой холодный сегодня ветер, и бросился к велосипеду. Налегая на педали, Доминик покатил к центру города.
Глава XIV
В четверг вечером профессор Брэндон Лукас по пути в школу изящных искусств, куда он шел скорее по обязанности, нежели по желанию, сделал один из своих непредсказуемых крюков и заглянул к Лесли и Джин Армиджерам. Этот визит можно было считать запланированным, поскольку профессор принес с собой записи, касающиеся "Радостной женщины", но он не хотел признаваться в этом даже самому себе. Как бы там ни было, посещение Лесли позволит ему оправдаться перед школьным начальством за опоздание. К тому же в колледже плохо кормят, а в Комербурне есть очень приличный маленький ресторанчик.
Слишком близорукий, чтобы прочесть надпись на звонке Лесли, и слишком своенравный, чтобы думать о таких мелочах, он потревожил тишину вечерней улицы дробным стуком дверного молотка, и миссис Харкнесс была вынуждена открыть ему дверь. Профессор произвел на хозяйку столь неизгладимое впечатление, что ее мнение о Лесли разом стало на порядок выше, чем было прежде.
Лукас поднялся наверх и застал Лесли моющим посуду в раковине на лестничной площадке. Он уловил запах кофе, весело бурлящего в серебряной посудине, и восторженно воскликнул, выказывая изысканность манер: "О, я как раз вовремя! В "Крылатом коне" дивная стряпня, но кофе - хуже некуда!" Сообщив таким образом, что потчевать его не нужно, профессор устроился в кресле и заверил хозяев, что и развлекать его тоже нет необходимости.
- Собственно говоря, я еду в Художественное училище, и долго мне засиживаться нельзя. Я заглянул, только чтобы сообщить о ходе дела. Вы, мой мальчик, нашли мне очень интересную работу.
Лесли вошел в комнату, расправляя рукава рубашки, и достал рюмки и заветную бутылочку коньяка, привезенную Барни Уилсоном из Франции, где он проводил свой летний отпуск. Джин, как фокусница, извлекла откуда-то стеклянное блюдо, о существовании которого Лесли и не знал, и наполнила его дорогим шоколадным печеньем. Лесли подумал было, что такой богатый светский лев, как Лукас, достоин лучшего угощения, но, увидев, как охотно и часто тянется к печенью его рука, успокоился. К тому же Джин надела блузку цвета меда, которая оттеняла ее иссиня-черные волосы, а коже придавала свежесть утренней росы.
- Итак, картина чего-то стоит? - спросил Лесли. - Меня так и подмывало заняться ее изучением, но я боялся к ней прикоснуться.
- У вас возникли какие-нибудь идеи?
- Весьма неопределенные. Но тут есть о чем подумать. О дате написания, например, и о стиле, в котором она выполнена.
- Вы показывали ее кому-нибудь еще?
- Местному торговцу. Он выдвинул теорию, что первоначально это был портрет, написанный местным художником восемнадцатого века по имени Котсуорт.
- Чушь собачья! - прокаркал Лукас с лающим смешком, и его эспаньолка дернулась к потолку, словно дротик.
- Не столько чушь, сколько хитрость. Я говорю так, потому что потом он предложил мне шестьсот.
- Вот как, надо же! И вы отказались. Молодец! Стало быть, вы, наверное, все-таки сообразили, что здесь работал не жалкий маляр Котсуорт. Конечно, сообразили. Заметьте, рыночная ценность, возможно, не очень велика. Я не уверен, стоит ли это открытие больших денег именно сейчас. Но сальдо может оказаться весьма внушительным, если учесть все связанные с делом обстоятельства.
Лесли с испугом обнаружил, что его руки дрожат от волнения. Он не стал смотреть на Джин: она, чего доброго, подумает еще, что муж наслаждается торжеством над ней, ведь профессор поддержал его точку зрения.
- Когда, по-вашему, была написана эта картина? - оживился Лукас. Он не поддразнивал молодых людей, но предлагал им что-то вроде игры "угадай-ка".
Ладно, решил Лесли, если уж на то пошло, подыграю и с умным видом скажу, что от меня требуется.
- До тысяча четырехсотого года.
В его устах это прозвучало очень самоуверенно. Но слово - не воробей. Лесли дерзко выпятил подбородок, изображая из себя храбреца, не желающего уклоняться от прямого ответа.
- Мне показалось, что поза натурщицы - в духе тех времен. Или руки, без суставов, длинные изогнутые пальцы без фаланг. А платье! Если убрать более поздние слои, думаю, мы увидим нечто вроде плиссированной драпировки, которой в пятнадцатом веке уже не было.
- А стиль? Вы говорили, у вас есть идеи.
Лесли вздохнул и рискнул взглянуть на Джин.
Ее округлившиеся глаза изумленно смотрели на него. Лесли не понял, то ли жена гордится им, то ли дивится его нахальству и предвкушает неминуемый провал.
- Думаю, это картина из здешних мест, - осторожно проговорил он. - Мне кажется, она тут уже не одно столетие. Рядом с местом, где ее впервые повесили. Она никогда не была вывеской пивной. Единственное, что выходит за рамки традиции, это смех…
- Вот-вот, - согласился Лукас, пытливо глядя на молодого человека, - смех. Пусть это вас не озадачивает. Смех присущ любой традиции. Это печать индивидуальности, признак таланта. Такого не предугадаешь и не скопируешь. Полет вдохновения просто поражает. Но продолжайте. За рамки каких традиций выходит этот смех? Вы еще не добрались до сути.
Поражаясь собственной изобретательности, Лесли сказал:
- Это овальное включение, похожее на брошь, вот что заставило меня призадуматься. В своей первоначальной форме оно было чем-то вроде рентгеновского снимка метафизического мира. Не правда ли?
- Это вы мне скажите.
- Значит, так и было. Это образ ребенка, которого она носила. Это Мадонна Благовещения или Явления Архангела Гавриила… еще перед родами, во всяком случае…
- Мадонна "Магнификата". Похоже, вы справились с делом и без помощи специалиста, мой мальчик.
- Раньше я даже думать об этом не осмеливался, - с нервным смешком признался Лесли. - Вы же намекнули, что я могу делать самые смелые предположения, иначе я бы не отважился даже теперь. Вы в самом деле хотите сказать, что такое произведение искусства с четырнадцатого века валялось где-то на пыльных чердаках и висело на ветру над входом в харчевню?
- Скорее, со второй половины шестнадцатого. Вы, конечно, знаете, что дом, с которого снята эта доска, когда-то был фермой монастыря в Чарноке? И что его последний настоятель ушел на покой после Диссолюции?
- Один мой друг раскопал что-то такое в архивах, но прежде я, увы, ничего об этом не знал.
- Не знали? Забавно. Я тоже не знал, но, кажется, это правда. В этой доске меня поразило сходство с одним из фрагментов росписи чарнокской приходской церкви. Я не знаю, знакомы ли вы с пастором. Ученый старичок, хорошо разбирается в средневековом искусстве. Его конек - стекло, но он знает и местных иллюстраторов древних рукописей, и художников-декораторов, и очень много лет занимался поисками произведений искусства, исчезнувших из Чарнока во время Диссолюции. Нынешняя приходская церковь - жалкие остатки старой монастырской, и те реликвии, которые ему удалось найти, пастор вернул на прежнее место. Голова ангела со свитком - единственная деталь украшения алтаря. Возможно, из часовни Богоматери. Больше у него ничего нет.
- И по-вашему, мы нашли Богоматерь? - спросил Лесли, который был слишком возбужден, чтобы сохранять серьезность.
- Очень может быть. Я заходил к пастору. У него есть записи, свидетельствующие о том, что часть убранства выбросили после ухода последнего настоятеля. По мнению пастора, ангел со свитком - это ангел "Магнификата". У пастора есть свидетельства того времени, а также более поздние упоминания о картине, которые позволяют нам составить о ней довольно подробное представление. И, должен сказать, есть все основания надеяться, что ваша доска - это Пресвятая Дева из того же алтарного убранства. Имя живописца не известно, найдены другие его работы, включая иллюстрации в древних рукописях. В одной из них есть картинка, очень напоминающая вашу Мадонну.
- Там тоже улыбка? - тихо спросила Джин.
- Да. Доказательства настолько сильные, что я не предвижу больших трудностей в установлении подлинности вашего фрагмента. Пастор видел его. Если я объявил его подлинным после известных колебаний, то пастор не сомневается вовсе. Он воссоздал образ Мадонны из разных фрагментов, и получилась картина, имеющая бесспорное сходство с вашей. Потом он сделал еще один эскиз с панели в ее сегодняшнем виде и со своих более ранних источников, чтобы показать, что должно получиться после реставрации.
Он бросил свой раскрытый портфель на стол и, достав из него стопку бумаг, с довольным видом разложил их перед Лесли.
- Я принес вам его записи и рисунки, чтобы вы могли изучать их на досуге, если пожелаете. А вот его последний эскиз. Это она. Такая, какой была, и какой еще будет.
Эскиз был совсем маленький, меньше четвертушки листа бумаги. Лесли придвинулся поближе, чтобы рассмотреть его. "Радостная женщина" лишилась своей кружевной косынки, штопорообразных локонов и оборочек на манжетах. Она стояла во всей своей изысканной древнеанглийской простоте. На плечи ее была наброшена синяя мантия поверх сорочки шафранового цвета, а волосы были зачесаны назад и убраны под белое покрывало. Она откинулась назад, чтобы уравновесить носимое ею бремя, и обхватила себя слабыми, как лилии, руками. На ее скрещенных ладонях стояло символическое изображение еще не рожденного сына. Она смотрела на небо и смеялась от радости. Казалось, в мире не существует никого, кроме нее. Совершенная в своем одиночестве, она сама воплощала в себе все мироздание.
Лесли облизал губы и задал вопрос, который просто не мог быть уместным сейчас. Но ему необходимо было получить ответ.
- Как вы думаете, сколько дадут за эту картину? Разумеется, если мы не ошибаемся?
- Как повезет. Но это работа уважаемого мастера, и вполне вероятно, она уникальна. Надо еще учитывать вкусы местных антикваров. Думаю, не меньше семи-восьми тысяч фунтов.
Завороженные, притихшие, Джин и Лесли стояли, слегка соприкоснувшись рукавами, и видели мысленным взором все те блага, которые сулила им судьба.
- А пастор? Его можно рассматривать как потенциального покупателя? Эта картина очень нужна ему, если он так уверен…
- Да уж точно, он бы отдал за нее все что угодно. Увидев ее, он лишился сна и потерял аппетит. Но он уже обратился за дотацией в двадцать тысяч на содержание своей бедной разваливающейся церквушки и не может выделить деньги на покупку Мадонны.
- Даже когда надо водворить ее на место, - добавил Лесли. Он отодвинулся от Джин, чтобы заглянуть ей в лицо, но она отвернулась и разглядывала рисунок. Лесли подумалось, что она, наверное, не догадывается о том, что руки ее сложены точно так же, как у Девы Марии на картине.
- Даже когда надо водворить ее на место. Но найдутся и другие покупатели. Если вы дождетесь того дня, когда о картине заговорят, то сможете получить вдвое больше предполагаемого. - Профессор Лукас закрыл свой портфель и отодвинулся от стола. Парень, видимо, нуждается в деньгах, подумал он, и нечего пенять на него за сладостное предвкушение.
- Я не смогу заплатить за реставрацию, - проговорил Лесли, и голос его слегка дрожал от избытка чувств, потому что он уже принял решение. - Готова ли ваша лаборатория взять это на себя, если я верну эту вещь Чарнокской церкви?
Лукас встрепенулся, вытаращил глаза и медленно поднялся на ноги.
- Милый мой, вы понимаете, что говорите?
Да, он понимал и должен был заявить об этом твердо, чтобы отрезать себе пути к отступлению. Горло свело от страха. Лесли боялся смотреть на Джин, зная, что она никогда не поймет и не простит его. Но Лесли должен был так поступить, чтобы и дальше жить в ладу со своей совестью.
- Она ведь не моя, - пояснил он. - Она просто случайно попала ко мне после массы малоприятных перипетий, и мне это не по душе. Она должна вернуться на свое законное место. И не потому, что это место - церковь, - почти сердито добавил он, опасаясь, что его поймут превратно. - Я думал бы так же, будь это светская живопись. Она создана для определенного места и определенной цели, и я хотел бы, чтобы она туда вернулась. Правда, получилось бы неловко, если бы я вернул ее пастору, а он не нашел бы денег на реставрацию.
- Если вы не шутите, этот вопрос не должен вас беспокоить. Я, разумеется, охотно взялся бы за это дело в нашей мастерской. Ей-богу, мне очень не хотелось бы отдавать картину кому-то другому. Но все же, мой мальчик, посвятите выходные дни раздумьям, - бодро посоветовал профессор, хлопнув Лесли по плечу. - Я оставлю все это у вас.