- Когда человека обвиняют в изнасиловании, которого он не совершал.
- Ха–ха! - засмеялся Грег и провел рукой по лбу. - Почему ты об этом подумала?
- Я читала что–то такое в газете. Какая–то девушка кого–то обвинила Но ничего не доказано.
Наблюдая, как она сосредоточенно мешает молоко, Грег рассматривал ее молодое крепкое тело, потом взгляд его остановился на черных замшевых туфлях без каблуков, которые на Дженни не казались ни слишком детскими, ни слишком шикарными, а так, чем–то средним. Он подумал: "Если кто–нибудь когда–нибудь дотронется до нее, я его убью, задушу собственными руками".
- Слушай, Дженни, ты точно никого не видела тут вокруг? Ты ведь мне сказала бы, правда?
- Конечно, сказала бы Не говори глупостей.
- Это не глупости. Но у тебя столько всяких секретов, детка. Вот почему от тебя не оторваться, - он обнял ее сзади и поцеловал в затылок.
Дженни засмеялась, медленно, застенчиво, а потом быстро повернулась, обняла его за шею и тоже поцеловала.
Шоколад они пили в кухне и заедали коричневым печеньем, которое доставали прямо из коробки. Грег посмотрел на часы и обнаружил, что почти полночь. А встать нужно в половине седьмого, чтобы к девяти успеть в Филадельфию. Он продавал медикаменты и целые дни проводил в машине. Его новый "плимуг" уже прошел двадцать одну тысячу миль. Грег снимал квартиру над гаражом у миссис Ван Флит в Хэмберт Корнерз, всего в пяти милях от дома Дженни. После ста пятидесяти, а то и двухсот миль, которые он проделывал за день, проехать пять миль к Дженни было одно удовольствие. А сама Дженни - какой приятный контраст со всеми снадобьями, которые он продает целыми днями, - снотворные таблетки, тонизирующие таблетки, таблетки от питья, от курения, таблетки от переедания, таблетки, которые успокаивают одно и стимулируют другое. Таблетки, таблетки, таблетки. Можно подумать весь мир болен. Но иначе у него и работы бы не было.
- Вот это да! - воскликнула Дженни, когда он в первый раз открыл чемодан и показал ей, чем торгует.
Сотни пузырьков с таблетками всех цветов и размеров, на каждом наклейка с тщательно придуманным названием, перечнем ингредиентов, которые и произнести–то - язык сломаешь А Дженни держала в своей аптечке только аспирин, и то говорила, что принимает его раза два в год когда чувствует, что начинается простуда. Вот это ему нравилось - вернее, конечно, не только это - Дженни отличалась редкостным здоровьем. Может, не очень романтично любить девушку, потому она здорова, но ведь оттого–то Дженни такая цветущая и привлекательная. Это намного отличает ее от других девушек, с которыми Грег встречался, за кем ухаживал. Он влюблялся дважды, обе девушки были из Филадельфии и обе ответили ему задумчивым отказом, когда он делал им предложение. По сравнению с Дженни обе они выглядели заморышами. Дженни хочет иметь детей. Они обзаведутся семьей, как только поженятся "Мать моих детей", - часто думал Грег, глядя на нее. Он представлял себе ее с их ребенком, а может, даже с двумя, с тремя, с четырьмя, представлял, как она смеется с ними, разговаривает, будто со взрослыми, даже если они делают глупости, и, самое главное, всегда остается терпеливой, доброй, никогда не сердится. "Она будет лучшей матерью на свете", - подумал Грег.
Не без раздражения он слушал ее рассказы про Риту из банка. Рита работала кассиром и постоянно опаздывала после обеденного перерыва, а это значит, что Джении приходилось заменять ее, жертвуя частью своего перерыва, который следовал за Ритиным. Дженни не жаловалась. Наоборот, она всегда над этим смеялась и сейчас тоже, потому что хозяин - мистер Штоддард - вчера пригласил ее пообедать с ним, а она не смогла уйти до тех пор, пока не вернется Рита, а мистер Штоддард злился, и, когда наконец появилась Рита, нагруженная покупками, он сказал ей несколько теплых слов насчет того, что она тратит на обед больше часа.
Грег скрестил руки. Недолго уже Дженни оставаться на этой никчемной работе. Может, до февраля, может, до марта когда они поженятся.
- А с чего это мистер Штоддард пригласил тебя на обед? Не скажу, что мне это нравится.
- Да перестань! Ему сорок два!
- Он женат?
- Понятия не имею.
- Неужели так–таки не имеешь?
- Не имею, потому что мне это все равно.
- Он приглашает тебя в первый раз?
- Да
Грег не знал, что еще сказать, и поэтому смолчал. Через несколько секунд он встал, собираясь уходить. Остановившись в дверях, он нежно поцеловал Дженни.
- Не забудь запереть эту дверь. Входную я запер.
- Не забуду.
- Скоро Рождество.
В Сочельник они собирались навестить его родителей в Филадельфии, а на Рождество - ее родителей в Скрентоне.
- Еще одно Рождества - протянула Дженни, улыбнувшись и вздохнув; она говорила таким тоном, что истолковать его можно была как угодна
- Ты устала. Выспись хорошенько. Спокойной ночи, детка - Грег быстро вышел и чуть не упал в темноте со ступенек, потом нащупал ручку дверцы своей машины.
Дженни не ложилась еще примерно час. Она не спеша прибрала кухню, перемыла посуду и поставила ее на место. Она ни о чем не думала. Иногда самые интересные, самые приятные мысли приходили именно тогда когда она ни о чем не думала. В этот вечер она чувствовала себя очень усталой и очень довольной. И ей действительно пришло в голову нечто приятное, не то видение, не то картина представилась светящаяся разными красками рыба похожая на золотую рыбку, но только гораздо больше, она плыла по красивому подводному миру среди растений, похожих на траву. Песок был золотисто–желтый как будто солнце пронизывало воду до самого дна. Картина была мягкая беззвучная, как раз такая, глядя на которую легко засыпается. А когда Дженни легла в постель и закрыла глаза она снова увидела эту картину.
3
Роберт рассчитывал в субботу получить письмо от Никки или ее адвоката, но никакого письма не было. Он отнес в стирку рубашки и простыни, около часа просидел в старой городской библиотеке и пешком вернулся домой с романом Джона О'Хара и биографией Франца Шуберта, о котором по какой–то странной причине думал все утро. С двух и до начала пятого он рисовал ногохвостку, представительницу семейства вилохвостых. Один из набросков ногохвостки, выполненный профессором Гумболовски, выглядел очень забавно, хотя, конечно, у него это получилось случайно. Две передние лапки насекомого были приподняты, и оно напоминало пляшущего матадора, готового вонзить в быка бандерильи. Роберт поразвлекался, изобразив на почтовой открытке свою ногохвостку в виде тореадора - в коротких штанах до колен на толстых ножках, в треуголке и с кинжалами, украшенными разноцветными кисточками, в передних лапках. Открытку он послал Эдне и Петеру Кэмпбеллам, приписав на ней: "Делаю успехи! Люблю вас обоих. Боб".
Но по–настоящему ему хотелось только одного - снова проехать мимо дома девушки. Он не был там уже шесть дней. А в среду или, может, во вторник, когда он боролся с желанием туда отправиться, дал себе слово, что больше не поедет. Это становилось опасно. Господи! Что, если Никки до этого дознается! То–то она посмеется, поиздевается над ним! Роберт понимал, что только по счастливой случайности его до сих пор не застукали. Пора кончать. И все эти поездки были для него то же, что спиртное для алкоголика, который клянется что не дотронется до бутылки, и тут же тянется к ней снова. Может быть, это потому, что жизнь его ничем не заполнена и ничто его не влечет - только девушка по фамилии Тиролф. И об алкоголиках так же говорят, нечем заняться, вот они и пьют. Медленно шагая по своей комнате в субботу в десять минут седьмого, Роберт ощущал только одно - соблазн. Он уверял себя что ему ничего не стоит этот соблазн преодолеть. В конце концов можно пойти на какой–нибудь дурацкий фильм или, продемонстрировав еще более сильную волю, пообедать в ресторане, вернуться домой и весь вечер читать. Написать Кэмпбеллам письмо и пригласить их на уик–энд. У себя он их устроить не сможет, но "Пэтман" - вполне приличная маленькая гостиница. Надо выкинуть эту девушку из головы. Такое безумие, как подглядывание за девушкой в ее собственном доме, никак нельзя считать способствующим нормальной жизни. Или душевному здоровью. Роберт усмехнулся. Оно противоречит всем предписаниям врача.
Совсем стемнело. Уже восемнадцать минут седьмого. Роберт включил приемник, чтобы послушать последние известия.
Он сидел на диване, прислушиваясь к краткой сводке новостей, а в голове все время крутилось - ехать или не ехать. В последний раз. Может быть, ее не окажется дома, все–таки субботний вечер. Роберту представлялось, что одна часть мозга, словно внезапно разговорившийся оратор, выскочив после долгого молчания на трибуну, доказывает: "Что стрясется, если съездить еще раз? Ведь до сих пор тебя никто не поймал?! И что такого, если она тебя увидит? Ты не похож на психопата". (И второй голос "Разве психопат обязательно выглядит, как психопат? Ясно, что нет".) Ну и что, если тебя поймают или увидят? Подумаешь! Что ты потеряешь? Разве ты постоянно не говоришь себе это сам? Оратор сел. Нет, этого он себе вовсе не говорит. И ему совсем не безразлично, увидит его девушка или нет. И все же казалось, остаться дома в этот вечер равносильно смерти, медленной тихой смерти, а увидеть девушку снова - значит жить. Так на чьей же ты стороне, Роберт Форестер? И почему жизнь так сложна?
Выехав из Лэнгли, Роберт свернул с главного шоссе и поехал по плохо вымощенной дороге с двухсторонним движением - так до Хэмберт Корнерз было ближе. Вдоль дороги не стояло ни одного фонаря, и, когда несколько частных домов, мимо которых он проехал, остались далеко позади, Роберту стало казаться, что он едет через мир, погруженный в глубокую ночь. Он ехал медленно, делая меньше тридцати пяти миль в час, как всегда, когда боялся попасть на выбоину. В Хэмберт Корнерз он еще сбавил скорость, свернул направо у здания банка с красно–синим почтовым ящиком на углу и поехал дальше, поднимаясь на холм, который был такой крутой что ему пришлось перейти на вторую передачу. Наконец слева показался темный дом с белыми ставнями. Значит, до поляны, где он обычно бросал машину, оставалась треть мили. Роберт замедлил ход притушил огни и поехал с одними подфарниками. Футов тридцать машина по инерции прошла по поляне, остановилась. Роберт вышел и достал из кармана на дверце фонарик. Идя по шоссе, он время от времени включал фонарик, главным образом, чтобы видеть, куда шагнуть, и не попасть под проносящиеся мимо машины, хотя в те разы, что он приезжал сюда, машин было совсем немного.
Свет горел в боковом окне, в гостиной, и на задней стороне дома - в кухне. Роберт пошел к дому, думая даже сейчас, что может повернуть назад, но понимал, что этого не сделает. Из дома слабо доносилась классическая музыка - нет, не Шуберт, как сначала решил. Наверно, симфония Шумана. Роберт быстро прошел мимо ярко освещенного окна гостиной, обогнул баскетбольную стойку и направился к низкорослым деревьям за домом. Не успел он до них дойти, как дверь, ведущая из кухни во двор, открылась и по деревянным ступеням застучали каблуки. Ее каблуки - в этом Роберт не сомневался. Она свернула к баскетбольной стойке. В руках у нее была большая корзина. На ветру развевался белый шарф. Девушка поставила корзину на землю, и Роберт понял, что она собирается жечь мусор в проволочной корзине, которая стояла чуть левее подъездной дорожки. Был ветер и понадобилось около минуты, чтобы бумага занялась. Потом пламя взметнулось и осветило ее лицо. Девушка стояла лицом к Роберту и смотрела на огонь Их разделяло футов тридцать. Она подняла корзину, вытряхнула содержимое в костер, и пламя поднялось так высоко, что ей пришлось отступить. Но она продолжала как завороженная, глядеть на огонь, и на лице у нее появилось то отсутствующее выражение, которое он замечал много раз, когда она вдруг замирала возясь с чем–то у себя на кухне.
Потом она неожиданно подняла глаза и посмотрела прямо на Роберта. Рот у нее приоткрылся, она выронила корзину и оцепенела.
Роберт бессознательно развел руками, словно извиняясь и сдаваясь на ее милость.
- Добрый вечер, - сказал он.
Девушка ахнула и, хотя не пошевелилась, было видно, что она готова убежать.
Роберт сделал к ней шаг.
- Меня зовут Роберт Форестер, - машинально сказал он четко и громким голосом.
- Что вы здесь делаете?
Роберт промолчал, он тоже не шевелился, левая нога выдвинулась вперед, но он не решался сделать еще шаг.
- Вы живете здесь по–соседству?
- Не совсем. Я живу в Лэнгли. - Роберт чувствовал, что надо ей довериться, и если это не поможет, то будь что будет. - Я не хотел вас пугать, - продолжал он, все еще не опуская рук. - Может, вы хотите вернуться в дом?
Однако девушка не двигалась. Казалось, она силится запечатлеть в памяти его лицо, но пламя теперь уже погасло. Между ними сгущалась темнота И Роберта больше не освещал свет из окна.
- Стойте, где стоите, - распорядилась она.
- Хорошо.
Она медленно пошла, оставив корзину и не спуская с него глаз.
И Роберт тоже передвинулся вперед чтобы ей было его видно, и завернул за угол дома. Девушка остановилась на невысоком крыльце, взявшись за ручку двери.
- Как вас зовут?
- Роберт Форестер. Наверно, вы сейчас вызовете полицию?
Она закусила нижнюю губу, а потом спросила
- Вы ведь бывали здесь раньше, правда?
- Да
Дверная ручка скрипнула под ее рукой, но девушка не открыла дверь.
- Ну что? Вам хочется вызвать полицию? Идите, вызывайте. Я подожду, - он сделал несколько шагов, остановился в слабом свете, падавшем из бокового окна кухни, и спокойно посмотрел на девушку.
"Как это на меня похоже, - подумал он, - и то, что дал себя увидеть, как раз в тот вечер, когда поклялся, что не поеду сюда, и то, что остался стоять, освещенный огнем, хотя легко мог отступить в тень и скрыться за домом, и то, что обещаю дождаться полиции".
- Я не собираюсь вызывать полицию, - сказал девушка мягко и серьезно с уже знакомым ему выражением, хотя он еще никогда не слышал, как она говорит. - Но я не желаю, чтобы за мной подглядывали. Если я буду уверена, что вы больше сюда не приедете…
Роберт улыбнулся.
- Даю вам слово, - он был рад что может что–то пообещать ей. - Мне очень жаль, что пугал вас раньше. Очень жаль Я… - эти слова вырвались у него неожиданно, и он замолчал.
Девушка поежилась от холода. Она не сводила глаз с его лица, но теперь ее глаза уже были не испуганные, а скорее внимательные и недоумевающие.
- Вы что–то хотели сказать?
- Я хотел извиниться… Мне нравилось смотреть на вас, когда вы хозяйничали на кухне. Когда готовили. Вешали занавески. Я не пытаюсь оправдываться. Объяснить что–нибудь трудно. Но я не хочу, чтобы вы боялись меня. Я не преступник. Просто чувствовал себя одиноким, у меня была депрессия, и я смотрел на девушку в кухне. Понимаете? - По ее молчанию он почувствовал, что она не понимает, не может понять. Да и кто поймет? У него застучали зубы. Он вспотел, потом ему стало холодно. - Я и не ждал, что вы поймете. И не жду, что вы простите. Я только пытаюсь объяснить И ничего не получается. Уверен, что и не получится, потому что истинной причины я и сам не знаю. Не то, что истинной причины… - он облизал холодные губы. Теперь она будет презирать его. И уже никогда, думая о ней, он не сможет отделаться от мысли, что она его презирает. - Наверно, вам лучше уйти в дом. Здесь холодно.
- Снег пошел, - удивленно сказала девушка.
Роберт быстро оглянулся на дорожку, увидел падающие белые хлопья, и улыбка тронула его губы. Сам по себе снег показался ему нелепостью, а то, что они заговорили, нелепостью вдвойне.
- До свидания, мисс Тиролф. До свидания.
- Подождите
Роберт обернулся.
Девушка стояла глядя на него, и больше не держалась за дверную ручку.
- Если у вас депрессия, вряд ли она усилится из–за того… из–за того, что я…
Он понял.
- Спасибо.
- Депрессия - это ужасна Все равно что болезнь Из–за нее можно лишиться рассудка.
Он не знал, что ей ответить.
- Надеюсь, вы не слишком ей поддаетесь, - добавила она.
- А я надеюсь что у вас депрессии никогда не будет, - сказал он, словно загадал желание. "Никому не нужное желание", - подумал он.
- Что вы, и у меня была депрессия. Три года назад Потом, слава Богу, не повторялась.
То, как она произнесла последние слова - медленно, со значением, - помогло ему сбросить напряжение. Она сказала их таким тоном, каким говорят с человеком, которого знают давно. Ему не хотелось уходить от нее.
- Может быть, вы зайдете? - спросила девушка. Она открыла дверь, вошла в дом и придержала дверь.
Роберт последовал за ней, слишком оглушенный в эту минуту, чтобы подумать, надо ли. И вошел в кухню.
Девушка сняла пальто и белый шарф и повесила их в небольшой шкаф, а сама глядела на Роберта через плечо, как будто все еще немного боясь.
Он остановился посреди комнаты.
- Я просто подумала, что, раз уж мы все равно разговариваем, глупо стоять на холоде, - объяснила она.
Он кивнул.
- Спасибо.
- Может быть, снимете пальто? Хотите кофе? Я только что сварила
Он снял пальто, сложил подкладкой наверх и повесил на прямую спинку стула, стоявшего возле двери
- Большое спасибо, но я перестал пить кофе. У меня от него бессонница.
Он смотрел на нее, не веря своим глазам, смотрел на ее мягкие волосы, которые были сейчас так близко от него, на расстоянии всего шести футов, на ее серые глаза - в них темнели синие точки. А вот так близко, что он может коснуться их рукой. Висят белые занавески, он видел, как она их вешала, и стоит плита - он так часто видел, как она наклоняется, чтобы открыть дверцу. И его поразила внезапная мысль: находясь рядом с девушкой, он не испытывает большего удовольствия, чем когда смотрел на нее через окно, и его охватило предчувствие, что, узнай он ее лучше, она сразу потеряет для него всякий интерес, а тогда исчезнет и то, что было для него самое главное, - ощущение счастья, покоя, свободы от всякой напряженности.
Девушка подогревала стеклянный кофейник. Следя за кофе, она поворачивала голову и раза два или три посмотрела на Роберта.
- Вы, наверное, думаете, что я ненормальная, раз пригласила вас войти в дом, - сказала она - но когда я вас увидела мне было страшно только несколько минут. А вы здешний?
- Я из Нью–Йорка
- Вот как? А я из Скрентона Я здесь всего четыре месяца, - она налила кофе в чашку.
- И что привело вас? - начал было он. Но ему расхотелось расспрашивать Он достал пачку сигарет. - Можно?
- Да, да, конечно.
Он предложил ей сигарету, но она покачала головой.
- Вы работаете в Лэнгли?
- Да В "Лэнгли Аэронотикс". Последние три месяца И живу в Камелотских меблированных квартирах.
- А почему вы уехали из Нью–Йорка? Я думаю…
- Хотел переменить обстановку.