- Я не собираюсь вам этого говорить. Ребята ничего не знали, да и сам я тоже не знал этого тогда. Я могу придумать сейчас что угодно и вам придется мне поверить. Это очень личное, сэр, и никого не касается. Но я не думал о Питере Бредли, когда произносил эти слова. Я думал о себе. - Мазер вскочил. - Черт побери! Я сказал вам все, что собирался сказать. Вы не мой психиатр или духовник. Дайте мне описать этого зверя, которого я для вас увидел. А потом занимайтесь своей работой, а мне оставьте мою.
Маркс с нарочитой небрежностью вынул из кармана блокнот и ручку.
Мазер в деталях, полагаясь на свою память, повторил описание человека по имени Джерри, каким он обрисовал его Анне, включая его странный нос, за который его, возможно, таскали в детстве, и добавил, что Джерри мог сам его повредить, например, упав.
Это было, подумал Маркс, довольно красочное описание человека, которое под силу лишь художнику.
- А теперь, где он был, когда вы увидели его, профессор?
Мазер разгадал ловушку, в которую по собственной воле чуть не угодил. В сумерках на улице, едва ли можно так хорошо разглядеть человека.
- Когда я спускался с крыльца, он стоял на улице и смотрел на дом Бредли. Он напомнил мне одного русского дипломата, о котором я забыл. Но, проходя мимо него, я удивился, что ему нужно в этом квартале.
- Куда он направился?
- Я не столь любопытен, лейтенант, к тому же я тут же забыл о нем, пока теперь Анна не напомнила. - Видит Бог, как он старался забыть о Джерри после того, как покинул дом Бредли!
- Что в его описании Анной Руссо заставило вас подумать о нем? - прямо спросил Маркс. - Показания Анны были примечательны тем, что она практически не смогла описать этого человека.
Мазер какое-то мгновение молчал, йогом со смехом сказал:
- Видимо, запах жвачной резинки. Человек, которого я видел, положил в рот пластинку жвачной резинки.
- Истинно русская примета, - не мог не съязвить Маркс, подумав, что лобовой атакой этого типа не возьмешь. Он, даже говоря правду, лжет. Легче поймать каплю ртути, чем его, если нет бесспорных улик. Он в мельчайших подробностях описал этого совсем постороннего ему человека. Он даже заметил его уродливый нос. Если они виделись раньше, зачем скрывать? Если же он с ним в сговоре, тогда зачем так подробно рассказывать о нем?
Маркс спрятал блокнот и встал.
- Утром прежде всего, профессор, приходите в полицейский участок на Хьюстон-стрит. Мы сделаем фоторобот, а вам с мисс Руссо необходимо посмотреть на него.
"Истинно русская примета", - раздумывал Мазер над язвительной репликой детектива, как только тот ушел. У него осталось неприятное чувство: не будь подтверждения Анны относительно жевательной резинки, детектив прервал бы его описание этого человека именно в этом месте, посчитав несущественным, и забыл бы об этом, решив, что Эрик Мазер снова выдумывает, чтобы привлечь к себе внимание.
Ожидая, что Маркс придет к нему в этот вечер, Мазер старался настроить себя на то, что скажет детективу всю правду. Но мысль, что в газетах на самом видном месте будет помещена его фотография, его личности, жалкой и достойной презрения, была для него страшнее смерти.
Он уже верил в свою смерть, потому что умер Питер, и верил в это с какой-то религиозной истовостью. Сколько уже раз в своей жизни он желал себе смерти, предпочитая умереть, чем жить, мучимый стыдом. Но дело в том, что смерть ничего не изменит. Это последнее бегство от того, с чем он должен был бы встретиться лицом к лицу. "Если вспугнул медведя, не беги от него к бушующему морю, а встреть его как мужчина лицом к лицу".
Да, он должен встретить медведя. Каждому в его жизни когда-нибудь приходится сделать это. Иначе смерть напрасна.
Мазер позвонил в аэропорт и заказал билет на девятичасовой рейс в Чикаго. Затем он сочинил текст телеграммы декану факультета. Пусть его лекции берет себе кто хочет.
Телеграмму он пошлет по телефону уже с конечного пункта своего путешествия. Его жизнь полна бегств по маршрутам, которые он мог себе позволить, и все они уводили его от кризисов, которые требовали встреч лицом к лицу. Было уже начало двенадцатого. Он все же позвонил в дом Бредли. Трубку взяла Луиза. Он попросил у нее дать ему возможность поговорить с Джанет. Только одна Луиза могла сделать это, не задавая ненужных вопросов.
В трубке щелкнуло, значит, Джанет взяла трубку.
- Да, Эрик. Как вы? - Это не было пустой вежливостью. Он почувствовал это по особой интонации ее голоса.
- Джанет, я буду завтра в Чикаго. Если я чем-то могу помочь или утешить, я остановлюсь в отеле "Палмер-хауз".
- Вы очень добры, Эрик.
- Нет, я не добр! - почти крикнул он. - Вы мне нужны! - а затем добавил: - Доброй ночи, дорогая. Бог даст нам силы.
Глава 15
Уолтер Херринг не был готов смириться с неудачами в первый же вечер своей работы детективом. Благодаря собственным усилиям и способностям он немалого добился. Он не проявлял особого таланта, но в своем деле был компетентен и всегда на своем месте. Он исполнял свои обязанности охотно, но без излишней ретивости. Слишком усердный негр всегда напоминает дядюшку Тома. Многое в его жизни ему не нравилось, включая район, где он жил, но он искренне стремился сам все преодолеть. Ему не нравилось также то, что ему навязывают стандартное понимание равенства рас. К тому же он знал многих белых, с кем бы не хотел поменяться местами. Что-то на сей счет он и сказал жене, когда сообщал ей по телефону о своем повышении. Прежде всего она поинтересовалась, насколько больше ему теперь будут платить. Но об этом он как раз забыл спросить у капитана Редмонда.
- Что ж, если ты рад, то и я рада, Уолли, - сказала жена тоном страдалицы, что не на шутку разозлило его.
- Мне надо было стать футболистом, - ответил он, закончив разговор. Оставалось лишь купить жене подарок, равный по цене "футболистскому".
В этот вечер, примерно в десять часов, Херринг сидел в машине без полицейских знаков и вел наблюдение за лесным складом. Его напарник отправился выпить кофе в бар за углом. Они дежурили уже три часа, три скучнейших часа в его жизни. Теперь даже детишек не было видно, все разбежались по домам. Интерес вызывало разве лишь то, что происходило за окнами табачной лавки на углу. К ее боковой двери подъехала патрульная машина. Один из полицейских зашел в лавку, другой остался ждать его. Когда он на мгновение включил свет, Херринг с удивлением узнал в нем своего бывшего напарника Тома Рида. Ему трудно было понять, что за чувство его охватило, но был благодарен судьбе, что уже не с ним в паре. Он не хотел наград, а хотел… чего? Быть с ними? Черт побери, разве он не член благотворительной Ассоциации патрульных? Или теперь уже нет? Что-то странное произошло с ним, когда он увидел, как из лавки вышел патрульный с коробкой сигар в руках и сел в машину. Херринг почувствовал легкую дурноту от волнения. Ему не следовало бы этого видеть, если он не собирался что-то предпринимать. А он уже знал, что ничего не предпримет.
Как только патрульная машина уехала, он вышел из своей, стоявшей за кучами всякого хлама, и направился к складу. В воротах было небольшое ромбовидное окошко, и он навел на него фонарик - ничего, пустой двор и штабеля древесины. Он осмотрел замок, потрогал его, попробовал открыть, надеясь, что наконец кто-то ему поможет. Он с нетерпением чего-то ждал. Если доктор более не показывается здесь, то куда они все подевались? Да, детективу Херрингу едва ли получить поощрение за идею, которая не принесла результатов.
- Ага, попался парень! Что ты здесь вынюхиваешь?
Херринг узнал голос сторожа Болардо, и ему стало чертовски стыдно: новоиспеченный детектив и угрожающий ему хромой сторож.
- Я детектив Херринг, мистер Болардо. Помните меня? - Он медленно повернулся и навел луч фонарика на фигуру сторожа. У того даже не было ружья. - Ваш друг доктор не приезжал сюда вечером, - заключил он.
- Я сам бы вам сказал, - недовольно проворчал сторож. - Он позвонил вечером, сообщил, что не будет пользоваться складом несколько дней.
Херрингу понадобились выдержка и время, чтобы прийти в себя от этой, в сущности, ничего из себя не представляющей информации: "Сам бы сказал".
- Он звонил вам? Откуда?
- Откуда звоните вы. Из автомата, мой телефон есть в телефонной книге.
- Он запомнил, что вас зовут Френк Болардо, а вы не знаете, как его зовут?
- Не думал, что это мне понадобится. Он доктор.
- А что такое в докторах особенного, что даже можно не знать их имен? - спросил Херринг, хотя хотел спросить совсем о другом. Для него врачи были люди особенные.
- Просто они доктора, - спокойно ответил Болардо.
- Если бы он оставлял здесь свою машину, а вам надо было ее переставить в другое место, куда бы вы ему позвонили?
- Он оставлял ключи в машине.
- Но однажды вечером он забыл же запереть ворота на замок? Послушайте, неужели вы не соображаете, что из нас делают дураков, из вас и всего полицейского участка?
- Я себя дураком не чувствую, я получаю свои десять баксов.
Херринг еле сдерживал себя. Если он сорвется, это ничего ему не даст.
- Мистер Болардо, вы сказали, что он позвонил вам по телефону. Откуда вы знаете, что это звонил он?
- Потому что он сам сказал… - Болардо снял шляпу и почесал голову. В темноте его седые волосы светились как нимб.
- Он, кажется, сказал: говорит доктор… но имя я не расслышал.
- И вы не попросили его повторить имя, зная, что мы его разыскиваем? Вы не хотите, чтобы мы его нашли, не так ли, мистер Болардо?
- Пожалуй, что да. Это только приведет к неприятностям.
- Мистер, у вас уже неприятности. Вы сообщили ему, что полиция хочет поговорить с ним?
- Нет, сэр. Он меня об этом не спрашивал.
Херринг был вне себя от бешенства. Ему трудно было поверить, что Болардо говорит правду. Нельзя же быть таким дураком. Но если он притворяется, то это так не делают. Может, доктор тоже туповат. Придется мириться с этим, если хочешь хоть чего-то добиться.
- Ладно, мистер Болардо. В следующий раз, как услышите о нем, узнайте его имя, ладно? И сообщите нам.
Дождавшись напарника, Херринг отправился в участок. Редмонд уже ушел, вместо него остался лейтенант Маркс. Херринг сообщил ему свои печальные новости.
- Что это может значить, лейтенант? - спросил он. Херринг хотел, чтобы кто-то развеял его сомнения. А они были, и не без основания.
- Наверное, машина в розыске, - сказал Маркс. - Мы, возможно, так и не найдем ее.
- А доктора?
- Он позвонил сторожу вечером, в часы ужина?
- Так сказал мне старик Фред.
Маркс покачал головой.
- Зачем? Зачем рисковать? Почему не подождать? Может, он хотел что-то выведать у сторожа?
- Нет, сэр. Я спросил у сторожа, сказал ли он ему, что его разыскивает полиция. Болардо ответил: нет, мол, не сказал, потому что тот не спрашивал.
Марко посмотрел на листки бумаги в своих руках - продиктованное им по телефону описание внешности человека, которого Анна Руссо могла видеть, но плохо запомнила, а Мазер дополнил. Один мужчина был плотен и коренаст, другой - худой: это не мог быть один и тот же человек. Но было в них что-то общее, а вот что, он не мог вспомнить.
Херринг подал ему запись того, что говорил Фред Болардо. Маркс сначала пробежал ее глазами, а потом зачитал вслух: - "Он был чертовски осторожен, когда говорил, иногда произносил слова так, будто он иностранец". Маркс, посмотрев на Херринга, вспомнил последние слова Мазера о человеке, напоминавшем ему дипломата, и громко спросил: - Русский?
- Доктор? В этом квартале, лейтенант?
- Мы знаем только от Болардо, что он звонил ему из местного автомата, - напомнил Маркс.
- Я знаю, - с сомнением произнес Херринг. - Не знаю почему, но мне кажется, что он порториканец.
- Почему? Это очень интересно, но почему? - Маркс пытался разговорить Херринга.
Тот на мгновение задумался.
- Машина, вот что. Знаете, в Гарлеме у очень немногих врачей есть "кадиллаки". - Он нервно зашагал по кабинету, затем остановился и провел рукой по краю стола начальника, а затем вытер запачканную пылью руку о брюки. - Меня мучает какая-то мысль, но я никак не могу ухватиться за нее.
- Я тоже, - сказал Маркс. Он встал и поставил на место папку с делом Болардо. - Она придет тебе в голову ночью. Попридержи ее до утра, хорошо?
Херринг широко улыбнулся.
- Единственная зацепка, которая ведет нас к нему, это носовой платок, а опознать его так же трудно, как детский подгузник на веревке.
- Я уже думал об этом, - сказал Херринг. - Платок стиран в прачечной, разве не таково заключение лаборатории, не так ли? Больницы, например, не отправляют носовые платки в общую стирку, босс.
- Но там ими даже не пользуются, - возразил Маркс.
- Именно это я и имею в виду. Мы живем в век одноразовых предметов санитарии. Лишь в старомодных кругах пользуются носовыми платками. Возможно, даже в иностранных, например, миссиях, или пожилые люди в различных санаториях? Именно в таких местах зарабатывают свои несколько баксов доктора-иностранцы, приглашаемые по вызову.
- И хирурги тоже, - добавил Маркс.
- Да, и эти тоже, - согласился Херринг.
Маркс чувствовал, что устал. К тому же у него кончались сигареты. Ему казалось, что его легкие полны воздуха, отравленного смертоносным ядом.
- Что ж, это предположение столь же убедительно, как и все остальные. Положи отчет в исходящие документы, чтобы утром их зарегистрировали.
Херринг вышел печатать отчет. Он попытался обуздать свою фантазию и умерил надежды на победу. Печатание на машинке немного успокоило его.
Перерро, закончивший дежурство, уходя, вдруг остановился, а когда Херринг поднял голову, на полном серьезе сказал: - Не знал, Уолли, что ты умеешь играть на пианино.
- Иди, иди, парень. Я сочиняю симфонию для двух пальцев, - ответил Херринг, застучав на машинке.
Глава 16
Маркс, полный решимости как можно скорее разузнать о Мазере все, что только возможно, отправился утром в университет, в канцелярию ректора, чтобы ознакомиться с досье. Чтобы его запрос показался рутинным делом, он попросил также дать ему документы Роберта Стейнберга и Анны Руссо.
Секретарь провела его в небольшую комнату рядом с кабинетом ректора и, заверив его, что здесь ему будет вполне удобно подождать, когда принесут документы, закрыла дверь. В комнатке было три стула с прямыми спинками и стол со старой подшивкой журнала "Образование". Тут пахло карандашным грифелем, на стене висела одинокая картина - старинная гравюра тогда еще нового университета. В комнате не было окон. Воздух в нее поступал из решетки в потолке. Маркс прикинул, можно ли в нее пролезть человеку, ибо людям, страдающим клаустрофобией, здесь не выжить. Маркс встал и открыл дверь, затем поставил свой стул так, чтобы видеть стол, за которым работала секретарь.
Эта миловидная девушка, сидевшая очень прямо за пишущей машинкой, то и дело вертела головой то вправо, то влево, высоко держа подбородок. Она не подозревала, что за нею наблюдают, а сама, кажется, не видела ничего странного в своих жестах и движениях. Время от времени она касалась пальцами небольшой припухлости под круглым подбородком и массировала ее. Маркс улыбнулся, внезапно догадавшись, что страх двойного подбородка заставляет бедняжку терпеть эти неудобства.
Наконец появился курьер с папкой в руках и положил ее перед секретарем на стол. Та велела ему отнести папку в комнату, где томился в ожидании детектив Маркс. Это было личное дело Анны Руссо.
Вскоре Маркс полностью погрузился в изучение биографии и послужного списка Анны Руссо. Дочь редактора газеты, издаваемой в Нью-Йорке на итальянском языке, она в пятнадцать лет окончила школу, а в восемнадцать - колледж. Перечень ее наград был столь огромен, что приводил в почтительное изумление. Маркс был рад, что познакомился с ней до того, как узнал о ее наградах. О них, пожалуй, никто из ее коллег и не подозревает из-за редчайшей скромности этой девушки. Он тут же подумал, как в одной семье могут сосуществовать чрезвычайно разные люди. Что заставило Анну Руссо, дочь человека, посвятившего себя литературе, пойти в серьезную науку? Как относится к этому ее отец? Не качнется ли маятник в обратную сторону в третьем поколении этой семьи? Чего бы пожелала Анна для своих детей? А чего бы хотел он для своих, если предположить, что они у него будут? Только не изучение права. Он ошибся, пойдя по стопам отца, человека по духу куда более сильного, чем он, с иронией думал Маркс…
В открытую дверь постучали. Маркс поднял глаза и увидел перед собой Салли Набакоф. Она была удивлена этой встречей не менее его. Вне стен таверны "Красная лампа" она казалась совсем другой девушкой, деловой и без всяких претензий. Ее рыжие волосы были заплетены в косы и аккуратно уложены вокруг головы.
- Мне нужна от вас расписка, сэр. - После первого узнавания и испуга Салли держалась холодно и сдержанно, словно они незнакомы.
- Вы ведаете личными делами? - справился у нее Маркс, расписываясь в какой-то форме, которую она ему протянула.
- О, нет. Я здесь просто служащая.
- Я любопытен, - сказал Маркс. - Эти дела держат под замком?
- Да, сэр.
- Когда моя заявка попала в ваш отдел, вы взяли ключ, достали дело и принесли его мне сюда?
- Не совсем так, - поколебавшись, сказала девушка. - Выдачей дел ведает мисс Кац. Она дает мне дела и велит отнести сюда, в офис ректора.
Маркс посмотрел на форму, в которой только что расписался: "Секретный документ. Архив, Центральный университет". Отдав расписку Салли, он получил от нее конверт с личным делом. Маркс проводил девушку взглядом до самых дверей. На ней было модное прямое платье "мешком", скрывавшее те достоинства ее фигуры, которые делали ее столь приметной в таверне "Красная лампа". Маркс открыл конверт.
Свой первый курс лекций Эрик Джон Мазер начал читать в университете три года назад, после того, как получил здесь же докторскую степень. Он готовился к ней, сначала работая педагогом в колледже Св. Моники в Нью-Йорке. До этого же он преподавал в Подготовительной школе для мальчиков в городе Альбион, штат Иллинойс. Маркс держал в руках дело, которое казалось почти невесомым по сравнению с личным делом Стейнберга. У Мазера были похвальные рекомендации директора школы для мальчиков и директрисы колледжа Св. Моники. Рекомендательные письма, составлявшие часть личного дела, больше говорили о рекомендателях, чем о рекомендуемом, подумал Маркс. В письме монахини из колледжа Св. Моники было осторожное сожаление о потере педагога, уходящего на более хорошо оплачиваемую должность. Директор школы мальчиков в Альбионе закончил свое рекомендательное письмо фразой, которая поразила Маркса не только своей лаконичностью, но и тем, что была мало связана со всем выше сказанным: "Мы сожалеем, что мистер Мазер уходит от нас, чтобы продолжить свою учебу за рубежом".
Маркс вернулся к началу личного дела. Ему показалось странным, что Мазер покинул школу в Альбионе через полтора года: не через год или два, а сразу после первого семестра второго учебного года. Это означало, что он поставил директора школы в затруднительное положение, ибо тот лишался учителя в середине семестра. И тем не менее директор не скупился на похвалы в своей рекомендации.