- Да. Хотя, если придерживаться библейского закона, следовало его уничтожить…
- Избегайте библейских законов, - советую я. - С некоторых пор они утратили свою силу.
- Следовало его уничтожить, - повторяет хозяин, - как он некогда уничтожил философа Косту Сиракова. Присутствовать при этом грандиозном процессе, который совершается сейчас в нашей жизни, и не принять в нем участие, представляете себе, каково мне?!
- Почему не в состоянии? - удивляюсь я. - Что же мешает вам?
- Как что мне мешает?! А в каком качестве я приму участие в историческом процессе? В качестве счетовода?!
- Все мы не можем писать шедевры, - говорю я примирительно, - иначе кто же останется, чтобы их читать?
- Все не могут, - соглашается хозяин. - Но я мог. Вот посмотрите!..
Тут он протиснулся между креслами, разрыл кучу старых журналов, валявшихся под столиком, и с триумфальным жестом вытащил на свет пожелтевшую измятую рукопись. Рукопись была довольно тонкой. Сираков поднял ее и прочитал с дрожью в голосе:
- "Декарт, или Соединение материи с духом"…
- Хорошо-хорошо, - поспешил я прервать его, пока еще было время. - А что вы думаете об электрическом соединении?
От столь неожиданного вопроса Сираков несколько растерялся. Потом на лице его отразилось подчеркнутое презрение:
- Электрическое соединение? Товарищ инспектор, я возвысился над тайнами духовных феноменов, а не физических… Это первый и, увы, единственный труд юного Сиракова…
Он снова почти патетически поднял рукопись в поисках удобной для его дальнозоркости позиции. Я поспешил встать, любезно бормоча:
- Да, конечно… Увы, но… Хотя, строго говоря…
Двумя минутами позже я находился уже на достаточно безопасной дистанции от философа в том смысле, что достиг мансарды здания.
Табличка на серой свежевыкрашенной двери гласила: "Лида Сиракова - художница". Звонка не было, что явствовало и из постскриптума к табличке: "Стучать громко!"
Выполняю указание, и вскоре дверь широко растворяется, и на пороге появляется молодая женщина, которая, судя по всему, и должна быть Лидой Сираковой.
- Вы насчет отопления? - спрашивает она, оглядывая меня.
- Не совсем, - отвечаю. - Я из милиции.
- А, из милиции… Пожалуйста!..
Молодая женщина выглядит скорее заинтригованной, чем смущенной. Она гостеприимно вводит меня в просторное помещение, очень светлое и очень артистичное в своем беспорядке. У стен кучей навалены холсты. На стенах висят пейзажи, о художественных качествах которых я не берусь судить, могу лишь сказать, что по цвету они очень яркие, Посреди ателье стоит мольберт с едва начатым полотном. На полу - палитры и стекла, замазанные краской, тюбики, кисти и бутылки, но не с монопольной продукцией. И вообще обстановка, которая могла бы заполнить некоторые пробелы в моих художнических познаниях. К сожалению, в данном случае меня раздражают некоторые другие пробелы.
- Садитесь, - приглашает меня хозяйка, освобождая стул от живописно развешанных на нем пестрых передников ручной работы. И, замечая вопрос в моем взгляде, добавляет: - Я, знаете, в данный момент рисую пейзаж, пытаясь исходить из колоритных сочетаний, которые характерны для наших фольклорных передников…
- Ага, - киваю, - а когда рисуете передники, вы, наверно, используете цветы пейзажа, не так ли?
- Возможно, - улыбается Лида. - Только рисую не передники, а пейзажи и портреты. Художники вообще делятся на декораторов и живописцев. Я принадлежу ко вторым.
- Ага, - повторяю, сажусь и оглядываюсь. - Не вижу, однако, здесь портрета вашего недавнего квартиранта.
- А вы знаете, что почти угадали? - говорит Лида, снова улыбаясь. - Я действительно собиралась писать его портрет, но была занята двумя большими пейзажами. Ну ничего" время есть, и портрет напишу.
- Время есть, это верно. Плохо только, что модели уже нет.
Художница смотрит на меня вопросительно. Я тоже смотрю на нее и говорю:
- А сейчас вы почти угадали. Да, это так: умер человек.
- Жалко…
- Портрет? Или…
- Ну что вы: "портрет1'… - хмурится Лида. - Человека жалко. Хотя…
- Что - хотя? - интересуюсь я.
- Хотя он был из тех людей, которые вызывают не только сожаление, но и что-то вроде страха.
- Страха?
- Ну да, страха. Когда видишь, как он сидит молча там, в углу на стуле, со своей длинной шеей, на которой выступает адамово яблоко, торчащее над крахмальным воротником, с погасшим и все же каким-то настороженным взглядом, с этим носом, изогнутым, как хищный клюв, всегда вспоминаешь орла-стервятника в зоологическом саду. Так и хочется его нарисовать, похожим на старую и уставшую разбойницу-птицу…
- Интересно… хотя и не очень привлекательно. А он часто тут сидел, возле вас?
- Каждый день. Там нет печки, и, поскольку уже холодно, я приглашала старика сюда, в тепло. Он входил, садился на стул в углу и так и сидел часами, почти не двигаясь.
- Идеальная модель. А что он говорил в паузах?
Лида наморщила нос с легким презрением:
- О чем может говорить такой человек?.. Человек, пришедший из прошлого… Так я и собиралась назвать портрет: "Человек из прошлого". Редкий экземпляр породы, которая питалась только награбленным и теперь почти исчезла. Вы лично были знакомы с ним?
- Познакомились, - говорю. - Впрочем, совсем бегло. Это было в зале для аутопсии.
Лида снова нахмурилась:
- Там - другое дело. Надо было видеть его тут, как он сидел, сжавшись, на своем стуле, - словно дремал и подкарауливал кого-то одновременно. Человек, для которого не было больше смысла грабить, которому уже некого было грабить, у которого не было уже сил грабить, но чьи рефлексы хищника до сих пор сохранились.
- Гм… У вас, я вижу, склонность к анализу. Наверное, профессия ваша этого требует. А у моей профессии более скромные запросы. Так о чем, говорите, вы беседовали с "хищником"?
- О чем можно с таким беседовать? - отвечает Лида почти с досадой. - У него в голове все крутилось вокруг денег. Достану новый холст: "Дорого ли сейчас полотно? - спрашивает. - А краски? Много ли красок уходит на картину? А за сколько можно продать, скажем, эту картину?" И все в таком роде. Помню, писала один пейзаж. "Кому вы его продадите?" - спрашивает. "Я, в общем-то, не думаю его продавать", - говорю. "Тогда зачем рисовать?" - "Так, нравится мне". Не может этого понять. Делать что-то, не будучи уверенным, что сбудешь, - это ему представляется бессмысленным.
- Действительно, интересно, - замечаю я, пытаясь сдержать зевок.
- А о себе он что-нибудь говорил?
- Ничего. Один-единственный раз речь зашла о годах, проведенных им в тюрьме. "Долго сидел, - сказал он. - Но совершенно заслуженно".
- Умное признание.
- Да, но он имел в виду совсем другое. "Каждая глупость, - говорил он, - наказывается. Моя глупость состояла в том, что я не бежал пятого сентября". Какого разговора вы хотите от человека, который не понимал, что вся его жизнь была сплошной глупостью.
- Только глупостью зловещей, - уточняю я. - За которую расплачивался не он один.
- Вероятно, - ¦ соглашается Лида.
Наступает короткая пауза, которая предоставляет девушке возможность вспомнить о своих хозяйских обязанностях.
- Чем вас угостить?* - спрашивает она и, чтобы предупредить слишком большие претензии, быстро добавляет: - В сущности, у меня есть только коньяк.
"Единственное, что я пью", - чуть не вырвалось у меня, но я вовремя сдерживаюсь - мой визит носит чисто официальный характер. Поэтому я стоически отказываюсь:
- Мерси. Не переношу алкоголь. Я бы закурил сигарету- если разрешите и если все эти ваши бутылки не содержат взрывчатых веществ.
- Курите спокойно. Можете даже угостить и меня.
Закуриваем. Лида садится на табуретку возле меня и довольно неуклюже пытается справиться со своей сигаретой.
- Честно говоря, я не курю и дыма терпеть не могу, но говорят, что в курении есть какой-то артистизм. А вы как считаете?
- Я не задумываюсь над этим. В данной области я просто скромный эмпирик. А какие у вас еще впечатления от поведения Медарова?
- Впечатления?.. Больше всего меня, например, удивляла его отчужденность от окружающего мира. Я видела, как он возвращается после обеда из ресторана… Он выпивал там рюмку мастики… Идет медленно, смотрит в землю, с палкой и в черном пальто. Какая-то тень из прошлого, попавшая по нелепой случайности в наше время, в нашу жизнь, на свет солнечного дня, в обеденную сутолоку, - человек из прошлого, полностью изолированный от всего, что делается вокруг… Так я и хотела назвать картину: "Человек из прошлого"… - Лида снисходительно улыбается:
- Картины рисуют не только для украшения дома. Это человеческий документ…
- В наших архивах достаточно подобных документов. Не нужно заполнять ими еще и искусство.
- Ваше замечание заслуживает внимания, - говорит Лида, скользя взглядом по моему лицу. - А что вы думаете об абстракционизме? Меня интересует мнение неспециалиста на этот счет.
- В таком случае спросите своего отца.
- Отца?! - Лида гасит сигарету о мольберт, решив наконец отказаться от досадной затеи. - Для моего отца существует одна-единственная тема: мученический путь Косты Сиракова в этой бренной жизни. Наверно, он успел ввести вас в эту тему?
- Кажется, да. А почему вы не сделаете что-нибудь, чтобы хоть отчасти сгладить отношения ваших родителей?
- Потому что, несмотря ни на что, я их люблю и, следовательно, не желаю их гибели.
- Не совсем вас понимаю.
- Если мне удастся их помирить, это будет для них смертью. Они умрут в тот же день. Оба.
- Подумайте!
- Да-да. Если лишить отца его мученической позы, а мать - ее нытья, это значит превратить их жизнь в истинный ад. И они исчезнут.
- Пожалуй, - соглашаюсь, - вы лучше их знаете. И вообще, это к делу не относится.
Я поднимаюсь, чтобы загасить сигарету, нахожу какую- то глиняную посудину и, поскольку я уже встал, решаю, что могу уходить.
- Но вы все-таки не высказали мне свое мнение об абстракционизме… - говорит Лида, видя, что я застегиваю плащ.
- Как раз в данную минуту я его уточняю. А вы что думаете о дактилоскопической экспертизе?
- Абсолютно ничего, - пожимает плечами Лида. - И кроме того, не вижу связи…
- Как это не видите? Отпечаток пальца - это своего рода абстрактная картина. С тем различием, что отпечаток пальца может принести какую-то пользу.
- Ага… Значит, все-таки у вас есть определенное мнение. А вы знаете, что на Западе некоторые начинают рисовать прямо пальцами?
Это уже интересно, - признаюсь я. - Особенно если это касается пальцев ног. Но искусство - чрезвычайно богатая область, а в данный момент я чуточку спешу. Так что в другой раз…
Направляюсь к двери, делая прощальный жест рукой. И тут художница вскрикивает:
- Осторожно, провод!
"Провод! Наконец-то!" - мелькает у меня в уме, и я оглядываюсь. Оказывается, я чуть не наступил на провисший со стены провод, оголенные концы которого невинно лежат на полу. Осторожно поднимаю провод, концы его скручены в колечки. Вопросительно смотрю на Лиду.
- Я пользуюсь им для электроплитки, - объясняет она, улыбаясь моему недоумению. - Штепсель сломался, и временно я обхожусь так. Обещали прислать мастера, чтобы сделать всю проводку вместе с отоплением, но никто не приходит…
- Но ведь так вы можете убить человека, - замечаю сухо, аккуратно отодвигая провод.
- Конечно, - улыбается Лида. - Но зачем убивать человека?
Она, бедная, не знает, что я не привык отвечать на подобные вопросы - обычно я их сам задаю. Смотрю на нее испытующе. Есть люди наивные. Есть люди, которые притворяются наивными. Не всегда легко отличить одних от других.
- У кого, кроме вас, есть ключ от этого помещения?
- У отца. Он хранит второй ключ.
Восстанавливаю прерванный прощальный жест и отворяю дверь.
За спиной слышу приветливый голос хозяйки:
- Заходите!
"Может быть, и придется", - говорю про себя, быстро спускаясь по лестнице. Хотя и не желательно. Затрагивает профессиональную честь. Если второй и третий раз встречаешься с одним и тем же свидетелем, это обычно означает, что ты недостаточно квалифицированно провел с ним первый разговор.
Снаружи послеполуденное солнце греет с необычайным для осеннего светила энтузиазмом. Молодые люди дефилируют по тротуарам. Они вышли на улицу, не выучив, вероятно, уроков на завтра. Я тоже еще не знаю своего урока, поэтому решаю использовать свободное время для того, чтобы заскочить в управление.
После роскоши солнечных улиц канцелярия моя выглядит мрачной и сырой. Здоровая деловая атмосфера, свободная от соблазнов безделья. Швыряю плащ на стул и берусь за телефон. Мне нужны несколько обычных справок об адресах, лицах и их гражданском состоянии. Это поможет спаять уже наличествующие мелкие детали в некий конгломерат.
Разговоры по телефону не отнимают у меня бог весть сколько времени. По этому можно судить о том, что наличествующие детали не только мелкие, но и весьма малочисленные. Когда-то, в начале службы, этот медленный, мучительный отрыв от старта меня просто приводил в отчаяние. Как будто бежишь во сне - напрягаешь все силы, а не можешь даже оторвать ногу от земли. Потом, конечно, я привык. Точнее, понял, что в таком деле, как наше, нет проку от лишних нервных затрат, что это именно дело, а не матч или состязание с невидимым и неизвестным злоумышленником. Действительно, какое это состязание? Рефери поднимает флажок и дает команду "вперед!". Ты оглядываешься, но, кроме тебя, на беговой дорожке никого нет. "А где соперник?" - спрашиваешь. "А он давно уже умчался", - отвечает рефери и даже не считает нужным уточнить, что означает это "давно".
Гляжу в окно на чистое небо, чувствуется, что становится прохладнее, дневное представление близится к концу. Некоторым людям так везет в жизни, что в это время они уже собираются домой. Есть у меня, например, одна знакомая, которая в этот момент наверняка уже складывает в сумку свои драгоценные тетрадки с классными работами и собирается домой. Не помню, сообщал ли я вам, что она живет в Пернике. Образно говоря, в двух шагах отсюда, принимая во внимание современный транспортный прогресс. Я могу заскочить туда в любое время, жаль, что мне мешают разные истории, которые крутятся в голове.
Впрочем, однажды так и случилось - я заскочил. Совсем недавно, в прошлом году, в это же время. Как раз решал очередную служебную задачу, так что был вполне подходящий момент заняться решением небольшой личной проблемы. Точнее, речь шла об одном визите. Вы догадываетесь, что идти в гости к тетке я не собирался. А собирался ехать на вокзал. На площади Ленина в ожидании трамвая я заметил цветочный магазин. Это мне напомнило, что с пустыми руками в гости не ходят. Особенно в известных случаях. Я вошел в магазин, ткнул пальцем в первый попавшийся растительный вид:
-* Сделайте, пожалуйста, красивый букет.
Продавщица любезно принялась подбирать цветы.
- Кто-то из ваших близких умер? - с участием спросила она.
Терпеть не могу людей, которые все время задают вопросы. Есть, конечно, профессии, в которых нельзя без них обойтись, но цветоводство, я думаю, не относится к их числу. И потом, почему со мной все говорят о покойниках?
- Никто не умер, - отвечаю. - Почему кто-то обязательно должен умереть?
- Я только спрашиваю, - говорит девушка. - Эти цветы обычно покупают на похороны.
- Гм… Я не знал, что у цветов есть ритуальное деление. Мне нужны цветы для молодой женщины. Живой. Совершенно живой и здоровой.
- Так и скажите, - улыбается продавщица. - Тогда я вам подберу букет из гладиолусов…
- Делайте что хотите…
Букет действительно получился исключительный. Особенно по размерам. Меня бросало в жар при мысли, что какой-нибудь коллега увидит меня на вокзале со всей этой пышной флорой, которуя я держал в объятиях, словно младенца. Как бы там ни было, я успел с профессиональной ловкостью нырнуть в вагон и инкогнито добраться до Перника. Здесь, однако, меня ждало новое испытание.
- Нет ее, - сказала хозяйка квартиры, разглядывая любопытный растительный комплекс, упакованный в целлофан.
- А где же она?
- Не знаю. Не говорила. Если в школе нет, значит, отправилась в Софию, к матери.
- Хорошо, - говорю я, - схожу в школу. А если она вернется, скажите, что приходил Антонов и еще придет. Где, кстати, эта школа?
Хозяйка с готовностью объяснила мне, как дойти до школы, продолжая с любопытством разглядывать моего "младенца". Можно было подумать, что она впервые в жизни видела гладиолусы…
В школе приятельницы не оказалось. При повторной проверке дома выяснилось, что она не возвращалась. Самым разумным было бы пуститься в обратный путь. Но букет?! Меня уже начинало колотить при мысли, что я снова буду таскаться по поездам и трамваям с этим огромным сентиментальным букетом. Я бы мог, конечно, зашвырнуть его куда-нибудь в угол. Но это было бы малодушно, если не просто преступно. Это был не мой букет. Он был кому-то предназначен - значит, не был моим и я не мог распоряжаться им как хочу.
Я расположился в ближней кондитерской, не спуская глаз с дороги, которая вела от станции.
Молодые люди поглядывали на меня с интересом, даже, как мне показалось, с известным удовлетворением: "ждет ее, дуралей, а она не идет…" Я встал и вышел на улицу, делая вид, что изучаю город, этот славный центр героического шахтерского края. Букет, однако, все портил: кто изучает шахтерский быт с букетом гладиолусов в руках?
Подошло время обеда. Все-таки какое-то дело. Я зашел в ресторан и попросил гардеробщика спрятать букет. Но спрятать его было негде. Так что он украсил мой собственный столик. Понятно, снова многозначительные взгляды и полуулыбки, особенно когда проходит время свиданий. Следовало опять сменить место пребывания. Третья инспекция в доме пропавшей - третья неудача. Продолжающиеся прогулки по улицам с целью изучения шахтерского быта. Я уверен, что в этот послеобеденный час меня знал уже весь город. "А-а, это который с букетом", - наверно, говорили люди, когда речь заходила обо мне. Милиционер на площади неоднократно подозрительно смотрел в мою сторону. "Не хватало еще, чтобы ты ко мне подошел", - думал я, подогревая себя. В общем, на душе у меня накипело…
Начало смеркаться. Ночь приютит страдальца. Самое главное, скроет букет от любопытных взглядов. Я уже и так выбирал самую темную часть улицы. Наконец, после заключительной и безрезультатной проверки на месте, я решил отправиться на станцию.
Вокзал был ярко освещен. Из только что прибывшего поезда высыпала толпа народа. Я искал глазами какой- нибудь самый незаметный угол, как вдруг услышал знакомый голос:
- Боже мой, Петр!
- Да, это я.
- Бедняжка! Ты давно тут?
- Нет… Всего лишь с утра…
В этот момент моя приятельница заметила "младенца" в моих руках.
- Какие прелестные цветы… - сказала она, хотя букет походил больше на увядший салат.
- Это тебе, - говорю. И, только отдав букет, я почувствовал, что моя рука почти окоченела.