В полном ошеломлении я опустил стекло в дверце и высунул бы голову наружу, если бы мне не помешал еще один человек, который, возникнув из того же ниоткуда, буквально прислонился к "роллсу". Во всех отношениях он был полной противоположностью своему спутнику. Под тем углом, под которым мне пришлось смотреть на него, он казался очень высоким, однако для столь высокого человека фигура у него была гармоничная. Под расстегнутым черным пальто на нем был голубовато-серый костюм с жилетом и еще галстук с несимметричным черно-белым узором, от которого рябило в глазах. Он заметно облысел, и остатки его кремово-седых волос были взбиты над ушами, создавая впечатление, причем, несомненно, обдуманное, что на нем парик восемнадцатого века. И он улыбался… или, вернее, на губах у него была улыбка, что в конечном счете отнюдь не то же самое.
- Доброе утро, - сказал он чуть ли не учтиво. - Мое имя Риети. Мистер Риети. Не устроиться ли нам поудобнее?
Мы с Беа вытаращили глаза друг на друга.
Риети всунул голову в окно так близко от меня, что я ощущал запах его дыхания.
- Не тревожьтесь, мадам Шере. Мы не бросим вас в одиночестве. Мы намерены подвезти вас обоих.
- Подвезти? - повторила Беа.
- Да-да, подвезти. У меня ведь такое впечатление, что мы едем туда же, куда и вы. Куда именно, признаюсь, я пока не знаю, но надеюсь узнать в пути. Так не устроиться ли нам поудобнее?
- Послушайте, - начал я, - не знаю, кто…
- Ну разумеется, не знаете. Но узнаете. Боже мой, непременно узнаете. - И он окликнул парня, все еще перегораживавшего дорогу: - Малыш!
Пока тот ковбойской развалочкой направился к машине, Риети, подхихикнув, шепнул нам:
- Я их всех называю Малышами. А ведь хорош, не правда ли? Последняя из могиканских стрижек - в этом он весь, мой Малыш! - И его туловище затряслось от гулкого утробного хохота, казалось, взболтавшего все, что укрывал его жилет.
Теперь Риети и Малыш стояли по сторонам машины. Рвани я вперед в этот момент, вероятно, маневр мне удался бы. Но я был загипнотизирован этой нелепой клоунской парочкой и не шелохнулся, когда Риети открыл дверцу со своей стороны, а Малыш одновременно со своей.
- А теперь, сэр, - сказал мне Риети, - мы поедем с вами, хотите вы того или нет, так что будьте так добры, обойдитесь без показного героизма. Если вы - но осторожно, осторожно, дорогой мой, - переберетесь на заднее сиденье ко мне, Малыш сядет за руль. Мадам Шере, останьтесь на своем месте. Повторяю: пожалуйста, без рукоприкладства. Малыш (это отступление предназначалось только для меня) сломает вам шею легче, чем соломинку. И хотя я не киллер - Боже меня оборони! - однако имею при себе скрипучий, но очень эффективный револьвер, - он похлопал по правому карману пальто, который, бесспорно, заметно топорщился вокруг чего-то твердого, - и буду счастлив пульнуть для начала, скажем, в мизинец либо в тот или иной из этих симпатичных больших пальцев. Ну как, мы все готовы занять свои места?
Я взглянул на Беа. Она торопливо кивнула мне, словно говоря: "Делай, как он говорит".
Оказавшись, когда я вылез из "роллса", на секунду почти щека к щеке с Риети, я использовал безопасность нашего насильственного физического соседства, чтобы хорошенько его разглядеть. Его складчатое лицо отнюдь нельзя было назвать бесцветным. В нем сквозила подлинная, пусть и мясистая сила, подлинная личность. Такого типа лицо можно увидеть в галерее портретов окаменелых светил нашего столетия, столпов гуманизма. Шоу, Манн, Уэллс, Ортега-и-Гассет, Сибелиус со злоехидной добавкой Алистера Кроули - вот-вот, больше всего Риети походил на незаконнорожденного, противоестественного отпрыска Сибелиуса и Кроули.
Наши взгляды встретились. Он улыбнулся, не разжимая губ, как человек, стыдящийся своих зубов. А после того, как я скользнул в угол по чехлу заднего сиденья, он последовал за мной и резко захлопнул дверцу. Тем временем Малыш занял мое прежнее место за рулем рядом с Беа и блаженно водил пальцами по ребристой черной поверхности рулевого колеса.
Так мы просидели несколько секунд. "роллс" оставался неподвижным, мы все хранили молчание. Потом Риети, взглянув в окно, нарушил его:
- Мадам Шере, я жду ваших указаний. Если вы не против, то довольно томить нас неизвестностью. Куда точно мы направляемся?
- Кто вы? - сказала Беа наконец, оборачиваясь к нему.
- Законный вопрос, милая дама, - хихикнул он, куртуазно наклоняя голову. - Я, как вам уже известно, Риети. Я служу у некоего мистера Насра… Как вижу, это имя что-то говорит вам обоим. Ну, так мистер Наср был… как бы это выразить?.. он не был полностью удовлетворен сказочкой о дереве, поваленном молнией. Чудесная история сама по себе, это бесспорно, но, увы, не вполне и более чем неправдоподобна. И тем более, поскольку мистер Лантерн, никому не знакомый, ни в чем не повинный посторонний человек после этого фантастического эпизодика словно бы проводил и проводит много времени в вашем обществе.
Беа попыталась его перебить, но он поднял ладонь и остановил ее, прежде чем она успела открыть рот.
- Поймите меня, - сказал он. - Я был в Сен-Мало с первого дня операции. Всему, что вы делали - делали на людях, - я был свидетелем. Довольно некрасивая предосторожность со стороны мистера Насра, можете вы сказать. Но ведь он просто жаждет вступить во владение картиной, а кроме того - едва ли мне нужно напоминать вам, - он уже вложил порядочную сумму в этот проект. Кстати, как я замечаю, упоминание о картине отнюдь не поразило нашего друга Лантерна, как можно было бы ожидать, и мне остается только предположить, что мой инстинкт меня не обманул и он полностью осведомлен о том, что поставлено на карту. О чем бишь я? Ах да! Хотя эту историю, мадам Шере, вы и ваш муж подтвердили независимо друг от друга, мистер Наср тем не менее не мог избавиться от подозрения, что все не так уж благополучно, и распорядился, чтобы я - разумеется, с Малышом - начал бы играть более активную роль в происходящем. Вот так, мадам. Аванс, который вы получили, в полной безопасности, но на основании моих донесений мистер Наср пришел к выводу - и можно ли его винить? - что вам самой, увы, больше доверять нельзя. Совершенно очевидно, что картина не спрятана на вилле "Лазарь". А потому вы сообщите мне, где она, а я организую ее доставку через Ла-Манш.
Беа извлекла из сумочки сигарету и, прежде чем закурить, три-четыре раза постучала сигаретой по пачке, жест, которого - хотя в чем-то он соответствовал ее характеру - прежде я у нее не замечал, а Бог свидетель, я видел, как она закуривала множество сигарет. Предположив, что таким образом она старается выиграть время, я решил ответить первым:
- Фантастический эпизодик, как вы его назвали, чистая правда, даю вам слово чести.
- Ах, дорогой сэр, со всем уважением… - прожурчал Риети. - Слова чести, слова чести - я не склонен полагаться на чье-то слово чести.
- Говорю же вам, что мы совершенно невинны и вы напрасно нас подозреваете.
- Невинны, вы говорите, невинны? Неужели вы не понимаете Лантерн, что люди моей профессии не должны доверять именно невинным? На мошенников я могу положиться. Злодеев я понимаю. У них есть своя специальность, и, да благословит их Бог, они остаются ей верны. Растратчики не шантажируют. Поджигатели не мухлюют с уплатой налогов. Серийные убийцы не грабят табачные магазины. А вот невинные! Они, по определению, способны на все, и мы узнаём, на что они способны, только когда уже поздно. Господи, сохрани меня от невинных! - Тут Риети сложил кончики пальцев, словно и в самом деле возносил молитву Всемогущему. - Существует (да, да, да я лично за это поручусь!) разновидность, очень зыбкая разновидность, не спорю, но тем не менее разновидность воровской чести. Однако до сих пор я что-то не замечал избытка чести среди вас, честных людей.
Вслед за этой тирадой наступило молчание. Ни Беа, ни я не нашли что ответить. То есть пока ее нижняя губа не скривилась в полуулыбке и она внезапно не спросила:
- Скажите, Риети, вам многих усилий стоит казаться поперек себя выше?
Риети уставился на нее, и даже Малыш прекратил по-детски трогать пальцами приборную доску и обернулся, чтобы услышать, как его наставник ее обрежет.
Но, к моему удивлению, лицо Риети тут же расслабилось, а из крохотного чопорного ротика вырвался тот же гулкий утробный хохот.
- Черт побери, мадам, вы редкостная женщина, что есть, то есть! Просто редкостная! Если бы мы встретились при более благоприятных обстоятельствах! - Он вздохнул. - Да, но мы напрасно тратим время, не ваше - мое. Где, повторяю, находится "La Clé de Vair"? Если у вас на вилле, в чем у меня есть серьезные причины сомневаться, отдайте мне его, и через пару недель вы станете богаче, чем вам могло привидеться в самом сладком сне. Если нет, так отправимся немедленно туда, где находится картина.
Беа продолжала невозмутимо курить, используя сигарету - я понял, что она всегда использует их таким образом - как реквизит, как старый-престарый, освященный обычаем прием, который помогал ей унять дрожь в руках и давал время подготовить следующую реплику. Однако, затеяв эту игру теперь, казалось мне, она сильно рисковала, поскольку я не просто видел, но непосредственно ощущал, как эта уловка все больше раздражает Риети, - эта слишком уж очевидная уловка, слишком откровенное притворство. Я чувствовал, как его бескостная жирность все больше напрягается на заднем сиденье рядом со мной.
- Мадам, вы заставляете меня ждать.
В том, что Беа в конце концов рассказала ему, правда имелась, но не вся. Сначала она сказала, что ("извините, я повторяюсь") на шоссе Сен-Мало действительно произошел обмен машинами. Что, как и заподозрил Риети, Ла Тур уже не в сейфе виллы. Что, поскольку они вместе решили, что картина будет в большей безопасности у него в студии, ее хранителем теперь стал партнер Жан-Марка Александр Либерман, чье имя как крупнейшего из ныне живущих специалистов по творчеству Жоржа де Ла Тура, конечно, Риети известно. И что она и я ("Ах, Гай, вот как? - вставил Риети. - Интереснее и интереснее!") сегодня утром решили забрать ее назад.
Наступило молчание, затем Риети пожал плечами:
- Очень хорошо. Нет, я не говорю, что поверил вашей истории - с какой, собственно, стати? - но я готов принять ее, хотя бы по той причине, что она очень мило подводит нас к этой минуте - при условии, вы понимаете, что следующая часть окажется не менее удовлетворительной. Где студия этого мистера Либермана?
- Ну, видите ли, - сказала Беа, - в этом-то и проблема.
- Проблема! Я так и думал.
Из приборной доски Беа выдернула маленькую пепельницу, вбила окурок в кучку пепла и резко защелкнула ее.
- Проблема в Саше.
- Саше? Кто такой Саша?
- Александр. Нашел картину Саша, но сразу же план начал его очень смущать. В своей основе, поймите, он честный человек. Он даже говорил о том, что ему следует обратиться к надлежащим властям и отдать картину. Однако я знаю, что сумею его переубедить. Сказать правду, он в меня влюблен.
- Вполне естественно! Он же мужчина, не так ли?
- Но если я явлюсь к нему с вами и с… - она запнулась, словно такое имя-прозвище невозможно было произнести вслух, - с вами и с Малышом, ну, он может потерять контроль над собой. Я искренне считаю, что ради нас всех нам с Гаем следует поехать одним.
Риети смотрел на нее почти так, будто разглядывал картину в галерее. Он актерски задышал, и я ждал, что он подавит зевок, однако он не был настолько уж прямолинеен. Тем не менее он заговорил с еще более театральной оттяжкой. Хотя, не мог я не заметить, от гулкого хохота он отказался.
- Так! Вы утверждаете, что оставили Ла Тура - причем ради большей безопасности картины - у индивида, который, как вы же сообщили мне, "в своей основе честный человек", индивиду, который даже говорит о том, чтобы обратиться к "надлежащим властям" - к полиции. Это недостойно вас, мадам. Воображение, которым вы наделены в избытке, ничего не стоит, если оно не настроено на потребности и побудительные мотивы тех, с кем вы имеете дело. В частности, потребность в уважении к их умственным способностям. Я не стану притворяться, будто понимаю, какую маленькую игру вы затеяли с моими нынешними потребностями и побудительными мотивами, и меня совершенно не трогает, если я никогда ее не пойму. Деньги не мои, и если быть абсолютно откровенным, а я предпочитаю, чтобы человек был откровенным, невзирая ни на какие обстоятельства, то лично я гроша ломаного не дам за Жоржа де Ла Тура. Но я задал вам разумный вопрос и ваш ответ нахожу оскорбительным. Меня оскорбляет, что меня сочли идиотом.
- Безусловно, я не считаю вас идиотом.
- Да? Тогда покончим с ерундой. Где, повторяю, "La Clé de Vair"?
- По причине, которую я вам объяснила, Риети, я не могу…
Она так и не договорила то, что собиралась сказать. Спокойно, абсолютно без единого ненужного движения Риети достал револьвер из кармана пальто и наклонился вперед. Он ухватил сзади скромный изгиб воротничка ее блузки и засунул ствол так глубоко вдоль ее голой спины, что виден был только кулак, сжимающий рукоятку. От щекочущего прикосновения холодного металла к голой коже спина Беа напряглась, под легким покровом блузы выпятились лопатки. Я подобрался, но, не посмотрев на меня, Риети сказал:
- Оставайтесь на месте, Лантерн, а не то я, безусловно, спущу курок.
Надо отдать ему должное. Этот маневр был осуществлен на редкость экономно - Малыш обернулся посмотреть, что происходит позади него, только услышав угрозу Риети.
Затем, еще больше наклонившись вперед и отвратительно изящным жестом отклонив жемчужную серьгу, словно она могла помешать Беа расслышать его слова, Риети начал нашептывать ей на ухо:
- Послушайте меня, милая дама. Я дважды задал вам простой вопрос и дважды получил по рукам. Я терпеливый человек, в отличие от многих и многих моих коллег, мог бы я добавить. И потому я вас спрашиваю в третий и последний раз. Но если вы и дальше будете втирать мне очки, я спущу курок. Не могу предсказать, куда попадет пуля. Она может располосовать вашу нежную спину, может застрять в развилке ваших не менее нежных ягодиц. Или же вовсе не задеть вашего тела. Это риск, на который я готов пойти. Это риск, на который вы должны быть готовы пойти, если откажетесь ответить.
- Беа, прошу тебя! - вскрикнул я. - Бога ради!
- Мон-Сен-Мишель, - сказала Беа.
- Мон-Сен-Мишель? - Не убрав револьвера, Риети покатал этот новый факт у себя в мозгу, как знаток вин благодушно катает на языке капельку марочного бургундского. - Мон-Сен-Мишель! Как забавно. Где на Мон-Сен-Мишель?
- Где?
- На какой улице? Номер дома?
- Я честно не знаю. Разве на Мон-Сен-Мишель дома нумерованы?
- Предупреждаю, мадам, перестаньте играть со мной, - сказал Риети, нахмурившись. - Я откупориваю свой револьвер, - он тут же поправился с тяжеловесным юмором, - я снимаю мой револьвер с предохранителя, извините за неуклюжую шутку.
Эта неуместная шутливость не помешала ему снять револьвер с предохранителя. Я услышал щелчок под тонкой завесой блузки Беа.
- Да погодите, погодите! - сказала она поспешно. - Я правда не знаю названия улицы. Или номера. Но я знаю, где находится студия Саши. Узнаю дом, когда окажусь там. Поверьте мне, я говорю вам правду. - И она повторила: - Поверьте мне.
Секунд десять Риети держал паузу. Наконец с нарочитой неторопливостью, которую я, возможно, слишком великодушно объяснил скорее осторожностью, чем жестокостью, он вытащил пистолет из блузки Беа и убрал назад в карман пальто.
- Хорошо, мадам, - сказал он, - мне кажется, я вам верю. Или, скажем, я решил вам поверить - пока. Значит, в Мон-Сен-Мишель.
Откинувшись на спинку поуютнее, он повторил:
- Мон-Сен-Мишель. Какой каприз судьбы. И может быть, - добавил он, чуть помолчав, - когда это ненужно запутанное дело будет доведено до конца, к соответствующему удовольствию нас всех, мы вчетвером поужинаем в "La Mère Poularde". Как мне говорили, это самое-самое на Мон-Сен-Мишель. Сэр Уинстон Черчилль как-то поужинал там, а также Помпиду - или надо произносить Помпидукс?.. Но не важно.
Он потер большие ладони-оладьи.
- Теперь, - сказал он весело, - когда наши mauvais quart d'heures благополучно остались позади, почему бы нам всем не расположиться поудобнее, чтобы в меру насладиться предстоящей небольшой экскурсией? Что, хотелось бы мне узнать, может сказать об этом notre cher Пруст?
Из другого, безревольверного кармана, вздутого, пожалуй, не меньше своего сотоварища, он извлек потрепанную книжку в бумажной обложке, слегка завернувшуюся по краям страниц. Она оказалась "Содомом и Гоморрой", четвертым томом - во всяком случае, в английском переводе - "А la rechèrche du temps perdu" Пруста. К моему изумлению, он открыл ее наугад, несколько секунд шарил взглядом по развороту, а затем начал читать: "Если удовольствие обедать не дома, к чему я стал совершенно равнодушен, опять воскресло, когда обрело новую форму поездки по побережью, а затем подъема в экипаже на обрыв над морем высотой в шестьсот футов, и вызвало у меня нечто вроде опьянения, в La Raspelièreэто чувство отнюдь не рассеялось".
Молчание. Затем он закрыл книжку с благоговением, словно говоря: "Ну, что тут скажешь?", даже если бы кому-то из нас и захотелось высказать свое мнение, нам бы это дозволено не было, так как в восторженном изумлении Риети ощущался деспотический оттенок, будто предостерегающий нас: "Нет-нет, ничего не говорите - не сейчас, не нарушайте волшебности чуда, которому мы только что были свидетелями".
И однако эту волшебность нарушил он сам.
- Как уместно, как потрясающе уместно! Но Пруст есть Пруст. В этом романе, - сказал он, постукивая указательным пальцем по замусоленной обложке, - не просто один литературный шедевр наряду с другими, в нем - вся литература. Читайте Пруста, и вам не надо будет читать ничего другого. Последние двадцать семь лет мне ни разу не потребовалось открыть другую книгу. Я начинаю с первой страницы "В сторону Сванна", а когда достигаю конца "Обретенного времени", то опять начинаю сначала. Если же оказываюсь в критическом положении или - вот как сейчас - кризис благополучно разрешается, я открываю том, который как раз читаю, и всегда, всегда без исключения, нахожу фразу, которая выражает самую суть данного дела. Пруст, короче говоря, это моя Библия.
Я просто не мог поверить. Вот меня держат пленником в Сен-Мало - внутри "роллс-ройса", который не принадлежит мне, - гротескный гангстер и его карикатурный подручный, чьи вихры расходятся от черепа, словно позолоченные лучи эмблемы солнца, венчающей раму зеркала над каминной полкой. И вот он, гангстер этот, ошарашивает меня Прустом. Нет, это шутка, какая-то жуткая шутка.