- Вы видите, что строится ветряная мельница и тратятся изрядные средства на снабжение электричеством всего одной комнаты, причем это тщательно охраняемая мастерская. Можете ли вы этого не заметить? Сама миссис Рубрик создавала обстановку секретности. Полицейское расследование шло по нескольким линиям. Было достаточно явно, что предпринимаются попытки связать убийство с возможным шпионажем. Говоря прямо, ваше имя входит в список лиц, которые могут быть платными агентами иностранной разведки и потому подозреваются в убийстве. Можно найти и более очевидный мотив: миссис Рубрик обвинила вашего сына в краже виски, и вы боялись дальнейших шагов, которые она могла предпринять.
Томми Джонс произнес нечто нечленораздельное.
- Я упоминаю об этом, - продолжал Аллейн, - только с целью напомнить, что "обработка" Клиффа, как вы это называете, происходит не с ним одним. Придет и ваш черед, но не сегодня. Я начал работу около пяти, и мне нужно поспать. Как разумный человек, вы будете молчать. Если вы и ваш сын не замешаны в этих нападениях, вам не о чем беспокоиться.
- Я не уверен, - произнес Томми Джонс, захлопав глазами.
- Убийство всех выбило из колеи, - сказал Аллейн, выпроваживая его.
Джонс помедлил, стоя перед Маркинсом.
- Что он здесь делает? - требовательно спросил Джонс.
- Со мной все в порядке, Томми, - откликнулся Маркинс. - Не придирайтесь.
- Я не забыл, что это вы поссорили ее с мальчиком, - проворчал Томми. - Клифф просил меня не причинять вам неприятностей, и я не стал. Но я не забыл. А здесь вы за свидетеля. Сколько он платит вам за это?
- Успокойтесь, - произнес Аллейн. - Через десять минут он проводит домой вас и вашего сына. А пока я прошу вас подождать в гостиной.
- Что значит "проводит"?
- На случай, если произойдут еще убийства, а вы снова окажетесь без алиби… - Он кивнул Маркинсу, открывшему дверь: - Можете пригласить мисс Харм.
- Я хотела поговорить с вами наедине, - сказала Урсула. - Мне, видите ли, ни разу не приходилось.
- Боюсь, что это вряд ли поможет, - сказал Аллейн.
- В общем, вы мне симпатичны, - проговорила она, - и Фабиану тоже. Я, разумеется, очень рада, что преступник не убил вас, но я бы предпочла, чтобы он вообще промахнулся, а не ударил моего бедного друга по его и без того довольно причудливой голове.
- Возможно, все обернется к лучшему, - промолвил Аллейн.
- Я только не вижу, каким образом. Фабиан скорее всего сочтет, что в качестве кандидата в мужья он ниже всякой критики, и вернет мне свободу.
- Вам следует настоять.
- Конечно, я сделаю все, что смогу, но перспектива не из радужных. Скажите, а как он себя вел в бессознательном состоянии? Ну, скажем, не лез ли он на стенку или что-то в этом роде?
Аллейн заколебался, прежде чем ответить на такой прямой вопрос.
- Ясно, - быстро сказала Урсула, - значит, действительно задета старая рана. А я надеялась, что нет. Видите ли, первая травма была за ухом, когда он садился в лодку в Дюнкерке, а эта - на затылке.
- Возможно, он просто бредил.
- Возможно, - согласилась она неуверенно. - Он говорил о том, что нужно прыгать в море, и звал за собой солдат?
- Совершенно верно.
- С ним бывает тяжело, - мрачно изрекла Урсула. - Сильный приступ был на судне. Он носился по всей кают-компании как молния, в поисках веревочной лестницы. Хорошо, ее не оказалось под рукой. Правда, надо отдать ему справедливость, он понимал, что перед ним леди, и оставался джентльменом.
- Он когда-нибудь называет вас "смешной старина"?
- Никогда. Совсем на него не похоже. А что?
- Кого-то он назвал так, когда бредил.
- Возможно, вас?
- Скорее всего нет. Он просто ударил меня.
- Во всяком случае, он имел в виду мужчину.
- Вы интересуетесь стрижкой овец?
Урсула смотрела на него с удивлением.
- Я? - сказала она. - Что вы имеете в виду?
- Помогаете ли вы в овчарне?
- Боже милостивый, нет, конечно. Это не женская работа, хотя, если война еще продлится, придется, пожалуй. Почему вы спрашиваете?
- Значит, вы не можете дать мне сведения о сортировке?
- Конечно, нет. Спросите у Дугласа, или у Фэба, или у Томми Джонса, а еще лучше у Бена Вилсона. Это занятие требует сноровки.
- Ладно. Вы считаете, что Фабиан пытался залезть куда-то, когда у него случился приступ во время поисков броши?
- Я совершенно уверена, - твердо сказала Урсула.
- Уверены? Почему?
- Я просто была довольно внимательна. У него были испачканы ладони, словно он пытался зацепиться за ветки. Я отправила в стирку его белые брюки. На них были зеленые полосы.
- Вы очень хорошая, разумная девушка, - тепло сказал Аллейн. - И если вы хотите стать его женой, то вы станете ею.
- Не представляю, чем вы здесь можете помочь, тем не менее, очень мило с вашей стороны. Почему вас так интересует, залезал ли Фабиан на дерево?
- Потому что, если залезал, мог многое увидеть сверху.
- Он что-нибудь говорил?
- Да. Но вряд ли это можно счесть свидетельством. Чтобы выудить из него эти сведения, надо аккуратно стукнуть его по черепу в присутствии понятых, а я не совсем уверен, что вы мне это позволите. Он начисто забывает все, что пережил в этом состоянии, как только оно проходит. Но, когда случается новый приступ, в памяти оживают предыдущие.
- Правда, странно? - сказала Урсула.
- Очень. Я думаю, вы можете пойти спать. Вот ключ от комнаты Лосса. Вы можете открыть дверь и взглянуть на него, если хотите.
- А разве нельзя с ним посидеть?
- Сейчас половина девятого, я думаю, что лучше лечь пораньше.
- Мне бы очень хотелось. Я тихо, как мышка.
- Хорошо. Ключ в вашем распоряжении. Что вы решили насчет врача?
- Мы вызовем его, как только откроется бюро.
- Очень разумно. Спокойной ночи.
- Спокойной ночи, - откликнулась Урсула. Она взяла его за лацканы пальто. - Вы очень милы, потому что не думаете, будто это сделал кто-то из нас. Мне так жаль, что он вас ударил. - Она поцеловала Аллейна и спокойно вышла из комнаты.
"Вот так приобретение! - подумал Аллейн, поглаживая щеку. - Можно записать в актив". В комнату вошел Маркинс.
- Все в сборе, сэр, - сказал он. - Если только вы не хотите, чтобы я поднял с постели миссис Эйсуорси и миссис Дак.
- С этим можно подождать до утра. Отправьте остальных спать, Маркинс. Сопроводите Джонсов до дома и присоединяйтесь ко мне в овчарне.
- Значит, вы идете.
- Боюсь, что да. Мы не можем ждать. Я сказал Грейсу.
- А он нам. И неплохо покрасовался этот парень. "Официально, - говорит, - мистер Аллейн отправляется спать. Но, между нами, он знает, что под лежачий камень вода не потечет. Короче, он будет работать в овчарне на месте преступления". Как вам это понравится? Взял и проговорился.
- Ему было приказано так поступить.
Маркинс в раздумье посмотрел на старшего по чину.
- Приглашаете явиться и снова напасть на вас? Очень рискованно.
- Вы делайте свое дело, и так, чтобы вас никто не видел. Я ненадолго.
- Очень хорошо, сэр. - Маркинс вышел, но снова заглянул в комнату. - Извините меня, мистер Аллейн, но так здорово работать с кем-нибудь в паре, особенно с вами.
- Я очень рад, что вы есть, Маркинс, - ответил Аллейн и, когда тот ушел, подумал: "Это не старина Фокс, но все же он славный парень".
Он услышал, как Дуглас важно произнес: "Спокойной ночи, Томми. Спокойной ночи, Клифф. Сообщите мне обо всем утром, не забудьте. И вы тоже, Маркинс".
- Хорошо, сэр, - отрывисто сказал Маркинс, - я запираю, сэр.
Аллейн вошел в холл. Оба Джонса и Маркинс находились в лестничном пролете. Дуглас и Теренция зажигали свечи.
- Капитан Грейс, - сказал Аллейн не слишком громко, - есть ли где-нибудь в доме такая вещь, как парафиновый радиатор? Извините за беспокойство, но мне бы он очень пригодился - для моей комнаты.
- Да, да, конечно, - откликнулся Дуглас, - я вас вполне понимаю, сэр. Где-то есть один, не так ли, Маркинс?
- Я достану его для мистера Аллейна, сэр, и принесу наверх.
- Нет, просто оставьте его здесь, в холле.
Аллейн взглянул на Дугласа, который явно подмигнул ему. Теренция Линн стояла у подножия ступенек, заслоняя пламя свечи ладонью. Она выглядела впечатляюще в своем рубиново-красном одеянии. Пламя мерцало сквозь ее тонкие пальцы, придавая им кроваво-красный оттенок. Ее лицо, освещенное снизу, приняло странное, почти трагическое выражение благодаря отбрасываемым вверх теням. Глаза, обведенные темными кругами над мерцающими скулами, казалось, остановили свой взгляд на Аллейне. Она круто повернулась и стала подниматься по лестнице. Темная фигура и мерцание свечи растаяли на площадке.
Аллейн зажег свечу.
- Не ждите меня, - обратился он к Дугласу. - Я запру свою дверь. Не забудьте постучать ко мне в половине пятого, пожалуйста.
- Не забуду, сэр. - Дуглас самодовольно кивнул. - Кажется, им очень нравится, что вы проводите ночь в овчарне. Маркинсу, и Томми, и компании. Довольно забавно.
- Очень, - сухо сказал Аллейн, - не забывайте, что мисс Линн и мисс Харм тоже должны в это поверить. Это важно.
- О-э-да. Все в порядке.
- Большое спасибо, Грейс. Увидимся, увы, не ранее половины пятого.
Дуглас понизил голос:
- Приятных снов, сэр. - Он хихикнул.
- Благодарю вас. Мне придется вначале кое-что записать.
- Спокойной ночи, мистер Аллейн.
- Спокойной ночи.
Аллейн направился в свою комнату, достал из шкафа два свитера и кардиган, натянул их на себя и надел твидовый пиджак. От свечи, которой он пользовался прошлой ночью, остался огарок всего в четверть дюйма. "Недурно для двадцати минут", - подумал он и зажег его. Он слышал, как Дуглас прошел в ванную, вновь появился в коридоре и постучал в дверь Теренции Линн. "Черт бы побрал его замашки светского волокиты!" - подумал Аллейн. Дуглас произнес: "Все в порядке, Терри? Уверена? Обещаешь? Тогда еще раз спокойной ночи". Его шаги проскрипели по коридору. Здесь он, видимо, столкнулся с Урсулой Харм, выходившей из комнаты Фабиана. Урсула что-то зашептала и кивнула, Дуглас тоже шепнул что-то и улыбнулся. Он погладил ее по голове. Она легонько опустила свою руку на его и на цыпочках прошла в свою комнату. Дуглас зашел в свою, и через минуту все стихло. Аллейн положил фонарь в один карман, дневник Артура Рубрика - в другой. Затем он тихо отправился вниз. Парафиновый радиатор был выставлен в холле. Он с сожалением миновал его и вышел на мороз. Было пять минут одиннадцатого.
Аллейн высветил фонарем Маркинса. Сидящий на груде пустых тюков, держа один из них на плечах, он имел неописуемый вид. Аллейн опустился рядом и выключил фонарь.
- Как было бы хорошо беседовать нормально, без сценического шепота, - пробормотал он.
- Я так понял, сэр, что вы хотите устроить ловушку для этого шутника. Я должен спрятаться, вмешаться в последний момент и взять его тепленьким.
- Минутку, - сказал Аллейн. Он стянул ботинки и тяжело уселся на пресс.
- Нам придется спрятаться.
- Обоим?
- Да. Может быть, скоро, а может быть, мы прождем чертовски долго. Вы залезайте в пресс. В ту половину, где дверца. И оставьте щелку для обзора. Я буду лежать вдоль него. Я вас попрошу накрыть меня этими грязными мешками. Не трогайте те, которые укладывал Лосс. Вот так.
Аллейн, помня рассказ Клиффа, расстелил три пустых мешка на полу за прессом. Он лег на них и открыл дневник Артура Рубрика, держа его у самого подбородка. Маркинс набросил на него сверху несколько тюков.
- Я включу фонарь, - прошептал Аллейн, - не будет ли заметен свет?
- Подождите, сэр. - И Маркинс набросил на плечи и голову Аллейна еще несколько тюков, - Теперь нормально, сэр.
Аллейн вытянулся, словно кошка, улегся на своем жестком ложе. Было ужасно душно, и от пыли хотелось чихнуть. Рядом с ним заскрипел пресс. Маркинс опустился в свое гнездо.
- Ну как? - прошептал Аллейн.
- Я хочу привязать кусок веревки, - ответил тот тихо, - тогда я смогу оставить его открытым.
После минутного молчания Аллейн позвал:
- Маркинс!
- Сэр!
- Сказать вам, на какую лошадь я поставил?
- Если хотите.
Аллейн сказал. Он услышал, как Маркинс присвистнул. "Подумать только!" - прошептал он.
Аллейн поднес фонарь к страницам открытого дневника Артура Рубрика. При ближайшем рассмотрении он оказался прекрасным альбомом в дорогом переплете с его инициалами на обложке. На титульном листе виднелась огромная надпись: "Артуру с преданной любовью от Флоренс, Рождество 1941".
Аллейн читал с трудом. Книга была в пяти дюймах от его носа, но Рубрик писал мелким и тонким почерком. Его своеобразный стиль проявился с первой строки.
Именно этим или еще более древним стилем, предположил Аллейн, он писал свои эссе.
"Декабрь 28, 1941. Я не могу не размышлять над тем странным обстоятельством, что я собираюсь посвятить этот дневник, дар моей жены, той цели, о которой я долго думал, но был чересчур медлителен или празден, чтобы добиться ее воплощения. Словно нерадивый ученик, я привлечен гладкостью бумаги и приветливостью бледно-голубых строк к выполнению задачи, которую обычный блокнот или тетрадь были бессильны заставить меня выполнить. Короче, я намереваюсь вести дневник. По моему суждению, в этом занятии есть, по крайней мере, одно преимущество: пишущий должен считать себя свободным, точнее, обязанным беспристрастно описать те чувства, надежды и тайную горечь, которые при других обстоятельствах остались бы нераскрытыми. Именно это я предполагаю сделать и верю, что люди, изучающие душевные болезни, приветствовали бы мое намерение как здоровое и мудрое".
Аллейн помедлил и прислушался. Он слышал лишь удары собственного пульса.
"То, что я ошибся в своем выборе, стало очевидным слишком скоро. Наш брак еще не продлился и года, когда я уже удивлялся, что заставило меня вступить в такой несчастливый союз, и мне казалось, что не я, а кто-то другой поступил столь опрометчиво. Следует быть справедливым. Качества, которые вызвали восхищение, столь поспешно принятое мною за любовь, были реальными. Все эти качества, которых мне самому недостает, имеются у нее в избытке: энергия, сообразительность, решительность и в особенности жизненная сила…"
За стропилами прошуршала крыса.
- Маркинс!
- Сэр!
- Запомните: не двигаться до условного сигнала.
- Совершенно верно, сэр.
Аллейн перевернул страницу.
"Не странно ли, что восхищение идет рука об руку с умирающей любовью? Те самые качества, за которые я ей аплодирую, собственно говоря, уничтожили мою любовь. Но я считал, что мое безразличие вызвано не ее или моими недостатками, а лишь является естественным, хотя и драматическим следствием моего физического упадка. Будь я более крепок, думал я, я бы легче воспринимал выплески ее энергии. С этим убеждением я бы, возможно, прожил остаток нашей совместной жизни, если бы не встретил в своем уединении Теренцию Линн".
Аллейн опустил ладонь на раскрытую страницу и стал мысленно вспоминать фотографию Артура Рубрика. "Бедняга, - подумал он, - не повезло ему". Он взглянул на часы. Было двадцать минут двенадцатого. Должно быть, свеча в его комнате догорела и погасла.
"Прошло более двух недель с тех пор, как я начал вести дневник. Как мне описать свои чувства за это время? "Я от любви взлететь стремлюсь, но (вот уж истинно!) сил моих не хватит для бунта". Разве не печально, когда человек моего возраста и здоровья становится жертвой подобной душевной бури? Я превратился в комическую фигуру старика, увлеченного хорошенькой девушкой. По крайней мере, она не подозревает о моей слабости и не испытывает ко мне, по своей божественной доброте, ничего, кроме благодарности".
Аллейн подумал: "Если дневник ничего не прибавит к делу, я буду чувствовать себя мерзавцем из-за того, что прочел его".
"Январь, 10. Сегодня Флоренс сообщила мне о шпионаже, и я очень обеспокоился. Я не могу, не хочу поверить в это. Ее проницательность (она всегда верно все оценивает) и то, как она сильно расстроена, однако, убеждают меня. Я крайне обеспокоен тем, что она собирается заняться этим делом сама. Я убеждал передать его в руки властей и могу лишь надеяться, что она изберет этот курс, их вывезут из Маунт Мун и снабдят более надежной охраной, соответствующей их занятию. Меня просили ничего не говорить об этом, и, по правде сказать, я рад, что избавлен от такой необходимости. Мое здоровье настолько расстроено, что у меня нет сил нести бремя ответственности. Тем не менее, я размышляю над этим случаем и должен признать, что все выглядит как нельзя более убедительно. Обстоятельства, факты, его взгляды и характер - все указывает на это".
Аллейн снова перечитал этот отрывок. Маркинс, внутри пресса, смущенно кашлянул и задвигался.
"Январь, 13. Я все еще не решаюсь поверить в свое счастье. Невольно думаю, что могу преувеличить ее доброту, но, вспоминая ее нежность и волнение, должен поверить, что она любит меня. Флоренс достаточно проницательно оценила сцену, прерванную ее приходом, и, я боюсь, заключила, будто ей предшествовал ряд подобных, хотя это была первая сцена такого рода. Ее пристальное наблюдение за мной и отчужденность по отношению к Теренции - эти знаки трудно прочесть ошибочно".
За несколько дней до убийства жены Рубрик записал:
"Я читал книгу "Знаменитые судебные процессы". Прежде мне казалось, что такие личности, как Криппен, должны быть монстрами, неуравновешенными и нетерпимыми. Сейчас я придерживаюсь иного мнения. Я часто думаю, что, будь я с нею и в покое, здоровье мое поправилось бы".
В ночь смерти Флоренс появилась запись: "Так долее продолжаться не может. Сегодня, встретившись с ней случайно, я был не в силах повиноваться правилу, которое сам для себя установил. Это для меня слишком".
Других записей не было.
Аллейн закрыл книгу, переменил положение, выключил фонарь и прислушался. Маркинс, за несколько дюймов от него, прошептал: "Вот оно, сэр!"