И такое же впечатление производил сам Ашер - он, возросший в атмосфере изысканности и богатства, превратностями фортуны, сопряженными, увы, с участью всего человечества, низведен был до столь скудного и даже нищенского существования. Высокий, сухопарый, тяжело больной даже с виду, он был одет по давней, уже вышедшей из употребления моде: бриджи до колен (протертые до дыр), пожелтевшая льняная рубашка с накрахмаленной манишкой, пыльный фрак с обтертыми манжетами. Определить его возраст было почти невозможно, хотя, зная родословную его семьи, я прикинул, что ему никак не более сорока пяти, но это бескровное, истощенное, чудовищно высохшее лицо могло принадлежать старику шестидесяти или даже восьмидесяти лет, а еще точнее - безжизненному забальзамированному трупу, каким-то образом сохранившему способность к передвижению. Под белой пергаментной кожей лица остро и отчетливо, как у скелета, проступали кости. Тонкие волосы редкими сальными прядями свисали до плеч и были на редкость светлыми, почти белыми. Из-под широкого, выступающего лба запавшие глаза сияли странным полубезумным светом, а когда он говорил, бледные шелушащиеся губы открывали ряд гниющих, но острых, как у крысы, зубов.
Но более всего смущало меня непрерывное движение аристократических длиннопалых рук, которые все время потирали друг друга, скреблись назойливо и неутомимо, как лапки Musca domestica, она же - муха обыкновенная.
Итак, проскрежетал этот экстраординарный тип, обращаясь к моему спутнику, - вы и есть прославленный полковник Дэвид Крокетт?
- Вот именно, - подтвердил тот, - а вы кто такой, если позволите спросить?
- Роджер Ашер, к вашим услугам, - с легким поклоном ответил наш хозяин, подтверждая тем самым мою догадку. Вновь выпрямившись, он смерил расположившегося в кресле охотника долгим оценивающим взглядом, в котором я отчетливо различал любопытство, смешанное с презрением. - Не будь моя дражайшая сестра Мэрилинн так нездорова, она была бы рада - даже счастлива - познакомиться с вами, полковник Крокетт, - заявил Ашер тоном, столь же беспричинно издевательским, как и его взгляд. - Ибо из немногих земных удовольствий, остающихся доступными ей, отчеты о ваших замечательных, прямо-таки невероятных приключениях в наших ежемесячных альманахах значатся едва ли не на первом месте.
- Ну так, значит, леди понимает в деле! - с жаром воскликнул Крокетт. - Надеюсь, я смогу поговорить с вашей бедной больной сестрицей, пока нам с приятелем не настанет пора отправиться восвояси.
- Сомнительно, очень сомнительно, - ответил Ашер с явно преувеличенным, даже театральным вздохом. - Боюсь, бедная Мэрилинн давно страдает от тяжелого, хотя трудно определимого недуга, который в недалеком будущем сведет се в безвременную могилу. - Этому печальному утверждению сопутствовала неуместная, чтобы не сказать ненормальная улыбка легкого, но явного удовлетворения, как будто скорая погибель сестры была исходом, вовсе не страшившим брата.
- Ох ты, жалость какая! - откликнулся Крокетт.
Потирая руки с алчностью гурмана, перед которым только что поставили на стол блюдо с редкими деликатесами, Ашер возразил:
- Нет-нет, полковник Крокетт! Не о чем грустить.
- Смерть - общий удел всех нас, как и явление в этот мир. И на свете существуют вещи пострашнее - о да, намного, немыслимо страшнее, - чем смерть как таковая!
- Точно, как в Писании! - подхватил Крокетт. - Помню, раз в тростниках приятель мой по имени Эфраим Уодлоу сунул ружье в прогнившее дупло, думал выгнать жирного енота, который туда залез, а из дупла как вылетит целый рой этих мелких тварей, желтых в полосочку, как набросится на него, точно племя краснокожих на тропе войны. Эфраим, он…
Я откашлялся, чтобы прервать очередной докучливый монолог своего спутника и привлечь внимание Ашера, который до тех пор с умышленной нелюбезностью пренебрегал мною. Когда хозяин обернулся ко мне, вопросительно изогнув одну бровь, я решительно заявил:
- Судя по тому, что вы сразу припомнили мое имя, вы знакомы и с моими достижениями, а не только с подвигами полковника Крокетта.
- Вовсе нет, - небрежно отвечал мне Ашер. - До сих пор я и не подозревал о вашем существовании. Но имя По давно мне знакомо, ибо такую фамилию носила замечательно одаренная актриса, чьим талантом мой отец, человек редкого понимания и вкуса, всегда восхищался и которую я сам однажды имел удовольствие видеть в достопамятном представлении "Юной девицы" Гаррика.
- Вы говорите о моей дорогой маменьке Элизе По, - ответил я, мужественно подавив в себе огорчение по поводу того, что обо мне самом Ашер и не слыхивал. Такие уколы судьбы, говорил я себе, неизменно поджидают художника с истинным и глубоким талантом, ибо его редкие и с трудом дающиеся шедевры затмевают более низменные достижения заурядных людей, подобных Крокетту, которые стремятся лишь угодить грубой чувственности толпы.
- Прекрасно! - произнес Ашер. - А как сложилась ее судьба?
- Умерла! - ответил я, задыхаясь от скорби. - Увы, много лет тому назад.
Угрюмо кивнув, как будто мои слова подтвердили давно укрепившуюся в нем скорбную философию, Ашер сказал:
- Такова извращенная природа нашего мира: все лучшее, изысканное, талантливое, все те, кто несут радость и свет миру, жестоко истребляются из нашей среды в расцвете юности, а другие, - и тут на лице его выразилось крайнее отвращение и злоба, - те, кто способны лишь превращать каждый день жизни в ад на земле для своих близких, с чудовищным упорством цепляются за свое существование!
Этот яростный взрыв сотряс и без того хрупкое тело нашего хозяина. Он зашатался, тяжелые веки опустились на глаза, впалая грудь вздымалась, и вся его сухопарая фигура тряслась, словно в приступе инфлуэнцы.
Прошло несколько мгновений, прежде чем стих этот внутренний тремор. Глаза его вновь раскрылись, губы растянулись в безрадостной усмешке, которая, видимо, изображала благопристойное гостеприимство, но более походила на оскал черепа.
- Итак, джентльмены, - повторил он, - чему обязан честью столь неожиданного посещения?
Я раскрыл было рот, чтобы ответить, но прежде, чем первое слово слетело с моих уст, из недр дома исторгся слабый, но мучительный крик, подобный воплю погибшей, терзаемой в преисподней души. Во рту у меня пересохло, казалось, кровь свернулась в жилах, горло сдавило спазмом, как будто петлей палача, и я не мог говорить!
Слегка покачав головой, Ашер испустил слабый вздох, как бы отдаваясь на милость судьбы, и сказал:
- Опять! Прошу прощения, джентльмены, - меня призывает сестра. К сожалению, она принадлежит к числу требовательных, я бы даже сказал - деспотических - пациентов. Но что мне остается делать? Я для нее - единственный источник утешения. Только я один могу выполнять ее пожелания, как бы утомительны, как бы тяжелы, как бы чудовищно непомерны они ни были! Но уже недолго - о, недолго! Ибо предначертанный ей отрезок жизни убывает стремительно.
Эта своеобычная речь вновь привела нашего хозяина в состояние граничащего с истерией возбуждения. Костлявые руки дрожали, горели запавшие глаза, в уголках рта пенилась слюна.
- Прошу вас, джентльмены, - выдохнул он. - Чувствуйте себя как дома.
Очередной пронзительный, неземной вопль, донесшийся из глубины дома, заставил его резко развернуться и опрометью устремиться прочь из гостиной.
- Чудной малый, - заметил Крокет, глядя ему вслед.
- Да уж, - подхватил я. - Однако способна ли его эксцентричность дойти до убийства - это нам еще предстоит выяснить.
- Вперед! - воскликнул Крокетт, решительно хлопая себя по ляжке и поднимаясь из кресла. - Давайте-ка осмотримся тут, раз представилась возможность. - Кивком головы он указал на тройной канделябр, который стоял на маленьком мраморном столике возле моего кресла, и продолжал: - Прихватите светильник, По, и давайте зажжем его.
Я тоже поднялся на ноги. Радом с канделябром на столе обнаружилась потемневшая серебряная чаша с деревянными спичками. С их помощью я зажег уцелевшие в подсвечнике огарки и понес его Крокетту, который тем временем приблизился к камину и с глубоким недоумением разглядывал висевший над очагом большой гобелен в золоченой раме.
- Гром и молния! Что вы скажете об этом?! - приветствовал он меня.
Я приподнял канделябр, чтобы получше осветить вышивку. Она и впрямь казалась извращенной и шокирующей: султан в высоком тюрбане вальяжно расположился на мягких подушках, а вкруг него жестокие убийцы с обнаженными кинжалами безжалостно резали множество прекрасных и совершенно обнаженных девушек, очевидно - узниц его гарема. Помимо бесстыдного неглиже, в каком были изображены несчастные молодые женщины, картина производила отталкивающее и крайне противоестественное впечатление также и потому, что на лице владыки, созерцающего чудовищную бойню, блуждала улыбка удовлетворения и даже блаженства.
- Если не ошибаюсь, это копия - причем выполненная с большим тщанием и умением - известной картины "Смерть Сарданапала" прославленного французского художника Эжена Делакруа, - заметил я.
- Французского, э? Так и думал, без проклятых иностранцев дело не обошлось. Ей-богу, По, чтоб меня в медвежьем жиру изжарили, если мне доводилось когда-либо видеть что-нибудь более бесстыжее. Такое и в мужском клубе не повесишь!
Мы продолжили осмотр комнаты, изучая представительную коллекцию живописных полотен, сюжеты которых - нецеломудренные одалиски, языческие оргии, разнузданные и противные природе ритуалы - вызывали все более возмущенный протест негодующего первопроходца западных земель.
- Враг меня побери! - воскликнул он наконец. - Ничего поганее этих художеств в жизни не видывал! Что за люди вешают такое у себя в гостиной? Поверьте мне, По: этот Ашер, сколько бы он на себя важность ни напускал, на самом деле подлый проходимец, только и всего!
Тут мы как раз подошли к массивному стеллажу, занимавшему целую стену. Просматривая ряды старинных запыленных книг, я не мог не отметить, до какой степени их аномальные темы соответствовали той болезненной живописи, из которой состояло собрание Ашера. Среди множества редких курьезов, заполнявших высокий шкап, я узнал причудливые и зловещие труды: "Бельфегор" Макиавелли, "Подземные странствия Николаса Климма", принадлежащие перу Хольберга, "Хиромантию" Роберта Флада, "Молот ведьм" Якова Шпренгера и Генриха Крамера, "Демонологию" Роберта Скотта и "Practica Inquisitionis Heretice Pravitatis" Бернарда Гвидония, и даже - наиболее знаменательная находка - небольшое издание ин-октаво "Vigiliae Mortuorum secundum Chorum Ecclesiae Maguntinae".
Когда я просматривал заголовки этих изумительных томов, взгляд мой упал на странно знакомую книгу в богатом переплете из зеленой кожи, с золотым тисненым названием. Испустив крик удивления, я протянул руку и выхватил этот том.
- В чем дело, По? - воскликнул Крокетт.
- Смотрите! - вскричал я. - Это - еще один экземпляр той самой книги, которую я изучал, когда вы впервые явились в мой дом несколько дней тому назад, чтобы предъявить мне свой внезапный и необдуманный ультиматум.
Выхватив книгу из моих рук, полковник раскрыл ее, и лицо его приняло замечательное выражение испуга и удивления, как только он прочел надпись на титульном листе.
- "Ингумация прежде Смерти", - прочел он вслух и поднял глаза. - Какого дьявола это значит, По?!
- Этот трактат посвящен ужасному - немыслимому - невыразимому ужасу преждевременного погребения.
- Преждевременного погребения! - подхватил полковник. - То есть - человека зарывают на шесть футов в глубь земли, прежде чем он испустит дух?
Мурашки ужаса побежали по моей коже.
- О да, именно такую прискорбную, роковую ошибку обозначает смутившее вас выражение, - ответил я. - Из всех ужасов, какие могут представиться смертному, этот - превыше всех, ибо одна мысль о нем наполняет душу невыносимой тревогой и всепокоряющим страхом!
- Скверное дело, - согласился Крокетт. - Этот Ашер становится мне все подозрительнее.
Захлопнув книгу, он передал ее мне, а я в свою очередь вернул том на полку. Обернувшись вновь к полковнику, я при свете канделябра увидел, как он всматривается в некую точку у самого края массивного стеллажа. Проследив за направлением его взгляда, я обнаружил небольшое углубление в стене или нишу, которую до той поры скрывала от меня густая тень шкапа.
Но не сама ниша до такой степени поглотила внимание полковника, а ее содержимое. То был застекленный сервант или витрина, высотой примерно по грудь человеку, на изысканной деревянной подножке. С того места, где мы стояли, разглядеть находящийся под стеклом предмет было невозможно - только призрачные его очертания.
Полковник, стоявший слева от меня, повернул голову, чтобы заговорить со мной, и в мерцающем свете огарка лицо его казалось карнавальной маской чудовища.
- Не нравится мне эта штука, - произнес он угрюмо, указывая на стеклянный шкафчик.
У меня вырвался глубокий, похожий на рыдание вздох.
- И мне тоже, - признался я. - Лучше сядем снова в кресла. Наш хозяин вот-вот придет.
- Разумная мысль, По, - согласился Крокетт. - Но я должен сперва взглянуть на эту хреновину. - И он решительно направился к нише, остановился перед витриной, заглянул в нее - и не сдержал крика! - Несите сюда подсвечник! - распорядился он, подзывая меня отчаянным взмахом руки.
Нехотя повинуясь приказу, я подошел к нему и склонился над витриной, вплотную поднеся подсвечник к стеклу. Накатила дурнота, я едва не лишился сознания. Приподняв канделябр, который чуть было не выскользнул из моей руки, я поднес его еще ближе и в смертельном ужасе, не веря своим глазам, уставился на несказанный кошмар, заключавшийся в этом маленьком серванте.
То была верхняя честь обнаженного, отчасти уже анатомированного трупа женщины, разрубленной пополам по линии талии. С левой половины ее лица, шеи и торса кожа была содрана, обнажая плоть, напряженные мышцы, набухшие вены, слизистые ткани и перламутровые внутренности. Но каким-то загадочным искусством этот расчлененный труп был законсервирован до состояния пугающего жизнеподобия, даже одушевленности.
Я обернулся к своему спутнику и на его лице увидел то же выражение испуга и недоумения. Наши подозрения подтвердились самым ужасающим образом:
Мы проникли в логово маниака!
ГЛАВА 11
Даже ради спасения своей жизни я не мог бы пошевелить рукой или ногой, издать хоть один звук - до такой степени парализовало меня представшее нам кошмарное зрелище. Даже бесстрашный покоритель границы в кои-то веки погрузился в глухое тревожное молчание. Склонившись над витриной, мы в ужасе изучали ее мрачное содержимое, забыв обо всем, пока голос за нашими спинами не окликнул нас:
- Вижу, вы обнаружили жемчужину моей коллекции!
Столь внезапная и резкая реплика вызвала у меня такую же реакцию, как если бы наемный убийца подкрался и разрядил пистолет мне в спину. Испустив крик ужаса, я уронил тяжелый подсвечник, а Крокетт в тот же миг обернулся лицом к невидимому пришельцу. Поворачиваясь, он успел заметить падающий канделябр и, стремительно выбросив руку вперед, перехватил его на лету.
- Господи боже! - воскликнул Роджер Ашер, ибо именно этот оригинальный персонаж украдкой подобрался к нам сзади. - Что с вами, мистер По?
Прошло еще несколько мгновений, прежде чем дар речи вернулся ко мне.
- Все в порядке, в полном порядке, - ответил я наконец, извлекая из кармана платок и утирая влагу, обильно выступившую на лбу и верхней губе. - Просто ваше внезапное и непредвиденное появление застало меня врасплох.
- А вот я вовсе не в порядке! - возразил Крокетт.
Приподняв, по своему обыкновению, бровь, Ашер обернулся к покорителю прерии:
- Неужто, мистер Крокетт! И в чем же дело?
- Вот в чем дело! - ответил полковник, вплотную поднося канделябр к стеклянной витрине, дабы ярче осветить содержащийся в ней зловещий предмет.
- Ах да, - заулыбался Ашер, потирая свои тонкие бледные ладони одну об другую, словно пытаясь стереть одному лишь ему заметное пятно. - Великолепна, не правда ли?
- Великолепна?! - вскричал полковник, захлебываясь негодованием. - Да за всю свою жизнь я не видел ничего и вполовину столь мерзостного!
С минуту Ашер созерцал полковника с молчаливым изумлением, потом на него нашел приступ веселья.
- Ага! Ага! - заговорил он, справившись с душившим его смехом. - Так вы приняли ее за настоящую! Прекрасно.
- Вы отдали дань гению великого Фонтаны.
- Фонтаны? - переспросил я. - Вы говорите о знаменитом натуралисте из Флоренции?
На этот раз в обращенном ко мне взгляде Ашера проскользнуло одобрение.
- Поздравляю вас, мистер По. Вижу, вы - человек редкой эрудиции.
Я с легким поклоном принял его комплимент.
- Вы правы, - продолжал Ашер, - объект, выставленный в этой витрине, действительно представляет собой оригинальное произведение прославленной студии Аббата.
- Какой еще простуженный аббат? - завопил Крокетт.
- Речь идет о мастерской художника, - пояснил я и снова обернулся к витрине, однако теперь ее содержимое вместо невыносимого ужаса породило во мне чувство безусловного восхищения - изумления - даже преклонения.
- Перед нами вовсе не злодейски расчлененный труп умерщвленной женщины, как мы с вами подумали, - продолжал я, - а восковая скульптура, отличающаяся необычайным реализмом, созданная под руководством знаменитого священника XVIII столетия, аббата Феликса Фонтаны из Флоренции, Италия, чья прославленная на весь мир мастерская производила анатомические муляжи для нужд современных ему медиков. Эти модели отличались такой прорисовкой деталей, такой изощренной точностью, что австрийский император Иосиф II, самолично посетив Флоренцию и обозрев работы Фонтаны, посвятил его в рыцари и дал ему заказ на двенадцать сотен моделей!
- Палестина Господня! - воскликнул Крокетт. - Выходит, это страшилище на самом деле всего лишь большой кусок воска?
Ашер приглушенно хихикнул.
- Разумеется, полковник, - в том смысле, в каком "Давида" Микеланджело мы можем назвать "всего лишь куском каррарского мрамора".
- Чтоб меня растянули! - буркнул Крокетт, еще раз заглядывая в стеклянный сервант.
- Но как это сокровище попало вам в руки? - поинтересовался я.