"Этим хламом пытаются подпереть покосившуюся жизнь", - подумал Найджел с какой-то даже жалостью к сыну Миллисент Майлз. Инспектор Райт сел на стул рядом с газовым камином со старомодной решеткой, какие ставят в детских.
- Разрешите выразить вам соболезнование по случаю вашей утраты, сэр, - начал он официально, однако не только для проформы, но не без чувства в голосе.
Лицо молодого человека передернулось, а потом скривилось в презрительной гримаске.
- Давайте без предисловий. Я не люблю обмениваться пустыми любезностями. Смерть матери - никакая для меня не утрата. Она исковеркала мой характер, вам это любой скажет.
Если эти слова были произнесены для того, чтобы шокировать или произвести какое-либо впечатление на инспектора Райта, они не возымели успеха. Райт, смотревший на него, как ребенок на невиданного зверя в зоопарке, сухо ответил:
- Ладно. Мне только легче. Где вы были в пятницу с четырех тридцати до семи часов вечера? Здесь, как я понимаю?
- Я уже это говорил вашему подручному.
- А потом?
- Ждать я больше не мог. Сговорился с друзьями вместе поужинать.
- Вы кого-нибудь ждали, кто не пришел?
- Да. Мать.
Инспектор Райт, который всегда умел сделать вид, будто его чертовски интересует то, что ему говорят допрашиваемые, мог теперь выразить искренний интерес.
- Когда она должна была прийти?
- Предполагалось, что после работы - между половиной шестого и половиной седьмого.
- Вы сговорились заранее?
- Са se dit. - Обернувшись к полицейскому в штатском, который стенографировал беседу, Киприан Глид перевел: - Надо полагать.
- Когда вы договаривались о встрече?
- Накануне. По телефону. Я позвонил ей в издательство и попросил заглянуть ко мне на следующий день по дороге домой.
- У вас были для этого какие-нибудь особые причины, сэр?
Белые зубы Глида сверкнули в кустистой бородке.
- Конечно, были. Я никогда не жаждал общаться с матерью просто так.
- А какова была цель этого свидания?
- Деньги. Я хотел, чтобы она раскошелилась.
- Но она вам только что отказала. В то самое утро, - вставил Найджел.
- Я предполагал, что потом она будет сговорчивее.
- Почему?
- Господи!.. Прошу прощения, сэр. - Это воскликнул сержант, на тетрадке которого вдруг появился один из хомячков. - Что же это?.. Брысь! Пошел вон!
- Спокойно, Фентон. Это золотистый хомяк. Дайте ему погрызть один из ваших карандашей, - предложил инспектор Райт.
Но Фентон уже смахнул зверька на пол, после чего вынужден был обороняться от Киприана Глида, который накинулся на него с криком: "Чертова дубина! Остолоп!" - по-женски пытаясь вцепиться ногтями в лицо. Найджел, стоявший рядом, схватил Глида за руки и снова опустил на стул.
- Фентон, - подмигнул Райт своему помощнику, - прошу вас, ведите себя поделикатнее. Нельзя так жестоко обходиться с животными. Это ведь Божьи твари, хомячки, миленькие, безвредные зверюшки. И давно они у вас, сэр?
Глид хмуро ответил:
- Мать всегда заставляла меня держать в доме животных. Говорят, они полезны для трудных детей. Подменяют объект привязанности для тех, кто эмоционально обездолен, понятно? Ну я и привык.
- Ага… - Райт погладил другого хомячка по шерстке. - Вы рассчитывали, что мать потом станет сговорчивее. Почему вы так решили?
- Спросите Стрейнджуэйза. Может, у него есть на этот счет своя версия.
"Интересно, почему он меня не переносит?" - подумал Найджел. Он принял вызов.
- Вы собирались на нее нажать. Собирались сказать, что видели, как она восстанавливала купюры во "Времени воевать", не так ли?
Киприан сказал с издевкой:
- "Нажать"? Ну, это ваше поколение так выражается! Любите позолотить пилюлю. Почему не сказать просто "шантажировать"?
- Пожалуйста, если вам так больше нравится, - ответил несколько уязвленный Найджел.
- И вы намеревались шантажировать вашу мать? - спросил Райт.
- Это предположение Стрейнджуэйза.
Инспектор не стал настаивать.
- В пятницу вечером, видя, что она опаздывает, вы не подумали ей позвонить?
- Она сидела в издательстве, а там коммутатор работает только до половины шестого.
- А потом, в субботу и воскресенье? - Райт по-прежнему был дружелюбен и цепок, как терьер. - Раз вам так нужны были деньги, вы несомненно пытались связаться с ней в выходные дни.
Киприан осклабился:
- Это что, ловушка? Мне всегда очень нужны деньги. Но я мог и подождать, дело не дошло до крайности. Да и к тому же в эти дни я был в дымину пьян. Запил в семь часов в пятницу. И не просыхал до воскресенья. А с полудня в воскресенье и до утра в понедельник спал, или, как Стрейнджуэйз, наверно, выразится, встречался с барышней.
- С Мириам Сандерс? - осведомился Найджел.
- Совершенно верно.
- Разрешите спросить, сэр, являетесь ли вы по завещанию наследником вашей матери?
- Разрешаю. Думаю, что да, хотя и не уверен. Она меня ненавидела. С другой стороны, она всегда блюла приличия и поэтому считала, что деньги должны остаться "самому родному". - Киприан Глид скривил рот. - Ну а теперь могу ли я тоже задать вопрос?
- Конечно, сэр.
- Вы когда-нибудь встречали в своей практике матереубийц?
- Господи, конечно! Двух или даже трех. Хотя, надо признать, это случай довольно редкий.
Молодой человек был, кажется, слегка обескуражен беспечным тоном инспектора и не стал вдаваться в подробности. Райт записал фамилии и адреса тех людей, с кем Глид провел вечер пятницы и субботу. У Найджела снова стало стрелять над переносицей. Он прилег на кушетку и накапал в левую ноздрю, стараясь не смотреть на акварель на потолке, изображавшую нимфу в объятиях сатира, - к счастью, художник ее не закончил. "Быть может, я недооценивал Глида, - думал он. - Парень, видно, не дурак, и даже, пожалуй, смел, если его вызывающий тон - своего рода отвага, а не просто признак полнейшего отрыва от действительности". Присев, Найджел снова осмотрел эту неправдоподобную комнату. Он был так поглощен своими мыслями, что, когда Киприан спросил: "Ну, как вам нравится моя квартира?" - недовольно сказал то, что было у него на уме:
- Она похожа на мавзолей несбывшихся надежд.
Киприан закатил глаза и повращал ими, сразу напомнив мать, а потом словно окаменел, молча глядя на Найджела.
- А теперь относительно предварительного судебного следствия, сэр. Вам в ближайшее время о нем сообщат. И хлопоты насчет похорон… Думаю, вы предпочтете, чтобы поверенный вашей матери взял их на себя.
- Поверенный? - тупо переспросил Киприан. - Кто? Ах да. Мне почудилось: повешенный…
Фентон уже не в первый раз громко засопел над своей стенограммой: весь его вид выражал крайнее возмущение и антипатию.
- У вашей матери были враги?
- А я все жду, когда мы до этого дойдем. Думаю, что десятки врагов. Если желания могут убивать, то она была поистине неуязвима!
- Но у вас есть основания подозревать кого-нибудь в частности? Вы слышали угрозы или…
- Могу сказать, у кого было достаточно причин свернуть ей шею. У Бэзила Райла. Она водила его за нос. "Любишь меня, люби мои книги!" Господи Боже мой! Но я не думаю, чтобы он это понимал. Влюбленный осел!
Злобное отвращение в его тоне заставило даже инспектора Райта кинуть на него быстрый взгляд. "Ну и ну, - подумал Найджел, - опять Гамлет со своей мамочкой!"
Дальнейшие расспросы не дали ничего нового относительно Райла и других подозреваемых лиц, поэтому все трое удалились.
- Итак, - произнес Райт, когда они, сев в полицейскую машину, направились к дому убитой в Челси, - что вы о нем скажете?
Фентон больше не в силах был сдерживаться:
- Вконец аморальный тип, лично я считаю! Как он говорит о матери, и тут же - чем он занимался со своей девицей. Бесстыжая рожа!
Найджел сказал:
- По-моему, довольно жалкое существо.
- А по-моему, чертовски опасный субъект, - возразил Райт. - Не люблю, когда машина несется по дороге без водителя. Но насколько он хитер? Настолько ли хитер, чтобы придумать эту историю с шантажом матери?
- Это ведь не даст ему настоящего алиби, сэр, - заметил Фентон.
- Нет. Но парень, который намерен выжать из матери деньги, грозя разоблачить ее проделки с корректурой, не станет резать ей горло, пока не убедится, что из нее ничего не вытянешь. Ведь он хочет, чтобы мы так рассуждали, а?
- На мой взгляд, он не из тех, кто может перерезать горло, - сказал Найджел. - Придумал бы что-нибудь позамысловатее и подальше отсюда.
- Но сейчас он вел себя довольно буйно, - заметил Фентон.
- Да, но это был экспромт, милый мой, и к тому же вы зверски обошлись с его любимцем.
- Зверски! Да я…
- А убийство Миллисент Майлз было заранее продумано, - продолжал Райт. - Чем, по-вашему, он "жалок", мистер Стрейнджуэйз?
- Да эта комната. Полна вещей, которые он начинал и не кончал, - следов недолгих увлечений. Пытался доказать себе, что может что-то делать по-настоящему, и все время видел, что ничего не выходит, кроме пьянства, попрошайничества и совращения девчонок.
- Мавзолей несбывшихся надежд, да?
- Мне всегда жалко детей знаменитостей. Они так часто не наследуют таланта родителей, или их упорства, или еще чего-то, что приносит успех. Но они отчаянно стараются хоть чем-нибудь поразить своих родителей.
- Например, перерезать им глотку? - сказал Фентон.
- Фентон, не будьте так прямолинейны, - оборвал его Райт. - Да и сарказм вам не к лицу.
- Слушаю, сэр. Прошу извинить.
- Вы были трудным ребенком, Фентон?
- Нет, сэр.
- В детстве никогда не швыряли безвредных зверюшек?
- Нет, сэр, - сдержанно ответил Фентон. Инспектора Райта подчиненные любили, но поговаривали, что с ним надо держать ухо востро; не всегда можно предсказать, как он на что-то отреагирует, и не всегда понятно, шутит он или делает из тебя отбивную.
Дом Миллисент Майлз в Челси скорее был творением наемного декоратора, чем покойной хозяйки. Правда, она прожила здесь всего несколько месяцев, но в комнатах не было и следа ее личности, они напоминали павильоны выставки Изящного Быта. Если они и оставляли какое-то ощущение, то разве что одиночества: им часто дышат жилища вдов, отставных любовниц и деловых женщин.
Инспектор Райт допрашивал прислугу Хильду Лангбаум - приземистую фройляйн с льняными волосами, а Найджел переводил. Сначала она была испугана и чересчур угодлива, но потом, видя, что английская полиция не собирается ее арестовывать, заговорила охотно, ворча и выражаясь довольно ехидно по адресу своей покойной хозяйки. Мисс Майлз была человеком несимпатичным, временами резким, а то и въедливым, все держала на замке, сама не знала, когда придет и когда уйдет, дома ни с кем не считалась, не ценила высокого кулинарного искусства Хильды Лангбаум, выражалась нехорошими словами.
Да, мистер Глид иногда забегал, но в последние недели его не было. Нет, в пятницу утром, уходя в издательство, хозяйка выглядела как обычно. Бывали ли у нее мужчины? Да, иногда поодиночке, иногда небольшой компанией, когда она давала обед; их имена можно найти в настольном календаре мисс Майлз. Последним посетителем был мистер Райл; он пришел в половине десятого в четверг. Хильда не знает, долго ли он пробыл, она легла спать сразу же после десяти. Появлялся ли здесь некий мистер Протеру? Насколько Хильде известно - нет. А другие сотрудники издательства? Мистер и миссис Джералдайн вместе с мисс Уэнхем в сентябре были приглашены на обед, но с тех пор не появлялись.
В это время приехал мистер Дикин, поверенный покойной. Его пригласили для того, чтобы он вместе с инспектором Райтом ознакомился с ее бумагами. Вдвоем они удалились в кабинет. В сумке мисс Майлз нашли ключ - это, по словам Хильды, был ключ от письменного стола, где хозяйка хранила все свои остальные ключи. Однако ключа к американскому замку боковой двери издательства там не оказалось, и Фентону поручили искать его в других комнатах. Найджел понимал, что ход следствия во многом зависит от того, взяла этот ключ сама Миллисент Майлз или кто-то другой. Если взяла не она, весьма вероятно, что его унес убийца. А зачем ему понадобился ключ? Затем, чтобы войти в издательство после 5.30, когда главный вход будет заперт. У компаньонов и Стивена Протеру ключи от боковой двери есть, и это заставляло предположить, что убийца - либо какой-нибудь другой сотрудник, либо посторонний, знающий тамошние порядки.
Найджел немного побродил следом за Фентоном, а потом вернулся в кабинет. Инспектор подал ему настольный календарь и показал две недавние записи: в четверг - "Р. - 9.30", это явно относилось к визиту Бэзила Райла. На пятницу был назначен завтрак, а под этим - краткое примечание: "Торсдень?!" Найджел спустился в кухню, размышляя, что означает вопросительный знак, восклицательный знак и вообще этот весьма знаменательный каламбур.
Хильда Лангбаум варила себе кофе, и Найджел согласился выпить с ней чашечку. Девушка была явно озабочена своим будущим. Найджел пообещал договориться с поверенным, чтобы ей выплатили жалованье до конца месяца и разрешили, если понадобится, пожить в доме неделю-другую, пока она подыскивает новое место. Ее признательность не имела границ. Найджел завел разговор о ее родине - Нюрнберге. Завоевав доверие, он перевел беседу сперва на ее жениха, чью фотографию она ему показала, а потом на Бэзила Райла. Хильда тут же заахала. Какой прекрасный молодой человек!.. И до чего влюблен. А она-то как с ним обращалась! Холодная женщина, бессердечная, насмешница. Будь он немцем, он бы ее просто побил, заставил на коленях ползать, но англичане - народ мягкотелый, не понимают, что мужчина - хозяин. Вот и бегут, поджав хвост, как мистер Райл в тот вечер.
Хильда не хотела рассказывать это полиции, но мистер Стрейнджуэйз - совсем другой человек, он симпатичный.
- Когда я пошла наверх спать, - рассказывала Хильда, которой лестно было, что ее слушают с интересом, - я услышала в гостиной разговор. Языка, правда, вашего я не понимаю, но все равно не могла не прислушаться. Она его прямо хлестала словами. Словно у нее не язык, а кнут ледяной. Он-то мало говорил, голос у него был убитый, растерянный, будто… будто ангел небесный вдруг взял и плюнул ему в лицо. По-моему, он о чем-то ее умолял, а она смеялась, ну до чего противный был у нее этот смех! А через минуту несчастный мистер Райл как кинется из комнаты и побежал вниз, вон из дома. Меня он даже не заметил. Бежал как слепой, а лицо у него было бледное-бледное, точно у привидения.
IX. Вставка
После обеда Найджел сел изучать автобиографию Миллисент Майлз. Он взял ее в Скотленд-Ярде, когда инспектор Райт кончил свою работу в доме убитой. Обыск не дал никаких результатов, если не считать загадочной записи в пятницу: "Торсдень?!" Поверенный сообщил, что он не составлял для покойной завещания, а так как в ее бумагах завещания не нашли, можно было с уверенностью предполагать, что оно и не существует. Найджел надеялся, что автобиография откроет больше, чем дом в Челси; он принялся за чтение с живейшим любопытством. Миллисент Майлз обладала одним свойством настоящего писателя - отрешась от себя, принимать окраску окружающей среды, растворяться в чужой личности. У нее, правда, это было всего лишь уловкой хамелеона, приемом, который она научилась выгодно использовать. Но она была одним человеком для увлеченного ею Бэзила Райла и совсем другим для язвительного Стивена Протеру.
А какой она была для себя самой? Откроет ли автобиография за этим изменчивым обликом ее подлинную суть или же создаст еще один иллюзорный портрет Миллисент Майлз, ловко приспособленный ко вкусам ее жадных читателей?
Одно было ясно с самого начала: читателя она изображала своим духовником. Она делала вид, будто каждого из них выбирает из толпы, отводит в сторонку и рассказывает то, чего нельзя доверить чужим ушам. Это делалось с редкостным правдоподобием, и нужна была вся твоя трезвость, чтобы заметить, что эта доверительная беседа открывает тебе гораздо меньше, чем кажется. "Ее манера писать, - думал Найджел, - похожа скорее на поверхностную откровенность зеркала, чем на чистосердечие прозрачного стекла". По мере того как он читал, ему становилось все очевиднее, что любое событие, любой персонаж в этой книге были только зеркалом, повернутым под таким углом, чтобы отразить автора в самом привлекательном виде. Когда мисс Майлз исповедовалась в какой-нибудь детской шалости, она создавала впечатление живой веселой девчонки, неуемного сорванца, чьи выходки могут вызывать лишь снисходительную улыбку. Когда она намекала, но очень деликатно, на раздоры в семье, казалось, что слышен шелест довольно прозрачной завесы, которой она прикрывала менее симпатичные стороны своих родителей. До чего же ранимым было это бедное дитя, и как замечательно, что оно не питает к своим обидчикам зла, несмотря на все перенесенные страдания!
"Да, - размышлял Найджел, - вот уж поистине обман, основанный на точном расчете". Однако он скоро был вынужден изменить свое Мнение: Миллисент Майлз, как и большинство популярных писателей этого сорта, неукоснительно верила каждому написанному ею слову - по крайней мере, когда писала - и вовсе не чувствовала в своих писаниях ни противоречий, ни самообмана. И то, как простодушие соединялось в ней с умелой игрой на чувствах читателя, свидетельствовало о необычайной ловкости ума, о предельном эгоцентризме и такой безответственности, которая просто поражала.
Интересно, как же мисс Майлз собиралась объяснить Бэзилу Райлу несоответствие между тем, что она ему рассказывала о своей юности, и тем, что написано в ее книге? Из автобиографии следовало, что ее отец-коммивояжер действительно обанкротился, но не был ни пьяницей, ни садистом. Она изображала его жизнерадостным, хлопотливым неудачником, грешившим скорее пассивностью, чем дурными делами. И мать оказалась отнюдь не распутницей и домашним тираном, - наоборот, она была чопорной женщиной, верующей баптисткой, повинной лишь в том, что беспрестанно пилила мужа и не могла понять девических запросов дочери. Но тем не менее, хотя в начальных главах портреты обоих родителей никак нельзя было назвать сатирическими или обличительными, между строк так и веяло ласковым всепрощением, благочестивой сдержанностью, намекавшей на то, что автор о многом умалчивает. И опять же, в семнадцать лет она действительно пошла работать продавщицей - но только в книжную лавку, для чего ей вовсе не понадобилось убегать из дому.
Найджелу не терпелось дойти до ее девятнадцатилетия, когда, если верить тому, что она рассказала Бэзилу Райлу, ее соблазнили и она родила мертвого ребенка. С какой изворотливостью и прикрасами она расскажет об этом периоде своей жизни? Но вернее всего, это была еще одна мерзкая выдумка, состряпанная для того, чтобы подогреть симпатии злосчастного Райла. Тем не менее, заставив себя ничего не пропускать, Найджел добросовестно пробирался сквозь рассказы о знакомых, бывавших в доме, описания теннисных матчей, забавных эпизодов школьной жизни, пылких восторгов юной Миллисент, вызванных красотами природы и великим наследием литературы; сквозь жалобы на непонимание родителей и душевные переливы чувствительной натуры, которую она скрывала под маской сорвиголовы (весьма при этом благопристойной), сквозь проявления расцветающей женственности, каталоги платьев, которые она носила, и мыслей, роившихся у нее в голове.