- Не говорит, - согласился Никита. – Да и не факт, что это случилось именно за ужином. Мы же не знаем, сколько времени должно было пройти, прежде чем яд подействует. Может, это и за обедом было. А может, и в совсем другое время. Она могла что-то есть, пить.
- Кстати, ей не могли, к примеру, сделать укол?
- Не думаю. На это обратили бы внимание при вскрытии. Конечно, есть такие тонкие иглы, от которых следов практически не остается, но все равно она укол почувствовала бы.
- Знаешь, Кит, она могла что-то есть или пить между обедом и ужином только в том случае, если у нее что-то было с собой. Дело в том, что бабушка терпеть не могла, когда кусочничают. Поэтому после обеда, вообще, после еды, все убирается на кухню, а там в холодильник и шкафы. Никаких фруктов, печенья – ничего.
- А если кто-то все-таки захотел перекусить? Ничего не давали?
- Ну почему же. Полина всегда давала. Только вряд ли Вероника пошла бы на кухню просить. И вообще, Полину, я думаю, можно отложить в сторону. Потому что за обедом и ужином все наливали и накладывали себе сами, она только блюда приносила.
- А если в пустой бокал налить? – не сдавался Никита. – Может, там надо было всего каплю?
- Да откуда она могла знать, кто где сядет. Слушай! – Света даже привстала. – Я вот что вспомнила. Ты спрашивал, не заметила ли я чего-нибудь странного. Действительно было странное. Только не когда чай пили, а раньше, когда за стол садились – за ужином. Димка хотел сесть рядом с Андреем, а Вероника заорала на весь дом, что непременно хочет сидеть рядом с ним. Зачем он ей, спрашивается сдался?
- А когда сел с ней рядом и случайно ее коснулся, дернулась, как будто на нее жаба прыгнула, - кивнул Никита.
Они посмотрели друг на друга и начали одновременно:
- Ты хочешь сказать?…
- Я хочу сказать, - Никита тянул каждый слог, словно попутно додумывал мысль, - что Вероника могла отравить сама себя. Случайно. Представь себе, что она договорилась со своим любовником накормить Диму ядом. Погас свет, она что-то ему подмешала, а потом перепутала бокал. Скорее всего, бокал – тарелку перепутать сложнее.
- Ага. Или кто-то в темноте поменял бокалы, - между прочим заметила Света.
- Та-ак… - Никита забарабанил пальцами по столу. – С одной стороны это многое объясняет, а с другой еще больше запутывает. Вот смотри. Версия первая. Убить действительно хотели Диму. Не совсем понятно, правда, зачем. Ведь Вероника в этом случае не могла рассчитывать на бабкино наследство, только на то, что оставалось от Димы.
- Да, но на бабкино наследство, похоже, рассчитывал ее любовник. А Дима, к примеру, мог о чем-то догадаться и развестись с ней.
- Нет, - покачал головой Никита, допивая остывший кофе. – Он развелся бы с ней позже, после рождения ребенка. Но она об этом не знала.
- А вдруг знала?
- Ну хорошо, пусть, - вынужден был согласиться Никита. – Итак, убить хотели Диму. Был подготовлен спектакль с чучелом, чтобы его расстроить – чтобы внезапное обострение болезни не выглядело подозрительным. Может, даже сама Вероника пожертвовала для этого своей рубашкой. Но получилось так, что она случайно перепутала бокалы. Тогда более или менее становится понятной ситуация с запиской.
- Какой запиской? – не поняла Света.
- Ах, да, ты же не знаешь, - и Дима, уже не скрывая ничего, рассказал ей обо всем, что знал сам. – Я думаю, кто-то что-то случайно услышал. Например, как они договаривались. И, не желая подставляться самому, написал Диме анонимную записку. То есть он не был сообщником убийцы.
- А потом позвонил и назначил встречу в парке, - подхватила Света. – А убийца их выследил. И сбил Диму машиной. Вот только зачем понадобилось убивать его, если умерла Вероника? Какой практический интерес?
- Просто Дима заподозрил, что дело нечисто, и начал копать, только и всего.
- Ладно. А что, если это была никакая не ошибка? Если бокалы подменил кто-то другой?
- Значит, Веронику просто обманули, - пожал плечами Никита. – Дружок навешал ей на уши лапши, а потом элегантно избавился от нее.
- Знаешь, Кит, что-то мне подсказывает, будто этот вариант более вероятен, - Света сосредоточенно обводила ногтем цветок на клеенке. - Я хорошо рассмотрела лицо Вероники, когда она увидела чучело. Это был такой ужас, какой не смогла бы сыграть даже Сара Бернар. Мне кажется, она ничего об этом не знала. Черт, как же ты так не различаешь голоса?
- Да так вот уж, - вздохнул Никита. – Все было бы гораздо проще. Мужской голос от женского или детского отличу. Ну, может, еще бас от тенора. Но не больше. Меня даже в хоре никогда не заставляли петь. Тройку по пению ставили из жалости. Зрительная память у меня почти фотографическая, а вот слух – нулевой. Кстати, помнишь, я говорил, что на крыльце часовни был грязный след? Я его как сейчас вижу, каждую черточку. Скорее всего, это были кроссовки с рифленой подошвой. Размер тридцать девятый или сороковой. А на следующий день я видел точно такой же след на дорожке, там, где гравия не было. Земля-то от дождя размокла. Значит, ключи от часовни у сторожа брал кто-то из своих.
- Тридцать девять – сорок, говоришь? – переспросила Света. – У нас только я одна Золушка с тридцать пятым размером, у остальных дам как раз такие размерчики. А у мужиков наоборот ножки дворянские, так что ничем тебе след этот не поможет. Разве что вспомнить, на ком были кроссовки? Но ведь рифленая подошва может быть и у сандалий, и у шлепанцев. Не будешь же ты у всех обувь проверять.
- Если понадобится, буду проверять.
Света встала, подошла к Никите, обняла, прижалась щекой.
- Кит, я за тебя боюсь, - вздохнула она.
- Это почему еще?
- Ты слишком залез в это. Ездил с Димкой на кладбище и в морг, был у него в институте. Димку пытались убить. А что, если и тебя?..
- Ничего со мной не случится, - твердо заявил Никита и поцеловал Свету в лоб. – Только молись за меня.
* * *
Выманить Зименкова на рандеву оказалось проще пареной репы. Быть может, предложение узнать кое-что об убийстве Вероники его и насторожило бы, но когда человек узнает, что убить должны были на самом деле его самого, тут уж он не может не заинтересоваться.
Московский парк победы – место глухое и страшноватое. Даже днем. Про поздний вечер и говорить нечего. Особенно задворки, выходящие на проспект Гагарина и Кузнецовскую. Фонари в парке если и горят, то чисто номинально. В двух шагах от улицы начинается непроглядная тьма. Убили и ограбили – с кем не бывает.
Наверно, так и надо было делать. Чтобы наверняка. Но убить человека своими руками – для этого надо перешагнуть определенную грань. Вообще, чтобы убить человека – надо перешагнуть грань. Но одно дело, когда это происходит как бы на расстоянии, и совсем другое – когда глаза в глаза.
Димка появился неожиданно – и с неожиданной стороны. Похоже он шел пешком со стороны Благодатной. Подошел к краю тротуара, повертел головой и неуклюже шагнул с поребрика на пустынную улицу. Совершенно пустынную – ни машин, ни людей.
Все получилось довольно неожиданно. Рука словно сама собой повернула ключ, нога вдавила газ до упора. Машина рявкнула, подпрыгнула на месте и понеслась вперед – прямо на него, застывшего от неожиданности на месте.
Короткий крик, глухой удар, что-то мелькнуло сзади – и скрылось. Кузнецовская – довольно длинная улица, но только не на скорости сто двадцать. Так, а теперь сбавить обороты, чинно и степенно свернуть на Московский проспект. Кто-то видел машину? Ну и что? Пока еще приедет милиция да объявят "всем постам" - а до Броневой десять минут езды. Не будут же менты прочесывать все частные гаражи города.
Только вот беда – Зименков остался жив. Досадно. Впрочем, говорят, не жилец. Другая беда похлеще будет. А именно, Никита Корсавин. От него с самого начала исходила скрытая опасность. Но кто мог подумать, что он скорифенится с гномом Зименковым!
Нет, определенно, жизнь, она как подлая баба-динамистка. Подразнится, подразнится, даже, вроде, юбку задерет и тут же сделает морду ящиком. Казалось бы, все зайцы одним выстрелом убиты. Так нет – чем дальше в лес, тем толще партизаны. Прямо как в компьютерной игре: прихлопнешь одного монстра – тут же из-под земли вылезают еще двое. И что теперь делать? Да известно что. На болоте стоять нельзя – засосет.
* * *
Анна сидела на кухне и дрожащими руками капала в рюмку с водой корвалол. Галина натянула платок до бровей и, хлопнув дверью, ушла в церковь на вечернюю службу.
Ни дня без скандала. Анна с ужасом поняла, что ненавидит дочь. До истеричной дрожи, до едва сдерживаемого визга. Ненавидит и боится. И как только из крошечной пухленькой девочки с перевязочками на ручках и ямочками на щеках смогло вылупиться это злобное чудище? Разве думал дядя Федя, что может выйти такое? Он всегда был так счастлив, когда крестили его детей, племянников, внуков.
Она прикрыла глаза и попыталась вызвать из небытия лицо теткиного мужа. Чем-то он напоминал ей молодого Юрия Яковлева в фильме "Идиот". Такой же открытый и беззащитный взгляд, мягкий голос. А какая красота выходила из-под его пальцев! Золото солнечно сверкало, серебро мерцало таинственно, камни светились и пели. Он вкладывал в них свою душу – яркую и теплую.
Анна усмехнулась. Он мог бы быть сказочно богат, но деньги мало его интересовали. Совершенно случайно Анна узнала, что дядя Федя потихоньку от жены делал золоченые оклады для икон, украшенные драгоценными камнями, и жертвовал церквям.
Он любил Галю. Наверно, больше всех своих внуков и внучек. Радовался, что хотя бы одна из всех верит в Бога, всегда брал ее с собой в церковь. Когда его парализовало, Галке было… Да, пятнадцать. Тогда она еще не стала такой, как сейчас. Правда, всегда была упрямой и прямолинейной. Никогда не скрывала свою веру, носила крестик, отказалась в пионеры вступать. Они с Мишей хоть и были далеки от церкви, все же радовались, что дочь умеет отстаивать свои убеждения. И что теперь? Злоба, нетерпимость, фанатизм. Словно с дядей Федей умерла вся любовь, доброта и терпение. И напрасно соседка убеждала, как сказочно ей повезло, мол, не пьет дочка, не колется, по мужикам не таскается. Анна втихаря думала, что лучше уж бы таскалась. Глядишь, и внучку принесла бы в подоле, все лучше, чем весь белый свет ненавидеть.
Вот теперь, казалось бы, все обернулось к лучшему. Да, она, Анна, сглупила, когда вылезла со своей идеей признать тетку недееспособной. Но та умерла. И они с Галиной, вместо того, чтобы остаться в результате этой непродуманной аферы на бобах, должны получить по завещанию приличную сумму. Они сразу договорились, что покупают Галке однокомнатную квартиру, оплачивая ее стоимость пополам, каждая из своей доли наследства. И что? Выясняется, что ее несчастную идею о теткином сумасшествии с большим успехом начала развивать Зоя, недовольная тем, что львиная доля наследства досталась одной только Женечке. Та самая Зоя, которую она совсем недавно убеждала. А Зоя, в свою очередь, убедила Валеру и даже Кирилла. Они наняли адвоката и теперь готовят иск. А если у них все получится и завещание признают недействительным, значит, они с Галиной не получат ни гроша.
Галка, разумеется, во всем обвинила ее. Твоя, мама, была идея, ты и расхлебывай. А мне, будь добра, обеспечь жилплощадь.
"И куда же мне деваться? - поинтересовалась Анна, - в монастырь уйти?". "Куда?! В монастырь? – презрительно оттопырила губу Галина. – Да кому ты там нужна? Кто тебя туда примет?". – "Ну тогда, может, сама пойдешь, святая ты наша? Будешь наши грехи отмаливать".
Что тут началось! Доченька вылила на нее такой ушат всевозможных обвинений, что Анна просто опешила. "А как насчет "не судите, да несудимы будете"?" - с трудом вклинилась она в Галкины вопли. "Я, мама, сужу не тебя, а твои грехи!" - высокомерно ответила та. - "И это на мои грехи ты визжишь и слюнями брызгаешь?" Галина не нашлась что ответить, схватила сумку и убежала.
Выпив корвалол, Анна поставила рюмку на стол, и тут раздался резкий, нетерпеливый звонок. Забыла что-то, поганка, подумала она, и сердце снова выдало барабанную дробь.
- Ну, что тебе еще надо? – рявкнула она, открывая дверь, и осеклась.
На пороге стоял, ослепительно улыбаясь, Алексей, муж Марины.
- Здравствуйте, Анна Израилевна, - он наклонился и поцеловал ее руку, лежащую на замке. – Можно войти?
- Заходите, - опомнилась Анна. – Извините, что я так… Подумала, что Галя вернулась.
- Я ее видел. Она неслась куда-то семимильными шагами. Похожая на воронье пугало. Надеюсь, она меня не заметила. – Алексей вошел в прихожую, прикрыв за собой дверь. – Я к вам, в общем-то, по делу.
- Пойдемте на кухню, - Анна почему-то заволновалась и попыталась плотнее запахнуть халат. – Чай, кофе?
- А может, по рюмочке? Вместе с кофе? – приподнял брови Алексей, нахально глядя ей в декольте.
Анна порозовела и вытащила из кухонного шкафа бутылку коньяка, слишком сильно стукнув ею об стол. "Я что, совсем рехнулась? – разозлилась она на себя. – Этот сопляк годится мне в сыновья, он всего-то на два года старше Галки".
Насыпая в джезву кофе и сахар, Анна искоса посматривала на Алексея. Черные блестящие волосы, насмешливо прищуренные синие глаза, четко очерченные скулы, легкая тень на гладко выбритых щеках. Просто реклама какого-то мужского товара, одеколона, например. От одного пронзительного взгляда невольно теплеет в животе. Породистый и уверенный в себе самец. Она видела, как пытается притиснуться к нему Виктория, с какой бешеной ревностью следит за ним Марина. И, между прочим, как он сам посматривает на Веронику. Странно только, что он нашел в Маринке? Богатую бабушку?
- Так что там у вас? – разливая кофе, с вызовом спросила она.
- А может, перейдем на ты?
- Да как хочешь, - пожала плечами Анна.
"Дура, держи себя в руках! Это просто смешно!"
- Аня, ты со своей навязчивой идеей попала пальцем в небо, - Алексей погрел в ладони рюмку с коньяком и отпил глоточек.
- Еще ты мне будешь хамить? – вскипела Анна. – Как будто любезной доченьки мало! Не пошел бы ты, парень, в далекую страну.
- Потише, дорогая моя, - он поставил рюмку и накрыл ее ладонь своею, с широким ободком обручального кольца на безымянном пальце.
- Я тебе не дорогая, молокосос! – Анна попыталась вырвать руку, но Алексей держал ее крепко. От его ладони шла какая-то жаркая сила, плавящая волю.
- Правда? – вкрадчиво шепнул он, подвигаясь ближе. – Так вот. По завещанию мы все получаем… кое-что.
- Ты-то ничего не получаешь.
- Ну, Марина Валерьевна, какая разница. Перестань меня перебивать, в конце концов. Обидно, конечно, что большая часть досталась Евгении, досадно, но, как говорится, ладно. А вот иск, который с твоей подачи сочинили твои же кузены и кузина…
- А что, они такие глупые и без моей подачи до этого не додумались бы?
- Может, и додумались бы, но ты здорово протоптала им дорожку. Короче, иск этот здорово всем нагадит. Если дело выгорит. Понимаешь, одно дело заварить такую кашу прижизненно, а другое посмертно. Последнее гораздо легче провернуть. Ни ты ничего не получишь, ни мы. Веселые горки. Но я знаю, как все можно исправить. Даже более того. Во-первых, господа Пастуховы откажутся от иска, а во-вторых, мадам Евгения согласится разделить свою дополнительную долю на всех.
- Натравишь на них мафию? – фыркнула Анна.
- Ну зачем же? Тогда самим ничего не останется.
Анна неловко шевельнулась, полы халата разошлись. Она хотела их поправить, но Алексей удержал ее руку и легонько провел пальцами от колена и выше.
- Какая кожа гладкая. И теплая, - зыбким, как дремота, голосом прошептал он, глядя ей прямо в глаза. – Ты мне поможешь?
Она еще пыталась сопротивляться, качала головой, но тепло от его рук уже разливалось по всему телу, соленая морская синева глаз захлестнула и понесла…
* * *
- Кит, ты звонил в институт?
Света стояла перед зеркалом и расчесывала волосы, держа в зубах заколки, поэтому вопрос прозвучал невнятно.
- Куда? – переспросил Никита. – В институт? Звонил.
- И что?
- Плохо. Он в коме. И прогнозы очень скверные.
- А ты куда собрался?
Света в удивлении повернулась. Никита доставал из шкафа ветровку.
- Скоро служба вечерняя закончится. Пойду на завтра молебен за Димку закажу. И сорокоуст за здравие.
Света достала из сумки несколько бумажек, протянула Никите:
- Поставь за меня свечи, пожалуйста.
- Может, вместе сходим?
Света заколебалась.
- Давай в другой раз, хорошо? У меня на ужин ничего нет, надо приготовить что-нибудь. Мы-то ладно, а вот Машка голодная. Не обижайся.
- Конечно.
Еще чего, обижаться! Не на веревке же ее тащить. Пусть сама захочет. И за свечи уже спасибо. Конечно, хочется, чтобы побыстрее, но… Либо женись на верующей, либо терпи. Вон от Ольгиного знакомого жена ушла недавно. Ультиматум поставила: или церковь, или я. А он певчий.
Никита подошел к церкви и уже достал мобильный, чтобы выключить его, но тут он разразился "Черным котом", что обозначало неизвестного мобильнику абонента.
- Никита Юрьевич? – поинтересовался неуверенный женский голос?
- Да.
- Я к вам по поручению Евгении Григорьевны звоню. Васильевой. Мне срочно нужно с вами увидеться.
- Очень срочно? – поморщился Никита.
- Желательно. Где вы сейчас находитесь? Я могла бы подъехать?
Никита объяснил, где он и как туда добраться. Женщина пообещала быть минут через сорок и отключилась. На табло телефона вместо номера высвечивалась цепочка прочерков.
Отстояв службу до конца, Никита заказал молебен и сорокоуст и подошел за благословением к своему духовнику отцу Максиму. Того, как всегда, со всех сторон облепили бабушки с бесконечными вопросами, и Никита оказался последним. Выйдя из церкви, он посмотрел на часы и увидел, что опаздывает минут на пятнадцать.
Смеркалось, моросил дождь. Обругав себя, что не захватил зонт, Никита посмотрел по сторонам. Женщина, которая не пожелала представиться, сказала, что приедет на голубой "тойоте". Ничего подобного вокруг не наблюдалась. Он прошел по улице в одну сторону, потом в другую. Не дождалась и уехала? Или застряла где-нибудь в пробке? И не позвонишь ведь – номер подавлен.
Мокнуть надоело. Оглянувшись еще пару раз, Никита свернул в темный переулок. Если действительно надо, найдет его. Почему, спрашивается, Евгения, если что-то стряслось, не позвонила ему сама? Еще в тот день, когда она приехала к нему на работу, они зашли в ближайший офис "МТС", и он оформил на себя новый номер. Сим-карту Евгения вставила в свой мобильник. Номер этот Никита сразу же загнал в память своего телефона и сейчас, отыскав его, попытался позвонить, но механический голос ответил, что абонент недоступен.
Никита сошел с тротуара, сделал несколько шагов и остолбенел.
Прямо на него, с погашенными фарами, летела на бешеной скорости машина.
Всего себя, все свое существо он мгновенно вложил в безмолвный внутренний крик: "Господи!", словно устремляясь за этим словом в иной, невидимый глазу мир. Что-то вспыхнуло, вокруг и внутри, какая-то неведомая сила оторвала его от земли.