- С кем?
- С месье Алланом Ванлоо, который должен подписать чек!
- Как я могу быть с ним в заговоре? Я в городе приезжий и…
- А кто вам дал мой адрес? - торжествующе закричал ростовщик. - Отвечайте! Ваша хитрость не пройдет, мой дорогой месье!
- Я вас не понимаю, - пробормотал доцент. - Месье Аллан Ванлоо даже не подозревает о моем визите к вам. Даю вам честное слово, мой чек в полном порядке! Я…
- Уверяйте в чем хотите! - вопил человек в качалке, а его смуглая рука трясла колокольчик. - Вам меня не провести! И Аллану Ванлоо тоже! Так и скажите ему при встрече! И пусть, прежде чем еще кого-нибудь посылать ко мне за деньгами, вспомнит про двадцатое число! Так и скажите ему, это мое последнее напоминание!
Качалка летала взад и вперед, как обезумевшая катапульта, а тем временем служанка выпроваживала доцента Люченса, чье лицо выражало глубокую скорбь по поводу того, что ему приходится отступать таким жалким образом. Но как только доцент оказался на улице, выражение это изменилось как по волшебству. Вместо разочарования на нем появилось теперь глубокое раздумье.
Аллан Ванлоо оплачивал свои удовольствия, авансом тратя будущее наследство. Доцент вспоминал своих товарищей по университету, которые с помощью векселей и займов добывали средства для развлечений. Потом это дорого обходилось - им самим или другим. А то, что было дорого в Швеции, наверняка было очень дорого на Ривьере. "Скажите ему, пусть вспомнит про двадцатое число". До двадцатого оставалось недолго - немногим больше двух недель. "Человек, у которого за душой нет и, скорее всего, никогда не будет ни сантима"…
Пока что, решил доцент Люченс, два первых вопроса можно оставить без внимания. Третий сулил обильную пищу для размышлений.
4
Доцент медленно шел домой по променаду. На востоке виднелись красные скалы, где когда-то, пятьдесят тысяч лет назад, первобытный человек Homo primigenius заложил славу Ривьеры как места, где можно было перезимовать; на западе высилась гора Tête du chien, охраняющая Монте-Карло. Пятьсот веков… Но так ли уж велика разница между теми, кто разгрызал медвежьи кости, чтобы добраться до мозга, и теми, кто ужинал на серебряной посуде после попыток сорвать банк? И те и другие в равной мере были готовы на все, лишь бы удовлетворить свои потребности и страсти.
Доцент вздрогнул. Кто, как не Мартин Ванлоо, сидел перед баром мадемуазель Титины? На его столике стояла наполовину опорожненная бутылка шампанского, и, судя по виду Мартина, выпитое уже оказало на него свое действие. Он увидел доцента и стал делать энергичные знаки, подзывая его к себе. Люченс отозвался на зов прежде всего из вежливости, то был отклик на вчерашнее гостеприимство. По какому случаю Мартин предавался возлияниям?
Ответ на этот вопрос не заставил себя долго ждать.
- Са-садитесь! - попросил Мартин. - Have one on me… - ясное дело, плачу я, как же иначе! Бокал месье Люченсу! По-вашему, я начал с утра пораньше? Но, скажу вам, нервы мои этого требуют! Сначала эта смерть, а потом этот болван доктор, который потребовал вскрытия! Вскрытие! Смех один! Я с-сказал ему это с-сразу… Думаете, он меня послушал? Вскрытие! Будто Артуру м-могло в голову прийти покончить с с-собой! Или дать себя убить! Смех один! Что ж… я уступил… мы уступили, и вчера днем он провел это свое вскрытие. Конечно, без шума… просто чтобы с-свою с-совесть профессиональную успокоить… Смешно… но чертовски для нас неприятно!
- И что же, - спросил доцент не без легкой дрожи в голосе, - каков результат вскрытия?
Мартин взглянул на Люченса поверх бокала.
- Что за странный вопрос! Неужто вы думали, что Артуру могла прийти в голову мысль покончить с собой? Или дать себя убить? Ev'ything a'right, of course! Ясное дело, все в порядке! Никаких следов стилета, пуль, удушения или яда! Так что послезавтра погребение в семейной часовне.
Доцент схватил полный бокал шампанского и залпом его осушил.
То-то будет смеяться директор банка Трепка! Люченс уже заранее слышал его смех.
Глава шестая
Лорд Питер идет к доктору, мистер Френч - в библиотеку, а отец Браун - в кондитерскую
1
Доцент Люченс не ошибся: Трепка смеялся. Но Люченс не мог предвидеть, каким неудержимым будет веселье банкира. Датский член детективного клуба хохотал так, что по его розовым щекам струились слезы, а крошечный ротик едва не разорвался. При этом банкир со стонами излагал свои мысли и рассуждения по поводу результатов вскрытия. Ох! Ха-ха-ха! Вот что бывает, когда любители начинают изображать Шерлока Холмса! Ох! Ха-ха-ха! Вот что бывает, когда они начинают собирать оберточную бумагу и отпечатки! Трое братьев препираются между собой, им не хватает денег, но каждый из них рассчитывает на наследство. И вот один из них умирает - вжик! стало быть, один из оставшихся его убил! Истинная шведско-норвежская наивность! Святая простота…
- Очень смешно! - прошипел доцент, которого начали раздражать насмешки банкира над поэтом и над ним самим. - Смешно во всех отношениях… если отвлечься оттого, что лично я обычно не веселюсь, когда кто-нибудь умирает! Но позвольте мне обратить внимание на одно из ваших замечаний, милейший Трепка. Вы говорите, что каждый из братьев ожидает наследства. Откуда вы это знаете? Вы что, узнали, как составлено завещание?
Смех банкира прекратился точно по мановению волшебной палочки. В его голове стремительно завертелись мысли. По тому, как было составлено завещание, вовсе не все братья могли рассчитывать на наследство. Но если он признается, что ему это известно, он обнажит свою ахиллесову пяту - обнаружится, что он предпринимал расследование! А расследование плохо вязалось с тем высокомерием, с каким он отнесся к соображениям двух своих коллег. Нет, ни одна душа не должна знать о шагах, которые он предпринял!
- А почему бы завещанию не быть таким, каким обычно бывает завещание? - огрызнулся банкир. - Какие у вас основания в этом сомневаться? - спросил он, перенося боевые действия на территорию противника. - Или вы пытались узнать, как оно составлено? - вопросил он тоном, который явственно показывал, что у него на сей счет имеются определенные подозрения. - Если нет, то самое время это сделать! - презрительно засмеялся он. - Даже самые фантастические теории должны иметь под собой хоть какое-то обоснование!
- Нет, - спокойно сказал доцент, - я не пытался узнать, что написано в завещании. Это была бы слишком щекотливая задача для простого историка религии. Она больше подходит для директора банка, - добавил он, бросив на директора банка поверх очков взгляд, от которого Трепка уклонился. - Но мне - гм - довелось побеседовать с одним из местных жителей, который обронил весьма любопытное замечание. Он сказал, что один из братьев Ванлоо не имеет ни гроша и "кто знает, получит ли хоть какое-нибудь наследство". Если бы завещание было таким, каким обычно бывает завещание, вряд ли на этот счет возникли бы сомнения. Но если, напротив, все состояние предназначено одному из братьев, сразу же обнаруживается некоторое основание для - гм - фантастических теорий. Как, по-вашему?
- А кто тот человек, с которым вы говорили? - спросил Трепка. "Наверняка Люченс побывал у Пармантье", - пронеслось в его мозгу.
- Этот человек, - уклончиво ответил доцент, - вполне достоин доверия. Я повторил его слова, просто чтобы показать, что сомнение может быть построено на такой же зыбкой почве, как и вера. Эту истину человечество забыло за последние два столетия!
Директор банка яростно затянулся сигарой.
- Вы хотите сказать, что намерены оспорить результаты вскрытия? - воскликнул он, - Доктор Дюрок считается лучшим врачом Ментоны, он сделал анализ и получил определенный результат. Может быть, вы не согласны, что этот результат подрывает основы ваших с Эббом рассуждений? Скажите мне, что это не так, - потребовал банкир. - Вы же сами в некотором роде ученый!
- В некотором роде да, - подтвердил доцент, - хотя вы едва ли относитесь к моей науке с таким же почтением, как к медицине! Вы говорите об анализе, проведенном доктором! Все так называемые точные науки строятся на анализе, и я не стану спорить, что этот метод дал великолепные результаты! Но я спрашиваю себя, не заводит ли, не завело ли уже его применение слишком далеко? Когда анализируют слишком долго, дело кончается тем, что предмет анализа куда-то исчезает и картина мира превращается в набор размытых пятен, как на некоторых современных так называемых произведениях искусства.
- Это доктор Дюрок дал вам повод для столь глубокомысленных софизмов? - спросил директор банка. - Не желаете ли вы сказать, что его анализ неправилен, потому что он дал не тот результат, которого вы ждали?
- Наоборот, я совершенно уверен, что анализ проведен по всем правилам науки, - заверил Люченс. - Я только хотел сказать, что кроме анализа существует нечто, именуемое синтезом, и что наука забывает об одном в пользу другого. Психоанализ разлагает душевную жизнь на некоторое количество элементарных инстинктов и говорит: все ясно, это и есть душа. Но с таким же успехом химик мог бы разложить поваренную соль на хлор и натрий и сказать: это и есть целое.
- Но разве соль не состоит из натрия и хлора? - ласковым голосом спросил Трепка. - Помнится, нас так учили еще в школе.
- Все правильно, - ответил доцент, - но вы забываете одно: и хлор, и натрий - элементы, опасные для жизни, это яды. Во всяком случае, химический процесс соединяет их во что-то новое, в субстанцию, совершенно необходимую для жизни, - соль! Анализ верен, но без синтеза ложен в своей основе.
Трепка на мгновение задумался, но потом от души рассмеялся.
- Ха-ха-ха! Хлор и натрий сами по себе ядовиты, но их соединение безвредно. Так, может, имеются вещества, сами по себе безвредные, но их соединение - яд? Может, Артур Ванлоо пал жертвой именно такого соединения? Не так ли? Вы ведь к этому гнете? Скажите прямо!
- Я таких веществ не знаю, но если бы они и были, их обнаружил бы доктор Дюрок. Я только хотел предостеречь вас, дорогой друг, от излишнего увлечения анализом. Если слишком долго анализировать лес, его перестаешь видеть за деревьями! Мне кажется, в нынешнем деле вы склоняетесь именно к этому.
- В нынешнем деле! Опять дело! Мнение доктора ничего не значит, обыкновенный здравый смысл ничего не значит, Артур Ванлоо убит, хотя и здравый смысл, и наука говорят обратное! Его убили синтетическим способом! Почему бы не быть синтетическому убийству, когда есть синтетическая резина и синтетическое масло? "Первое в мире синтетическое убийство, разоблаченное доцентом Люченсом. Неслыханная сенсация! Все подробности в сообщениях нашего местного корреспондента К. Эбба". Нет, эта шведско-норвежская наивность сведет меня с ума!
Только при последних словах Кристиан Эбб очнулся от раздумий, в которые был погружен и из которых его не смогли вывести ни сарказмы Трепки, ни реплики доцента.
- Шведско-норвежская наивность! - пробормотал он. - Возможно, но…
- Ты утаил сие от мудрых и разумных и открыл то младенцам! - закончил банкир.
- Но вы не станете оспаривать, что молодого человека, который в половине одиннадцатого вечера был в полном здравии, утром нашли мертвым, и никаких видимых причин смерти нет. По-вашему, это нормально?
- Я не называю это нормальным или ненормальным. Я опираюсь на мнение доктора, который говорит, что для похорон нет никаких препятствий. Вы станете это оспаривать?
Эбб не ответил.
- В чем дело? Опять в оберточной бумаге и в следах на земле? - осведомился Трепка. - Или появилось что-то новое? Может, у вас тоже есть синтетические источники познания? - добавил он уничтожающим тоном.
Эбб взглянул на него.
- Скажите, - начал он, - вы ведь, кажется, по утрам прогуливаетесь в районе порта?
Лицо банкира тотчас изменило выражение.
- Да, я там прогуливаюсь, потому что мой отель расположен поблизости.
- Стало быть, вы прогуливались там и вчера утром?
- Конечно. А в чем дело? Я что, оказывается, замешан в убийстве?
- И вы ничего не видели?
- Я видел пароходы, лодки, рыбачьи сети, рыночных торговок и…
- Но ничего такого, что бы вас поразило?
Трепка закурил новую сигару.
- Поразило! Поразило? Вы не могли бы выражаться яснее?
- Странно, - сказал Эбб, - что именно вы, такой наблюдательный, ничего не заметили. Это доказывает, как мало можно полагаться на свидетельские показания. Но все же это странно!
- Сплошные загадки! - воскликнул Трепка. - Если ваши стихи похожи на ваши рассуждения, вашу поэзию можно было бы использовать как головоломку в любом семейном журнале. К чему вы клоните? - Он с такой силой ткнул в пепельницу сигарой, что та погасла, рассыпавшись дождем искр.
В разговор вмешался доцент.
- Что такое увидел наш друг Трепка, о чем он нам не рассказал? - спросил Люченс, блеснув глазами. - Говорите же! Не томите!
Банкир, который вопреки всем священным правилам любителей табака попытался вновь раскурить изувеченную сигару, отложил ее в сторону с таким видом, точно она обожгла ему рот.
- Что вы сказали, Люченс? Я что-то увидел? До сих пор я думал, что вы человек разумный, но…
- Вчера в половине восьмого утра, - обратился поэт к доценту, - Аллан Ванлоо сидел в припортовом кабачке и пил абсент. Не в его привычках посещать такого сорта кабаки. Не в его привычках также пить абсент, и уж тем более трудно представить себе его пьющим до завтрака абсент в такого сорта кабачке. Тем не менее вчера утром он именно этим и занимался, и притом столь основательно, что вышел из заведения, едва держась на ногах. Я знаю все это от Женевьевы, а она услышала новость от приятельницы, которая торгует рыбой возле порта. Весь портовый квартал судачит только об Аллане Ванлоо и его визите в "Бар друзей"! По-видимому, единственный, кто ничего не видел, - это наш друг Трепка, который любит гулять в этом квартале! Не странно ли?
Залившись резким смехом, директор банка во второй раз раздавил в пепельнице сигару.
- Можно подумать, я попал на допрос в пещеру доврского короля, - воскликнул он. - Аллан Ванлоо пережил шок, он потерял брата, ему нужно подкрепить нервы, и поскольку престарелая миссис Ванлоо держит спиртные напитки под замком, он спешит в город выпить в дешевом кабачке - возможно, у него туго с наличными. И этого довольно, чтобы все сплетницы в квартале, сдвинув головы, зашептались: вот идет убийца! И это присловье передают дальше людям, которые…
- Продолжение нам известно, - заверил его Эбб. - Но ответьте только на один вопрос, дорогой Трепка: почему вы не сказали нам, что вы его видели?
- Потому что я христианин! - зарычал банкир так, что задрожали стекла. - Потому что я не хочу давать ложных показаний против своего ближнего! А под ложными показаниями я подразумеваю досужие сплетни, на основе которых праздные люди способны возводить безумные теории, которые… Всего хорошего! - И Трепка скрылся в саду с огрызком сигары в зубах.
Двое оставшихся в комнате членов скандинавского детективного клуба задумчиво посмотрели друг на друга.
- Это что, окончательный разрыв? - спросил поэт. - Начало гражданской войны между скандинавскими народами?
- Не думаю, - успокаивающе сказал доцент. - Если Трепка умолчал о том, что видел, то лишь потому, что в глубине души он и сам сомневается. Меня не удивит, если окажется, что он предпринял самостоятельное расследование, в точности как вы!
- Кстати, о расследованиях, - сказал Эбб, убирая челку со лба, - не нужны ли вам деньги, дорогой Люченс?
- Что вы сказали? - растерянно переспросил доцент. - Не нужны ли мне деньги?
- Боже мой, да это со всяким может случиться. Так нужны или нет?
- Нет… Но почему вы спрашиваете?
- Просто чтобы предостеречь вас от частных банкиров! Они дерут такие проценты, что обращаться к ним можно только в случае крайней нужды!
- Вот как! - серьезно ответил Люченс. - И в самом деле, по-моему, я слышал об этом еще от кого-то. В особенности предостерегают от некоего месье Терона с виллы "Душенька"… Знаете вы такого?
- Лично нет, но мне случается проходить мимо его виллы. И когда вижу его с маленькой дочерью на коленях, я всегда вспоминаю троллей с рисунков Вереншольда. Еще раз повторяю, дорогой Люченс, если вам понадобятся деньги, обращайтесь не к нему, а ко мне! Мой последний поэтический сборник, слава богу, разошелся очень хорошо.
- Искренно рад, - сердечно сказал доцент. - Спасибо за предложение, но, к счастью, у меня есть и аккредитив, и чековая книжка шведского банка.
И мужчины простились друг с другом с важностью, достойной авгуров. А через десять минут Эбб уже шел к доктору Максансу Дюроку.
2
У себя в приемной, куда впустили наконец норвежского поэта, доктор держался подчеркнуто профессионально. Встреча в парке виллы Лонгвуд, несомненно, выветрилась у него из памяти. Он тщательно и долго выслушивал легкие поэта, после чего заявил, что никакой опасности нет, и при разумном образе жизни в здешнем климате пациент может дожить до самого почтенного возраста.
- Стало быть, мне не грозит внезапная кончина, постигшая нашего общего знакомого Артура Ванлоо? - спросил Эбб с лучезарной улыбкой, которая обыкновенно обезоруживала даже критиков из "Тиденстайн".
Доктор сдвинул брови, образовавшие на переносице черный узел, и внимательно вгляделся в лицо Эбба.
- Ах да, конечно, - пробормотал он наконец, - мы встретились в парке… Нет, если вы будете жить так, как я сказал, беспокоиться вам не о чем. Хорошо…
Излишне говорить, что визит поэта к доктору был вызван не медицинскими, а детективными причинами. Эбб прекрасно знал, в каком состоянии его легкие. И, обложив свою добычу-доктора, он не собирался ее упускать. Он заулыбался еще лучезарнее и вовсю заработал языком.
- Да, мы встретились в парке… Я слышал, вы собирались провести вскрытие, а потом узнал, что результат оказался именно таким, какого следовало ждать. Я очень рад. Мы ведь все читаем детективы, а меня и двух моих друзей, как ни странно, попросили стать членами комитета по изданию детективных романов… Кстати, мы все трое познакомились с Артуром Ванлоо. И когда на следующее утро мы узнали о его смерти…