- Ты не заставишь меня поверить, - сказал Дуглас, - будто Терри сделала что-то дурное, и я тебе прямо говорю, Фабиан, мне не нравится, как ты это подаешь. Если ты предполагаешь, что Терри совершила что-нибудь постыдное…
- Замолчи!
Теренция вскочила с кресла и в приступе бурного раздражения изрекла:
- Ты говоришь глупости, Дуглас. "Постыдное" или "непостыдное" - при чем здесь это? Я не ищу твоей дружбы, Урсула, и мне все равно, справедлива ты или нет или, как ты выражаешься, сможешь ли ты продолжать любить меня. Заставить меня зайти так далеко и потом великодушно отпустить! Все вы считаете, не так ли, что я любила его. Очень хорошо, так оно и есть! Если мистеру Аллейну необходимо выслушать всю эту историю, дайте мне, по крайней мере, рассказать ее. Я постараюсь быть краткой и неназойливой.
Не странно ли, подумал Аллейн, что Теренция Линн, которая сначала сопротивлялась этой дискуссии, словно предвидя последствия, внезапно поддалась, как и остальные, неутолимой жажде саморазоблачения. Пока звучал ее рассказ, детализированный и несколько беспощадный, он все больше сожалел о том, что не мог ясно представить себе мужа Флоренс Рубрик: как он выглядел, насколько они не подходили друг другу - он и эта девушка, которая, очевидно, была моложе его лет на двадцать.
Теренция находилась в Новой Зеландии пять лет. Вооруженная знанием стенографии и машинописи и снабженная шестью рекомендательными письмами, одно из которых, от верховного комиссара, было адресовано непосредственно Флосси, она искала счастья на этом острове. Флосси немедленно наняла ее, и она переселилась на постоянное жительство в Маунт Мун. Должно быть, подумал Аллейн, она чувствовала себя одинокой, хотя внешне была тихой и собранной, вдали от отечества и родственников; Фабиан и Урсула, вспомнил он, образовали союз сердец на корабле, Дуглас еще не приехал, и она, по-видимому, не испытывала ни уважения, ни симпатии к своей работодательнице. Наверняка она чувствовала себя одинокой. И тогда Флосси стала, посылать ее с поручениями к своему мужу. "Данные по переоценке, мисс Линн, нужны мне для цитирования. Не слишком сложные, но они должны попадать в яблочко". Артур Рубрик и Теренция Линн вместе трудились в кабинете. Она заметила, что может облегчить свою задачу, пользуясь книгами с полок и записывая данные под его диктовку. Аллейн представил, как эта подчеркнуто аккуратная девушка тихо движется по комнате или, сидя за письменным столом, записывает, в то время как фигура в кресле, немного задыхаясь, диктует словесные снаряды, которыми Флосси стреляла потом в своих политических противников. Когда они лучше узнали друг друга, она убедилась, что при помощи одной-двух подсказок Артура Рубрика она может выстроить всю статистическую часть, которая требовалась нанимательнице. Она питала уважение к четким формулировкам и правильно найденным словам, стоящим на своем месте, и, как выяснилось, он тоже. Они немного веселились вместе, составляя параграфы для Флосси, но она никогда не цитировала их дословно. "Она расклевывала записи, как сорока, - сказала Теренция, - а потом перекраивала их, бесконечно повторяясь". "В 1938 году, - вопила она, стуча костяшками пальцев, - в 1938-м, заметьте, в 1938 году государственный доход от этих владений достиг трех с половиной миллионов. Три с половиной миллиона, мистер спикер, именно такова реальная сумма!" И она была совершенно права. Это действовало гораздо лучше, чем какие-нибудь гладкие, причесанные формулировки, обдуманные в кабинетной тиши, но у нее хватило ума не пользоваться ими. Таковые появлялись лишь тогда, когда она готовила конспекты своих речей для печати. Она держала их на этот случай. Бумага все стерпит.
Именно шлифовка фраз сблизила мужа Флосси и ее секретаршу. Однажды у Флосси попросили статью о роли женщин в доме и на ферме для еженедельника. "Она была польщена, - сказала Теренция, - но почувствовала себя несколько неуверенно". Явившись в кабинет, она разглагольствовала о красоте и предназначении женской домашней работы.
Она утверждала, что жена фермера ведет исключительно красивую жизнь, ибо посвящает себя первоосновам (она крайне редко сооружала подобные фразы) человеческого существования. "Благородная жизнь", вещала Флосси, вызывая звонком Маркинса, "она посвящена…" Но изречение искажало картину будней любой фермерской жены, чей рабочий день длился четырнадцать часов и был соизмерим разве что с трудом каторжника. "Подберите что-нибудь подходящее, мисс Линн. Дорогой Артур, помоги ей. Я хочу подчеркнуть святость женского труда в этой стране. Одни, без помощи, можно сказать, матриархально…" бросила она им, в то время как Маркинс принес порцию консервированной пищи, которую она съедала в одиннадцать часов. Флосси поглотила ее и зашагала по комнате, бросая бессвязные слова: "Истинная сфера… великолепное наследие… подходящий компаньон…". Ее позвали к телефону, но она на минуту задержалась в дверях, чтобы произнести: "Начинайте работу, оба. Цитаты, пожалуйста, но не слишком заумные, милый Артур. Что-нибудь свежее, естественное и трогательное". Она помахала рукой и растаяла.
Статья, которую они написали, была откровенной ересью. Они стояли бок о бок у окна и смотрели на плато, бледно-голубое при полуденном солнце.
"Когда я смотрю на это плато, - сказал Артур Рубрик, - я всегда думаю о красоте и равнодушии природы. Мы всего лишь скользим по поверхности нескольких холмов. Ничего нового не происходит. А они - эти холмы - первичны и почти незапятнаны, они такие же бренные создания, как люди и овцы. Они такие же, как до появления человечества".
В ходе этих размышлений и родилась мысль написать о плато в прозе что-нибудь с привкусом великолепной елизаветинской эпохи. "Это звучит патетично, - сказала Теренция, - но для него это было вроде игры. Да это была всего лишь игра".
- Очаровательная игра, - произнес Аллейн. - Что же он написал?
- Пять эссе, которые переписывались неоднократно, но так и не были завершены. Очень часто он плохо себя чувствовал и не мог писать, а когда ему бывало лучше, его энергия расходовалась на поручения Флосси. Нередко он корпел над ее речами и докладами или тащился на встречи и вечера, в то время как ему нужен был покой. Он очень неохотно признавался жене, что ему нездоровится. "Я не хочу огорчать ее, - обычно говорил он, - она такая добрая и заботливая".
- Она и была доброй, - подчеркнула Урсула. - Она бесконечно заботилась о нем.
- Эта забота, - возразил Фабиан, - была какая-то вымученная и покровительственная.
- Я так не думаю. И он не думал.
- Он так не думал, Терри? - спросил Фабиан.
- Он был крайне лоялен. Он говорил только: "С ее стороны это так мило, так заботливо". Но, безусловно, быть объектом такой заботы не слишком приятно. И потом… - Теренция запнулась.
- А что потом, Терри? - поинтересовался Фабиан.
- Ничего. Это все.
- Но это не совсем все, не так ли? Что-то ведь произошло? Что его тревожило в последние две недели до ее смерти? Он был чем-то обеспокоен. Чем именно?
- Он плохо себя чувствовал. Миссис Рубрик была заметно расстроена. Теперь я понимаю, что неприятности с Клиффом и Маркинсом вывели ее из себя. Она ему не рассказала, в этом я уверена, но обронила несколько туманных намеков на неблагодарность и разочарования. Она всегда так делала. Она говорила, что одинока, что другой женщине в ее положении есть к кому обратиться, а у нее никого нет. Он сидел у окна, заслонив глаза ладонью, молча внимая тому, что она говорила. Я готова была ее убить.
Последняя реплика вызвала возмущенное шиканье.
- Банальное преувеличение, - прокомментировал Фабиан. - Я часто сам так говорил о Флосси: "Я готов ее убить". Очевидно, она довольно метко щелкала по носу дядю Артура? Как щелкают орехи, не так ли?
- Да, - откликнулась Теренция, - именно так.
- Забавно, - неожиданно сказал Фабиан. - Мне казалось, что она как бы кокетничала с дядей Артуром на протяжении последней недели. Вела себя как-то игриво, что, на мой вкус, не слишком вдохновляло. И вообще, было не в ее духе. Вы, наверное, все это заметили. Чего она добивалась?
- Честное слово, дорогой Фабиан, - произнесла Урсула, - тебе нелегко угодить. Ты упрекаешь тетю Флосси за недостаток внимания к дяде Артуру и тут же утверждаешь, что она была с ним слишком любезна. Что же она должна была делать, бедняжка, чтобы ублажить тебя и Терри?
- Сколько ей было лет? - выпалил Дуглас. - Сорок семь, кажется? И она, по-моему, очень хорошо выглядела для своего возраста. Я хочу сказать, что… я думаю…
- Проехали, Дуглас, - добродушно сказал Фабиан. - Мы поняли, что ты имеешь в виду. Но не похоже, чтобы эмоциональный подъем у Флосси был вызван какими-то видимыми или даже невидимыми причинами; просто посягнули на ее собственность. И она вела себя словно самка, да простится мне такое выражение, защищающая брачное ложе.
- Это уже чересчур, - промолвила Урсула. - Ты ужасен, Фабиан.
- Хорошо, дорогая, не буду. Но ты не можешь отрицать, что она изменилась в последнюю неделю. Кислая, как лимон, со всеми нами и такая любезная с дядей Артуром. К тому же она следила за ним. Честное слово, она смотрела на него как на добычу, к которой уже прицелилась, и вдруг появился кто-то еще и увидел, что этот объект - ну, ценен и по-своему достоин. Что-то в этом роде, да, Терри?
- Не знаю. Я думаю, что она вела себя жестоко, попрекая его нездоровьем. К этому все сводилось, на мой взгляд, и этого я не могла не заметить.
- Но разве ты не согласна, - упорствовал Фабиан, - что в ней появилось определенное, как бы это сказать, ну черт побери, она давала авансы. Она стала, как кошка. Она стала домашней и ручной. Не так ли?
- Я не заметила, - холодно ответила Теренция.
- Заметила, Терри. Не могла не заметить. Послушай, Терри, - сказал Фабиан очень серьезно, - не думай, что я твой враг. Мне жаль тебя, и я понимаю, что неправильно судил о тебе. Я думал, что твой флирт с дядей Артуром просто так, от скуки. Я думал, ты строила из себя роковую женщину, чтобы заиметь свою сферу влияния. Я знаю, это нестерпимо слушать, но он был несравненно старше тебя и совершенно не годился тебе. Конечно, он был явно неравнодушен к тебе, а ты вполне благоволила к нему. Я знаю, что тебе все равно, что думают о тебе, но я прошу прощения. Ладно. Когда я предложил пригласить сюда мистера Аллейна, мы все согласились, что, чем терзаться постоянно страхами и догадками, мы лучше рискнем, каждый из нас, стать объектом подозрения. Мы согласились, что ни один из нас не подозревает остальных троих, и, невзирая на жуткие воспоминания о местной детективной службе, мы считаем, что правда, вся правда, пусть самая неприятная, никому из нас не повредит. Правы ли мы в этом, мистер Аллейн?
Аллейн заерзал в кресле и сложил свои ладони.
- Рискуя быть банальным, должен напомнить, что даже в случае, когда известны все факты, весьма возможна ошибка правосудия. В действительности полиции крайне редко удается докопаться до истины в делах об убийствах. Иногда они узнают достаточно, чтобы закончить дело и произвести арест. Чаще всего они располагают обилием существенных и малосущественных фактов, а также безумным количеством домыслов. Если вы по-прежнему придерживаетесь вашего оригинального плана, я думаю, вы добьетесь замечательного, совершенно небывалого эффекта.
Такой пассаж польстил им и вдохновил их, так как они были достаточно молоды.
- Ну вот! - торжествующе сказал Фабиан.
- Но, - продолжал Аллейн, - я не совсем убежден в успехе. Сколько занимает у психоаналитика проведение курса лечения? Месяцы, не так ли? Его цель, насколько я понимаю, добраться до потаенного, сделать его явным, добыть, так сказать, клиническую правду. И вы, Лосс, пытаетесь идти этим путем. Если так, я уверен, что вам это не удастся, и как полицейский я бы не пожелал вам успеха. Как полицейскому, мне ни к чему вся клиническая правда. Если, обсуждая характер миссис Рубрик и ее мужа, мы сможем хоть в какой-то степени напасть на след неизвестного убийцы, ударившего ее сзади, удушившего ее, обернувшего ее тело в шерсть и скрывшего его с помощью пресса, тогда, с официальной точки зрения, наши усилия имеют ценность.
- Мы понимаем, - сказал Фабиан.
- Понимаете? Вы говорили вначале, что ни у кого из вас не было мотива для убийства. Вы по-прежнему так считаете? Давайте посмотрим. Капитан Грейс был наследником миссис Рубрик. Это обстоятельство, совершенно очевидно, не вызывает сомнений ни у вас, ни у полиции. Вы, Лосс, выдвинули теорию, согласно которой вы сами напали на миссис Рубрик в припадке беспамятства и убили ее. Более того, когда вы углубились в эту тему, появился и мотив: сопротивление миссис Рубрик вашей помолвке с мисс Харм. В процессе саморазоблачения мисс Линн тоже обнаруживается мотив. Самым мужественным образом она заявила нам, что испытывала глубокую привязанность к мужу убитой, и вы, Лосс, утверждаете, что, очевидно, не без взаимности. Второй довольно банальный мотив явствует из вашего и ее утверждения. Вы отважно сказали, что всем вам нечего бояться ваших откровений. Вы уверены, что вправе утверждать подобное? Вы превратили эту комнату в некое подобие исповедальни, но я облечен правами отнюдь не исповедника. Все, что вы говорите, я рассматриваю с практической точки зрения и могу впоследствии использовать в рапорте, который отправлю в полицию. Я бы пренебрег своим долгом, если бы не напомнил вам об этих обстоятельствах. - Аллейн сделал паузу. - Все это звучит помпезно, но это так. Мы с вами отвергли традиционную процедуру. Мне кажется, вряд ли еще когда-нибудь группа подозреваемых решалась на то, что мисс Харм удачно назвала словесным стриптизом перед офицером, ведущим расследование. - Он взглянул на Теренцию. - А теперь, мисс Линн, если вы не желаете продолжать…
- Не потому, что я боюсь, - ответила она. - Я не совершала этого, и никому не удастся доказать противоположное. Я, видимо, должна испытывать страх, но я его не испытываю. Я нисколько не опасаюсь за себя.
- Очень хорошо. Лосс предположил, что отношение миссис Рубрик к мужу в последнюю неделю изменилось. Он предположил, что вы можете объяснить это. Не так ли?
Она не ответила. Медленно и, казалось, неохотно она подняла взгляд на портрет миссис Рубрик.
- Терри! - сказала Урсула. - Она знала? Она обнаружила это?
Фабиан вскрикнул, и Теренция повернулась не к Урсуле, а к нему.
- Ты идиот, Фабиан, - произнесла она, - ты неповторимый идиот.
Огонь горел низко, ив комнате стало душно от табачного дыма.
- Я сдаюсь, - громко сказал Дуглас. - Я не очень хорошо разгадываю загадки, и будь я проклят, если понимаю, к чему вы клоните. Ради Бога, давайте проветрим здесь.
Он прошел в дальний конец помещения, отдернул занавески и распахнул окно. Ночной воздух хлынул в комнату, - легкий, спокойный, чистый. Аллейн присоединился к Дугласу, стоявшему у окна. "Если бы я заговорил, - подумал он, - мой голос устремился бы к горным вершинам, к вечным снегам".
Он отметил, что равнина перед домом болотистая и поросла одинокими ивами. Теперь, в лунном свете, он увидел отблеск воды и услышал крик дикой утки, сопровождаемый плеском крыльев. Кто-то подбросил хворосту в огонь, и тень от фигуры Аллейна заплясала по террасе.
- Мы что, хотим замерзнуть? - ворчливо спросила Урсула.
Дуглас уже протянул руку, но, прежде чем он успел задернуть занавеску и закрыть окно, послышались шаги, и человек прошел по террасе, направляясь в северную часть дома. Когда свет из окон комнаты упал на него, стало видно, что на нем опрятный черный костюм и фетровая шляпа. Это был Маркинс, который вернулся из дома управляющего. Дуглас захлопнул окно и опустил занавеску.
- А вот и главный герой, - сказал он, - который ведет хозяйство в этом доме и которому безразлично все, пока мы тут городим чепуху о характере женщины, которую он, возможно, убил. Я пошел спать.
- Через минуту он принесет напитки, - возразил Фабиан, - почему бы не подождать и не выпить?
- Будь моя воля, я бы отправил его к чертям собачьим вместе с подносом и графином.
- Честное слово, Дуглас! - хором сказали Фабиан и Урсула. - Ты просто…
- Ладно, согласен, - сердито буркнул Дуглас, - я дурак. Ничего больше не скажу.
Он с размаху опустился на диван, но на этот раз не положил руку на спинку позади Теренции. Теперь он взирал на нее с любопытством и даже с некоторой робостью.
- Итак, вы предпочитаете оставить вопрос мисс Харм без ответа, - заметил Аллейн, обращаясь к Теренции.
Она подняла с колен вязанье, словно надеясь этим жестом вернуть себе прежнюю собранность. Затем она машинально скомкала ярко-красное месиво вокруг белых спиц и снова расстелила пряжу на коленях.
- Вы вынуждаете меня говорить, - сказала она, - вы все. Ты говоришь, что все мы согласились на эту процедуру, Фабиан. Когда ты, Урсула и Дуглас решились, как могла я не согласиться? Разве я могла отказаться? Я посторонняя. Миссис Рубрик платила мне за мою работу, а теперь ты, Фабиан, платишь мне за мою работу в саду. Отказываться я не вправе.
- Вздор, Терри, - откликнулся Фабиан.
- Ты никогда не был в моем положении. Ты не понимаешь. Ты очень мил и неофициален и обращаешься со мной, как говорят люди моего класса, почти как со своей. Почти, но не совсем.
- Моя дорогая, это просто оскорбительно. Ты достаточно хорошо знаешь меня и мои взгляды, и подобное отношение возмущает меня. "Твой класс"! Как ты смеешь козырять своими классовыми чувствами, Терри?
- Ты мой хозяин. Ты не настолько привержен к коммунистическим идеалам, чтобы отказаться от Маунт Мун, когда он оставил его тебе.
- Я думаю, - произнес Аллейн, - мы можем вернуться к вопросу, на который, поверьте, мисс Линн, вы не обязаны отвечать. То есть: узнала ли миссис Рубрик в последнюю неделю своей жизни о привязанности между вами и ее мужем?
- А если я не отвечу, что вы подумаете? Что вы предпримете тогда? Пойдете к миссис Эйсуорси, которая меня терпеть не может, которая состряпает чудовищно неправдоподобную историю. Когда он был болен, он хотел, чтобы за ним ухаживала я, а не она. Этого она мне не простила. Уж лучше вы узнаете правду от меня самой.
- Да, это гораздо лучше, - бодро согласился Аллейн. - Давайте послушаем.
Она рассказала об этой странной связи. Они работали вместе над одной из статей Флосси, он - за столом возле окна, а Теренция подносила ему книги. Она подошла к нему с томом Хэнсарда и положила книгу на стол, открыв на нужной странице. Он наклонился, и грубый твид его рукава коснулся ее обнаженной руки. Они остались неподвижны. Она посмотрела на него, но лица его не увидела. Он ссутулился. Ее свободная рука шевельнулась и легла ему на плечо. Она описала сцену бережно, с точностью, словно каждая подробность была важна, словно, решившись говорить, она не хотела оставлять ничего недосказанного. Перед ним была, подумал Аллейн, незаурядная молодая женщина. Она подчеркнула, что это был первый эпизод такого рода, и, видимо, оба были слишком взволнованны, чтобы услышать, как открылась дверь. Ее правая рука все еще лежала у него на плече, когда она повернулась и увидела свою работодательницу. Он замер, и ее левая рука осталась под его ладонью на открытой странице книги.