- Не идет Граф на крис, и нам это не безразлично. Цыгане скажут: вот, мол, не держит закон, и ему сходит с рук. Прикажи, барон, чтобы ромалэ привезли сюда Графа, а мы подождем.
- Найдите его, - сказал барон, и несколько человек тотчас вышли из комнаты.
- Люди от разного страдают, - задумчиво молвил Вайда. - Один не может людям простить, что его не замечают, а в нем, копнуть поглубже, ромалэ, только труха да гниль. Другой - за ловэ гонится, как за счастьем, сам не зная, что с ними делать. А жадность его распирает. Третий тонет в страстях. И всех их, в конце концов, Дэвла наказывает.
Старики одобрительно загудели. Барон сказал:
- Отец мой привел большой табор в Россию. Разве он думал, что от огромного табора так мало людей останется? Однако жизнь по-своему распорядилась. Мне цыгане себя доверили, а я не сумел сберечь многих.
- Не твоя вина, морэ, - сказал Анжей, - такое время.
- Нет, Анжей, на мне большая вина, не надо было мне самому в город уходить, а собрать бы табор да увести за границу.
Барон мрачнел, наливаясь гневом.
- Выродки вроде Графа были во все времена, но с ними цыгане быстро управлялись, - напомнил Вайда, - раньше мы его отлучили бы и - дело с концом.
- Он цыган в городе сбивает к уголовникам, а там уже не разобрать: что - ром, что - гадже, - сказал барон. - Это чума заразная.
- Пока ждем, - начал Анжей, - я, ромалэ, вам напомню одну историю. Как-то раз Бог-отец и Бог-солнце поспорили, кто из них больше нужен человеку. Бог-отец сказал: "Я землю родил! Я человека сотворил!" Бог-солнце ответил: "А я твоего человека согреваю. Своим теплом". И решили они походить по земле порознь да поглядеть и поспрашивать, что думают люди. Одни говорили: "Нужнее нам ты, Бог-отец. Ты нас и на том свете не оставляешь". Другие: "Бог-солнце, без твоего тепла мы бы хлеба не видели и перемерли от холода".
Сошлись опять Бог-отец и Бог-солнце, сели на бугорок и спорят по новой. Бог-отец говорит: "Я царь над людьми! Что захочу, то и сделаю с ними". Бог-солнце отвечает: "Без меня ничего не сделаешь: погасну, и люди погибнут, не над кем тебе будет царствовать". А ехали мимо цыгане. Бог-отец говорит: "Давай спросим этих, кто из нас им больше нужен?" - "Давай", - согласился Бог-солнце. Остановили, спросили: "Кто вам нужнее?" Глянули цыгане, а у богов - глаза злющие, в руках - дубинки. Этому угодишь, другой озвереет… И говорят цыгане богам: "Не здешние мы, кочевые. Мы конями торгуем…"
Старики посмеялись. Анжей вздохнул:
- Только эта история к случаю нашему не подходит!..
Вошел молоденький чяво, сказал барону:
- Нет нигде Графа, дадо. Не могут его найти. Как быть? Знать, скрылся из города.
- Ладно, ромалэ, - кивнул барон, - Граф никуда не денется, отыщем и спросим с него за все. Пока с Раджо надо решить.
- Закоренный ром! - вымолвил Вайда.
- Несчастный он, ромалэ, - сказал Анжей. - Думаю, смерть за ним ходит. Как Зента погибла, он бешеным стал.
- Это его дела, ромалэ, - возразил барон. - Правильных цыган мы не судим. Зовите его.
- Раджо! Раджо! - крикнул кто-то из молодых.
Раджо вошел с опущенной головой. Знал - пощады не будет.
- Вот, Раджо, наше слово: мы уже раз отлучали тебя. И отлучаем снова. На год. На год объявляю тебе магэрдо. Третьего раза, Раджо, не будет. А Кнута оставь и не трогай. Если что, мы тебя похороним. Я сказал и дважды не повторяю.
Старики одобрили. Раджо скользнул из комнаты.
Все, окружающее людей, - театральная декорация, имя ее создателя - Бог. Сцена меняется по его замыслам, человеку неясным. Что Богу надо от нас?.. Он строит, он же и рушит, и начинаются новые действа. Человек, обессилев, плывет в потоке, чаще всего по течению. А кто выгребает против, того захлестывает волна. Все мы актеры в театре Бога. Марионетки. Ведь кукольный театр - тоже театр.
У цыган своя роль в бесконечном спектакле жизни. Конечно, им помогает цыганский Бог - Дэвла, он видит каждого и особо пристально смотрит на тех, кто не рушит обычаев и законов предков. А предки из века в век стремились всячески защищать свою жизнь и жизнь своих близких и не дать гадже убить или оскорбить себя, унизить свое достоинство. Ром должен быть постоянно настороже, так повелось. Выходит, его душа согласна со всей природой, но, с другой стороны, - природа душе иногда подсказывает такое, к чему душа еще не готова. Цыгане из века в век удивляются: Дэвла любит своих детей, почему же не бережет от опасностей? Как так? Испытывает их крепость?
Черная Сара Кали, богиня тайн, тоже не оставляет тех, кто ей поклоняется. Ее чествуют. Лодки плывут, неся ее статуи. Плывут горящие свечи, и в освященные воды цыгане макают колоды карт, чтобы карты не врали и не таили секретов будущего. Так карты купали в священных водах и тысячи лет назад…
Безмолвствует Сара Кали, глаза ее пристальны и суровы, и каждый должен в своей душе прочитать ответ на вопросы о прошлом и будущем. Пока цыган жив, он чувствует взгляд Сары Кали. Сидя у ночного костра, глядя в огонь или на звезды, думает цыган и о том, что, может быть, даст Сара Кали ответ на загадку движения таборов по земле. Эта надежда питает отверженных и гонимых. Дэвла, что ли, обрек их на странствия, ибо не было радости им нигде, куда бы ни приходили они.
Словно волки, среди волков рыщем мы,
Но не были мы волками когда-то,
Нас заставили защищать свою жизнь
И жизнь детей наших…
Время перетекает из пустоты в пустоту, а может, и нет его. Может, время придумано человеком, чтобы не потеряться в пространстве, которое разумом не охватишь.
Упади в ночную черноту леса,
Останься с ним наедине -
Услышишь дух мертвых
И, если сумеешь уцелеть,
Поймешь загадку предков твоих.
Может, повезет тебе,
И явится Сара Кали - цыганская богиня,
И она объяснит тебе то,
Что мучает тебя всю твою жизнь…
Не зная дороги, натыкаясь на препятствия, мечется человек, прозревая в страданиях. Это и есть путь познания жизни.
Среди племен и народов цыгане, пожалуй что, угадали путь наиболее верный: не ломать, не вторгаться, не переделывать, а раствориться в том, что предписано Дэвлой с начала начал.
Глава 5 Зной
Анжела беспокоилась. Шел третий час ночи, а Ромки все не было. Она знала, чем кончился крис: цыганки-подруги ей доложили по телефону, однако где Ромка?.. Загулял он, что ли, в своем ресторане или в гостях у кого-то? Обычно предупреждает все-таки. Да и телефон есть - мог позвонить. Тем более после такого дня.
У Анжелы все валилось из рук. Начинала что-то делать по хозяйству - и бросала. Включила утюг погладить высохшее белье и забыла о нем. Вспомнила - выключила… Подошла к подоконнику, выглянула на улицу.
В сквере напротив горели круглые фонари. Под одним в круге света, выхваченном у ночи, стояли двое мужчин, будто ждали кого-то. Внезапно Анжела узнала - ее будто током ударило в сердце - блатного цыгана, с которым недавно разбирался в ресторане Ромка. Вспомнила его кличку - Нож. Второй был ей незнаком. Не иначе как ждут Ромку!.. Это беда. Ромка наткнется на них - и что будет? Нож - уголовник, подонок и на посылках у Графа. А Граф - сам дьявол… Анжела бросилась к телефону и подняла всех знакомых цыганок. Те разбудили своих мужей, заставили их одеваться и ехать на выручку Ромке. Издалека - из разных концов Москвы. Пока кто-то доберется…
Анжела подошла к окну и увидела в круге света в аллее третью фигуру - Кнута! Все трое жестикулировали, перемещались, их тени перекрестились, а голосов слышно не было.
Анжела распахнула окно и закричала так, что на момент оглохла сама:
- Ромка, Ромка! Уходи!
Двое, услышав вопль, отшатнулись от Кнута, но тотчас приблизились к нему снова и будто приклеились на момент.
Анжела выскочила на лестницу и кинулась вниз. Ноги ее подкашивались.
- Обидел ты меня, морэ, - сказал Кнуту Нож, - крепко обидел, при всех обидел.
- Или не ты, - возразил Кнут, - меня за ловэ к смерти приговорил?
- Ты что мне лепишь? - выкрикнул Нож. - Отдал бы Графу гитару, и все дела. Тем более он тебе гроши сулил. Не так?
- Не так и не то. На что инструмент? Похваляться перед гадже и зоб надувать? А эта гитара - моя душа и моя работа.
- Ну да, ты из себя вылазишь, - злобился Нож, - что ты музыкант, а мы все - парчушки.
Ты никого за людей не держишь, долбаный фраерюга!
Напарник Ножа блокировал Кнута сзади, переминался и бормотал:
- Кончай толковать, делай дело, засветимся, Нож…
- Терпи, - сказал ему Нож, - еще не пора. Не кончен наш разговор. - Он снова попер на Кнута: - Из-за этой долбаной гитары Раджо сгорел на крисе. Твоя заслуга, лабух ты долбаный!
- Падаль ты, Нож, - отозвался Кнут и пошел на крик Анжелы, будто распятой в окне.
Но второй цыган заступил ему путь, и будто тупым колом ударили в спину. Грохнул выстрел - земля встала дыбом.
Двое рванулись в боярышник. А на востоке уже тлел рассвет.
На десять секунд опоздала Анжела закрыть собой Ромку. Сев на кровавый песок, она взяла его голову в свои руки и взвыла, раскачиваясь.
Барон ворочался с боку на бок, пытаясь уснуть. Но в духоте, в тишине будто снова звучал голос старого Вайды: "Много дел будет, морэ, я тебе говорю". И опять барон будто ответил: "Беду накличешь". - "Не обойдется, барон. Город цыган развращает, они здесь волками становятся".
В окне среди перистых облаков мерцала звезда, как фонарь в руках Дэвлы. Барон и днем ощущал присутствие этой звезды, внимание Дэвлы к земным делам, предначертанным и неотступным.
Сочился рассвет, а сна ни в одном глазу. День обещал быть жарким.
- Извини, дадо. - Федька вошел из темного коридора и поклонился.
Барон сел на тахте.
- С чем пришел, говори. Говори…
- Кнута застрелили, дадо! - бухнул Федька, как в колокол.
- Кто, где?
- Нож. С ним еще кто-то был. Анжела видела. Кнут шел домой…
- Это Граф цыганам власть свою показал, - тяжело выговорил барон. - Поднимай, Федька, всех, пусть знают все. Делай, что говорю. Иди.
Федька ушел не оглядываясь. Барон прикрыл глаза и будто вновь очутился в лесу, среди птиц и кустов, под вековой сосной у старого муравейника. Тут в пересохшем русле ручья прыгали лягушата, на кочках сигналили красные мухоморы. Муравейник жил по извечному, неизвестно кем записанному в природе закону. Не соблюдают этот закон только люди, пренебрегая тем, что они малы и каждый из них - муравей, заблудившийся в травах и мхах мироздания. И гибнут, гибнут, а мир остается… Но каждый сам себе мир.
Очнувшись, барон представил, что будет здесь через час или два. Сюда к нему соберутся цыгане, не знающие, что делать. И он должен будет сказать. Что скажет - исполнят. А что он скажет цыганам?..
Анжела отрезала свои косы и положила их Ромке в гроб. "Не печалься, родной, - сказала ему. - Скоро к тебе приду!"
Каждый день ходила к могиле, плакала, причитала. Но как-то день пропустила, и в тот же вечер Кнут сам к ней явился, молодой и красивый, как в жизни. "Хассиям! Тебя нет, убили тебя!" - хотела Анжела перекреститься, а Кнут поднял руку: "Не надо, умрешь!" Они сели за стол, как бывало, чаю попили, легли, все, как всегда, как раньше. Проснулась - а Ромки нет. И повелось: ровно к полночи он появлялся - в комнате стол накрыт, свет яркий…
Цыганки-подружки забеспокоились: что-то неладно с Анжелой.
- Что с тобой, Анжела? Скоро в тень превратишься.
- Не могу Ромку забыть. Каждую ночь он приходит. Чай пьем, гитару берет. Играет, играет, он в жизни так не играл. А после - любит меня до рассвета.
- Дэвла милостивый! Ты так сама на тот свет отправишься… Надо пхури позвать…
- Оставьте меня в покое…
Однако не унимались подруги и чуть не силой привели Анжелу к старухе. Та объявила:
- Не иначе как Кнут превратился в нечистую силу. Не печалься - я помогу. Нарисуй крестик над своей дверью и у порога. Не посмеет нечистая сила переступить.
- Что ты, старая! - испугалась Анжела. - Как это мне от Кнута откреститься?
Сказала так и ушла, а одна подруга тайком начертила крест на ее двери.
Полночь миновала, а Ромки нет. Анжела ждет. И вдруг словно камень в окно ударил. Стекло разлетелось, и показалось лицо Кнута, перекошенное от злости, и волосы дыбом. В жизни таким Анжела ни разу его не видела. "Хорошо встречаешь, Анжела! - Ромка впрыгнул в комнату. - Собирайся!" Тут Анжела испугалась. Поняла… "Подожди, драго, подожди, любимый! Дай соберусь!" Стала Анжела одеваться. Оделась. Все украшения перебрала, разложила бусы да серьги свои.
"Чего возишься?" - подал Кнут голос. "Сейчас, драго, сейчас, материнские бусы беру, дороги они мне". - "К чему столько вещей?" - "Замерзну". - "Согрею тебя. Тепло в моем доме".
Долго ли, коротко ли, пошли они вместе. Небо темное, ночь тяжелая, душно. И ожерелье на шее - как кандалы. И лошади парой стоят, бьют копытами, шерсть на них искрится, гривы косматятся, в глазах костры. Села Анжела в повозку, Ромка взял вожжи, свистнул пронзительно, кони рванули с места и при луне, показавшейся среди туч, полетели по воздуху. Кнут затянул:
Месяц на небе светится,
А мертвый с девицей мчится!
Остановил коней возле кладбища, свистнул опять - и сгинули кони вместе с повозкой. А Ромка и Анжела пошагали к могиле, разрытой среди крестов. Прыгнул Кнут в яму: "Иди скорей, Анжела!"
"Смерть мне", - подумала Анжела и стала медленно-медленно раздеваться. Сняла платок - подала Кнуту, шаль развернула - и подала. Одна кофточка, другая кофточка. Медленно-медленно, как во сне. "Что ты копаешься? - кричит Кнут. - Надо быстрее!" Анжела тут как бы случайно порвала суровую нитку. Кнут не заметил. И бусы с шеи посыпались. "Ой, - закричала Анжела, - не могу я к тебе идти без материнского ожерелья!" Нагнулась и собирает с земли. Поднимет бусинку - подает ее Кнуту. Пока искала - нельзя оставлять, - рассвет проклюнулся и восток заалел. "Прыгай ко мне!" - кричит Кнут. "Сейчас, сейчас, вот только - сережки!" Кинула Анжела Кнуту сережку, давай вторую снимать, а Кнут руки протягивает, схватить хочет. Отпрянула Анжела, слышит - поют петухи. А Кнут зубами заскрежетал, застонал и упал ничком в яму. Захлопнулась крышка гроба, грохнулась на него земля, и холм могильный образовался. Анжела упала замертво на теплую землю и - проснулась.
- Не будет мне покоя, пока на земле живет Граф, - сказала Анжела громко вслух. Как будто кому-то ответила.
Выйдя после суда из дома барона, Раджо почувствовал себя так, будто его выпотрошили, а душу бросили на помойку. Снова он проклят и отлучен от родных по крови людей. Снова один на всем свете. И вся природа - против него. Он - гадже, а это как смерть.
Глаза его увлажнились, так стало жаль себя.
"Что это? Неужели старею?" - ужаснулся он.
Почему-то вспомнилась парны из ресторана. После знакомства он побывал у нее, в ее комнате, где на стенах картины, на полках книги, в магнитофоне - чужая музыка… Они пили шампанское из бутылки, прихваченной с собой, Раджо играл на гитаре - нашлась и гитара - и пел цыганское:
Заматыем, ромалэ,
Запием биду…
Запьем, цыгане,
Запьем беду…
Вот только имя красавицы Раджо никак не мог вспомнить. Простое вроде бы имя. А вот же! И он напрягся, ища его в памяти, будто от этого все зависело.
Тоска по жизни снедала Раджо.
Как он мог забыть ее имя после того, что было ночами, когда они сливались в одно существо и будто кровь толчками перемещалась из жил Раджо в женщину, будто его душа переходила в ее душу?.. В первый раз он бросил на стол, уходя от нее, две зеленые бумажки. Потом она не брала ничего. А Раджо делал подарки - камни и золото. Но она к камням равнодушна. "Ворованного не надо", - сказала и будто смазала ладонью по роже. Но любила после этого неистово. Соединялись они, как животные, яростно и оставались друг в друге, покуда не истощались. Но сила вновь приливала и вновь изливалась.
Глаза ее были зовущи, взгляд обволакивал, и когда оба были на людях, сердце у Раджо в груди стучало, как молоточки по наковальне.
В конце-то концов он не мог понять, сколько ни думал об этом, почему называют грехом проникновение мужчины в плоть женщины и то, что женщина тянет в себя плоть мужчины. И хочется повторять, повторять, повторять… Так велела природа.
"Родные люди отторгли, так, может, примет чужая баба", - грубо подумал он, недовольный собой и униженный жизнью.
Имя ее, конечно, он вспомнил. Затмение оказалось недолгим.
День обещал жару, духоту. Раджо открыл дверь квартиры своим ключом и, избегая соседей, вошел в комнату Вики, не постучав. Она сидела в халате, надетом на голое тело, возле распахнутого окна.
- Закончил дела? - спросила, даже не обернувшись.
- Устал я, - буркнул Раджо. - Покормишь?
Она не отреагировала.
- Ты что? - спросил Раджо.
Она взорвалась:
- Думаешь, так и буду ночами ждать, не зная, когда ты явишься?.. Я не цыганка, приятель, со мной - не пройдет.
- Помолчи, - сказал Раджо. - Да собирайся. Я погорел по-крупному. Надо уехать.
- Твои проблемы, - отрезала Вика. - Надо тебе, катись.
"Вот так вот, - подумал Раджо. - Расслабился".
- Собирайся, - повторил. - Уезжаем…
- Ты, что ли, не понял?
Препираться с Викой было чудно, тем не менее Раджо заставил себя выговорить:
- Мне нельзя сейчас в городе, кончат меня. Успокоятся, возвратимся.
- Ладно, - внезапно сказала Вика. - Коли так, я поеду. Но помни, что я не вещь. Я - свободна.
Они улетели в Адлер первым же самолетом. Оттуда - автобусом в Пицунду. Номер в гостинице. Роща самшитовая - нет, лес! И сосны над пляжами… Барашки пены на набегающих и шуршащих прибрежной галькой волнах. Солнце, вода и рыжие скалы, истонченные у подножия обрывов…
Жизнь проста и прекрасна. Будто нет и не было за спиной угрюмого, раскаленного города с пыльной листвой тополей и чахнущими осокорями.
В гостиничном баре красные от загара курортники пили кофе, коньяк и дымили импортными сигаретами.
Раджо скоро устал от всего. И Вика будто закисла. У нее были свои воспоминания.
Нависло предчувствие катастрофы. Оно разрядилось, когда такси, в котором Раджо и Вика поехали в горы, попало в аварию на вираже завившейся серпантином дороги. Машина вильнула, увертываясь от встречного "мерседеса" с пьяной компанией местных гуляк, и, вмазавшись краем в дерево, завалилась на бок.
Отделались, в общем, испугом и ссадинами.
Правда, таксист сломал руку… Но кому это интересно?..
После на побережье обрушился ливень. Двинулись к морю оползни глины.
Раджо не выдержал, позвонил на хату в Москву. Трубку взял Нож.
- Где пропадаешь? - спросил он.
- Дела, - сказал Раджо. - Новости есть?
- Кнута замочили! - с вызовом сказал Нож.
Раджо едва не выронил трубку. Будто его самого в упор расстрелял телефон.