- Вы, случайно, не взглянули опять на купюры?
- Нет. Я стал вычитывать дальше, с той страницы, на которой остановился.
- Вы все время находились в комнате с девяти тридцати до одиннадцати, пока верстку не отнесли мистеру Бейтсу?
- Я стараюсь это припомнить с тех пор, как разразился скандал. Наверняка минут пять провел в уборной, я человек устойчивых привычек, но это было, вероятно, без четверти десять. И, конечно, иногда выскочишь с кем-нибудь поболтать. Право же, спустя такое долгое время невозможно все досконально припомнить.
- Таким образом, теоретически, к верстке могли приложить руку в любое время между шестью тридцатью вечера двадцать третьего и одиннадцатью часами утра двадцать четвертого. Потом сделать это мог либо сам Бейтс, либо неизвестная нам Черная Рука в типографии.
- Выкиньте сразу же Бейтса из головы. Он - старый зануда, но никогда ничего не сделает во вред фирме. Однако на мои слова можно полагаться, если предположить, что я говорю правду, - заявил Стивен, лукаво глядя на Найджела.
- Будем исходить из этого предположения, - ответил Найджел. - Во всяком случае, пока.
- Беда в том, что у меня было больше возможностей, чем у любого другого.
- Ну а мотив? Зачем?
- Тут вы правы. Зачем - неизвестно.
Светло-голубые глаза Найджела выражали любопытство, живое, но добродушное любопытство, которое обычно, как под гипнозом, вызывало всех его собеседников на откровенность. Даже тех, кому эта откровенность вовсе не была на пользу.
Он откинулся назад и спросил:
- Как по-вашему, кто это сделал?
Тонкие губы Стивена с опущенными вниз уголками шевелились, подыскивая слова. Что он хотел сказать, Найджел так и не узнал, потому что окошко за его спиной открылось и чей-то голос спросил:
- Как пишется "гекатомба"?
- Я этого слова не употребляю, - желчно кинул через плечо Стивен.
- Но у вас же есть орфографический словарь? - Голова Миллисент Майлз просунулась в окно, как лошадиная морда из стойла. - Ах, к вам кто-то пришел…
- Да.
- Может, вы нас познакомите? - спросил, поднимаясь, Найджел.
- Мистер Стрейнджуэйз - мисс Майлз, - буркнул Стивен. - Он у нас немного поработает.
Миллисент Майлз протянула в окно руку в кольцах:
- Очень рада. Надеюсь, вы меня поддержите. Вы должны повлиять на мистера Протеру, он так упрям!
Найджел не имел представления, о чем идет речь. Наигранно аристократическое произношение, черное шерстяное платье с перхотью на плечах, жемчужное ожерелье, большой рот с торчащими вперед зубами, блуждающий взгляд зеленых и довольно дерзких глаз, характерный для писателей и хозяек салонов. Все это Найджел отметил сразу. Беседовать через окошко было неудобно, пришлось согнуться и стать боком, словно перед железнодорожной кассой.
- Как подвигается книга, мисс Майлз? - спросил он.
Она вдруг стала вращать глазами. У нее, как он потом узнал, была такая манера, до странности не вязавшаяся с ее самоуверенностью, - как видно, пережиток тех дней, когда она была еще нервна, застенчива и неуклюжа.
- Просто мучение! - пожаловалась она.
- А я-то думал, что у вас роды проходят безболезненно, - заметил Протеру.
Мисс Майлз рассмеялась, обнажив большие зубы:
- Обычное мужское заблуждение, правда, мистер Стрейнджуэйз?
- Едва ли, - сказал Стивен. - Ваша машинка с утра трещит не умолкая. Вы творите, как видно, в трансе.
- Но, я по крайней мере, хоть что-то пишу, - парировала она с приторной улыбкой - напрасной, ибо Стивен на нее не смотрел.
Эта перепалка удивила Найджела. Она звучала как ссора старых супругов, у которых оружие от долгого употребления уже притупилось. Правда, Протеру - капризный чудак, от него трудно ждать вежливости и светского обхождения.
- Вы, я вижу, давно знакомы? - спросил он.
Оба ответили почти разом:
- Даже чересчур!
- С июня, когда я стала пользоваться этой комнатой, мы сделались соседями. И я уже привыкаю к странностям мистера Протеру. Как говорится, не бойся собаки, которая лает…
Найджел улыбнулся:
- Я согласен с Кристофером Фраем: для меня лай пострашней укуса.
Мисс Майлз разразилась громким, трескучим смехом:
- Это надо записать.
- Не преминет вставить в книгу, - пробормотал Стивен, - причем без ссылки на источник.
- Зайдите, поболтаем, мистер Стрейнджуэйз. Я на утро работу закончила. А разговаривать, согнувшись пополам, не очень удобно.
Найджел вопросительно поглядел на Стивена, который всем своим видом выражал крайнее отвращение, и, захватив верстку, вышел в коридор. Он заметил, что в дверь мисс Майлз врезан новенький замок. Комната ее была просторнее, чем у Стивена, но обставлена скупо. Посредине, на коврике, стоял стол и канцелярский стул спинкой к двери. Кроме кресла, электрического камина, вазы с цветами на подоконнике и пишущей машинки, больше ничего не было. Рядом с машинкой аккуратной стопкой лежала напечатанная рукопись. В глаза Найджелу бросился квадратный листок бумаги, приколотый к стене.
- Рабочий график, - пояснила мисс Майлз. - Каждый день я удлиняю эту линию, чтобы видеть, сколько я написала. Это меня дисциплинирует.
- Сразу виден профессионал.
- Что ж, писать - моя профессия. Меня бесит интеллектуальное кокетство. У меня есть товар. И я хочу продать его как можно выгоднее. Поэтому мне нельзя снижать производительность. - Она опять завращала глазами. - Вас это шокирует?
Найджел вежливо, но неопределенно хмыкнул:
- А вы давно в издательском деле? Я что-то не припомню…
- Время от времени я беру специальную редактуру. Специализация - бич нашей эпохи. - Мисс Майлз произнесла эту банальность с таким жаром, будто воткнула флаг в землю, куда не ступала нога человека. - Эге, - продолжала она, - да у вас, я вижу, книга Тора?
- Вы его знаете?
- Я слишком многих знаю. Это жестокая расплата за литературный успех - никуда не денешься от своих читателей. Лекции, приемы, письма поклонников, интервью журналистам… Иногда я жалею, что взяла перо в руки. - Мисс Майлз театрально вздохнула.
- Но такая жизнь вам все же нравится? Ведь это пища для вашей автобиографии.
Популярная романистка одарила его по-детски наивным взглядом:
- Вы согласны со мной, что автобиография должна быть до конца и безоглядно откровенной?
- Да - когда пишешь о самом себе. Но если начнешь кидаться на других… - Найджел поднял верстку.
- Да, да. Кажется, с книгой Тора были какие-то неприятности…
- Кому-кому, а вам это известно! - послышалась злобная реплика из соседней комнаты. - И какие именно - известно.
Миллисент Майлз поднялась и захлопнула окно.
- Гадкий карлик, - проворчала она. - Но в своем деле - гений. Приходится терпеть.
В разговоре с эгоистом нетрудно направить беседу в нужное русло так, чтобы он этого даже не заметил; труднее не дать ему уклониться в сторону. В эгоизме Миллисент Майлз, по мнению Найджела, было много ребячьего: неспособность умственно повзрослеть и принесла такой успех этой плодовитой романистке. Она не уклонялась от разговора на занимавшую его тему и явно была уверена, что Найджел просто видный мужчина, которому лестно поговорить с Миллисент Майлз. Найджел, естественно, предоставлял ей в этой беседе ведущую роль. Такая писательница, как она, простодушно заявил Найджел, должна обладать особой наблюдательностью и уметь разгадывать характеры. Будь он одним из хозяев издательства, он сразу бы пришел к ней за советом, тем более что она работала рядом с той комнатой, где нафокусничали с версткой. Она, конечно, целиком погружена в свое творчество, но часто подсознание, особенно у такой чувствительной натуры, как мисс Майлз, воспринимает явления, которые сознание не сразу отмечает. Однако, может быть, ее вообще не было тут двадцать третьего и двадцать четвертого июля?
Вопрос разрешился при первом же взгляде на график. Линия была сплошной в те дни, когда миссис Майлз здесь работала, и намечена пунктиром, когда отсутствовала. Двадцать третьего и двадцать четвертого линия была сплошной. Но что касается тайных посещений соседней комнаты, она ничего припомнить не могла. Она пожаловалась, что люди тут то и дело бегают друг к другу, поэтому она и попросила мистера Джералдайна врезать в дверь замок. Так как отношение Миллисент Майлз к исправленной верстке ограничивалось только ее соседством с местом преступления, Найджелу пришлось оставить эту тему, чтобы не выйти из роли временного редактора. Он попытался подойти к вопросу с другого конца:
- Когда вы заглянули в комнату Протеру, вы сказали: надеюсь, вы меня поддержите…
- Да, об этом нам и надо поговорить с глазу на глаз. - Она понизила голос, кинув предостерегающий взгляд на перегородку между своей комнатой и конурой Протеру. - Когда мистер Райл попросил меня отдать фирме мою автобиографию, мы условились, что "Уэнхем и Джералдайн" переиздадут кое-какие из моих ранних и уже давно распроданных романов. Я убеждена… - В ее зеленых глазах появилось нечто отрешенное, словно она благоговейно взирала на знамение свыше. - Я убеждена, что они дадут духовную пищу молодому поколению. Поэтому позиция Стивена Протеру мне кажется возмутительной!
- Вы говорите, что у вас с мистером Райлом об этом была договоренность? Но в договоре такого пункта нет?
- Джентльменское соглашение. А оно всякой солидной фирмой обычно выполняется.
- Но вряд ли влияние Протеру так велико.
- Что вы, тут его просто боготворят. - В ее манерной речи вдруг зазвучали простонародные нотки. - И мисс Уэнхем почему-то на меня взъелась. Вот кикимора! А если они вдвоем насядут на Артура Джералдайна - он ведь человек слабый…
Найджел предоставил ей трещать дальше и перебирать свои обиды с поистине женской дотошностью. Сохраняя почтительную, но ни к чему не обязывающую мину, как и подобало новому сотруднику фирмы, который не имеет права обсуждать ее действия и в то же время противоречить одному из ее доходных авторов, Найджел под прикрытием футляра от пишущей машинки листал верстку "Времени воевать", пока не дошел до конца главы, вызвавшей весь скандал. Последний абзац был восстановлен: "Надо!" В глаза ему бросилось слово "гекатомба".
Когда Миллисент Майлз замолчала, дабы перевести дух, Найджел поднялся и пообещал ей сделать все, что в его слабых силах. На ходу он будто нечаянно смахнул рукой на пол несколько верхних листков лежавшей лицом вниз на столе рукописи. С пространными извинениями он собрал их с пола и положил на место, успев, однако, пробежать глазами последние фразы, напечатанные мисс Майлз перед тем, как она открыла окно в комнату Протеру. Там не было слова "гекатомба", и при всей высокопарной причудливости ее стиля оно никак не ложилось в контекст.
III. Надо!
Через полчаса Найджел Стрейнджуэйз ел бутерброды и пил шотландское пиво в трактире возле Стрэнда. Это заведение посещали главным образом мелкие дельцы и чиновники - последних выдавали большие черные котелки, надвинутые на уши, и чванная манера разговаривать, а первых - жалкое наигранное благодушие, усвоенное из руководства для коммивояжеров - из главы, где советуют, как завоевать доверие покупателя. Но те и другие были неотличимы в одном: в своей небрежной, уродливой речи; несмотря на отмирание кокни, она свидетельствовала о полном падении языковой культуры. Нет ничего удивительного, подумал Найджел, что народ жадно глотает немыслимые сочинения Миллисент Майлз, - реальность ведь так неприглядна. Но если посмотреть вокруг в таком месте, как это, и сама реальность покажется нереальной. Чиновники и разбитные парни ("Наш представитель мистер Смит посетит вас…") жмутся друг к другу, защищаясь от собственной неполноценности, нервно нахальничают в век Простого Человека, - что их может поддержать, кроме этого абстрактного и лишенного всякого смысла социального статуса? "Призрачный город, - подумал Найджел. - Лондонский мост на веку повидал столь многих. Я и не думал, что смерть унесла столь многих".
Правда, издательство тоже не слишком совмещается с чувством реальности. Да и может ли оно, питаясь такой эфемерной пищей, как слова? Живя на авторах, чьи вороватые самовлюбленные тени плетут паутину слов, чтобы скрыть свой позор, свое бессилие, свою роковую призрачность? Мисс Майлз, которая пишет так много; Стивен Протеру, который, видимо, иссяк; генерал Торсби… Нет, генерал - это совсем другое дело, это человек, который стреляет словами как пулями, чтобы поразить врага.
- Вы верите в случайное стечение обстоятельств? - внезапно спросил Найджел совершенно незнакомого человека - одного из бригады черных котелков, который сел за его столик и безбожно поливал кетчупом холодную отварную лососину.
- Прошу прощения?.. - Субъект разглядывал Найджела негодующе, с подозрением.
- Я спросил, верите ли вы в случайное стечение обстоятельств?
- Ну, знаете, в теперешние времена поостережешься верить во что бы то ни было. А также и невесть с кем разговаривать, - добавил он злобно.
- А вы поменьше остерегайтесь. Это бич вашего брата чиновника. На минуту забудьте про исходящие и присмотритесь к живому человеку. Неужели я похож на мошенника или на пижона?
- Гос..
- Вы совершенно правы. Я сразу понял, что вы тонкий знаток человеческой души. Вот я и спросил: вы верите в случайное стечение обстоятельств?
- Забавно, что вы об этом заговорили, - снисходительно ответил незнакомец. - Только сегодня утром моя супружница…
- Неважно, что думает ваша жена. Я спрашиваю вас…
- Что-то мне ваш тон не нравится.
- В эпоху, перегруженную машинерией и механистической психологией, единственная твердая опора человека - это случайность, прекрасная, своевольная случайность. В обществе, которое поклоняется статистике, случайность - единственное проявление Промысла.
- Да я-то сам человек свободомыслящий…
- Вы, наверно, скажете, что наука, искусство или суровое ремесло раскрытия преступлений должны базироваться на фактах, которые могут быть причинно объяснены. Я с вами не согласен. Наука, которая не оставляет места случайному совпадению, то есть отрицает, что два по-видимому взаимосвязанных события могут произойти одновременно без какой бы то ни было фактической связи друг с другом, - неполноценная наука, ложная наука. Вы уже уходите?
Незнакомец невнятно пробормотал, что вот-де сюда только что вошел один его приятель, и поспешил подальше убрать свою тарелку, свое пиво и свою особу, причем последняя просто обливалась по́том.
Оставшись за столиком один, Найджел продолжал размышлять. Хоть он и защищал только что непредсказуемость и случайность мира, проявляющуюся в совпадениях, ему трудно было принять на веру то конкретное ее проявление, с которым его познакомили утром. Он снова отыскал оскорбительный абзац в книге генерала Торсби. Вот он, вычеркнутый, со знаком вымарки сбоку, зачеркнутым в свою очередь, с пунктиром под вымаранными строчками и словом "Надо!", отчетливо выведенным на полях. Абзац был не длинный, но взрывчатый, как динамит.
"Короче говоря, образ действий губернатора во время беспорядков (если можно применить слово "действия" к тому, кто и пальцем не пошевелил, пока не стало слишком поздно) дает наглядный пример тупой неумелости с начала и до конца и кладет большое темное пятно на и так небезупречную историю нашей колониальной администрации. Твердая рука могла бы сразу обуздать недовольные элементы. Решительные меры даже после того, как восстание набрало силу, позволили бы подавить его с минимальными потерями. Но губернатор, поглощенный более приятными занятиями - приемами, открытием благотворительных базаров и послеобеденной нирваной, - не принял никаких мер и, напротив, мешал военным рассеять толпу. Результатом его преступной нерадивости было большое количество жертв и разрушений. Гекатомба в казармах, где была перебита половина роты сассекских стрелков, - вот одна из ничем не оправданных трагедий, ответственность за которую лежит целиком на ленивом и бездарном администраторе".
Справедлива была критика или нет, но Найджел почувствовал симпатию к автору этих убийственных строк. Глава, которая ими заканчивалась, описывала службу генерала Торсби в должности командующего войсками колонии. Он явно не ладил с генерал-губернатором, требуя принятия мер, когда возникло тревожное положение, и его отозвали в Англию как раз перед началом беспорядков.
…А Миллисент Майлз, еще не зная, что у Стивена Протеру кто-то есть, спросила, как пишется слово "гекатомба".
То, что Найджел успел прочесть из "Времени воевать", вызвало у него уважение и к профессиональным знаниям генерала, и к его литературному стилю. Когда он пользовался выражением "гекатомба", он употреблял его правильно, то есть в значении массового уничтожения или гибели множества людей, но неприязнь к Блэр-Чаттерли возвращала этому слову и старый семантический оттенок - жертвенный.
Книга генерала Торсби показывала, что он отличный военный специалист, фанатически исповедующий собственные принципы стратегии, тактики и материально-технического снабжения. Найджел снова вернулся к первому скандальному куску. Рассказывая об одном из наступлений во Франции в 1944 году, генерал писал:
"Атака увенчалась полным успехом повсюду, кроме участка Пом-Люзьер. Там командовал - к счастью, недолго - генерал Блэр-Чаттерли. Применив по-крымски неуклюжую тактику, он умудрился потерять 2586 человек и значительно повысить боевой дух противника".
Все, кроме первой фразы, было вымарано, а потом восстановлено снова.
Этот лихой выпад еще больше разжег у Найджела желание познакомиться с автором. Найджел договорился встретиться с генералом в его клубе, куда и направил теперь свои стопы.
Лакей проводил его в библиотеку, где генерал сидел один и читал Пруста.
- Ага, Стрейнджуэйз? Надеюсь, вы пьете? Два арманьяка, двойных.
Найджел пожал руку невысокому суховатому подвижному человеку. В лице генерала странно сочетались черты ученого и пирата: седые волосы, высокий лоб, мечтательные голубые глаза, а под ними усы головореза, сочные красные губы и таран вместо подбородка. Голос у него был добрый, но речь, когда он волновался, становилась отрывистой.
Найджел искренне похвалил его за то, что успел прочесть из книги.
- Удивлены, что и военные бывают грамотными? - ухмыльнулся генерал.
- Удивляюсь, когда теперь кто бы то ни было пишет грамотно.
- Джералдайн говорит, что вы охотитесь за виновником. Не могу сказать, что я этому сочувствую. Дай Бог ему здоровья.
- Но не вы же забрались тайком в издательство для этого черного дела?
Торсби опять ухмыльнулся:
- Забрался бы за милую душу, но меня бы зацапали. Конечно, я мог подкупить кого-нибудь из подручных Джералдайна, чтобы тот это сделал вместо меня. Вам не приходило в голову? - Голубые глаза смотрели на собеседника с невинным мальчишеским озорством.
- Откровенно говоря, приходило.
- Не подкупал. Честное слово. Ага, вот и арманьяк.
Генерал Торсби поднял бокал: