– Нет… нет, благодарю. Я в принципе не пью много, да и немного… немного рановато, не так ли?
Льюис усмехнулся:
– Ну, это я не часто слышу от шефа! – Он почувствовал себя свободнее. Не умел он вести легкий светский разговор и, несмотря на то, что она выглядела такой приятной молодой дамой, он предпочел бы уже заняться своей работой.
– Он вам нравится, не правда ли? Я имею в виду вашего шефа?
– Он наилучший в нашем деле!
– Так ли? – спросила Кристин тихонько.
– Вы придете вечером?
– Думаю, что да. А вы?
– Если отыщу что-нибудь, а в данный момент это весьма сомнительно!
– Человек не может знать заранее!
Глава двадцать и первая
От колыбели до могилы первое дело – белье!
Бертольд Брехт, "Трехгрошовая опера"
В конце восьмидесятых годов нашего века, помещения Главного управления городской полиции на Сент-Олдейтс начали капитально ремонтировать и расширять… и работа была все еще в самом разгаре, когда в эту субботу сержант Льюис прошел через главный вход. Органы безопасности упорно старались сохранить свою иерархическую структуру, и дружеские отношения между высшими и низшими чинами всегда оставались дистанцированными. Льюис достаточно хорошо был знаком с суперинтендантом Беллом, еще со времен его работы в Кидлингтоне, и теперь обрадовался, увидев его в здании.
Да, естественно Белл поможет, чем может. Посещение Льюиса было очень своевременным, потому что все углы и закоулки были только что расчищены, и содержимое десятков шкафов и покрытых пылью ящиков недавно вылезло впервые, с тех пор как себя помнит, на белый свет. Приказ Белла в данном вопросе был предельно ясен: если в отношении неких документов возникало малейшее разночтение, стоит ли их хранить – они должны быть сохранены, если нет – они должны быть уничтожены. Но странно то, что сегодня почти все, что было обнаружено, выглядело потенциально ценным для кого-нибудь. В конце концов, была выделена целая комната, в которой сохранившиеся реликвии и документы с самых ранних времен – во всяком случае, с 1850 года и до наших дней – были без разбора сложены в кучи, ожидающие подобающей оценки университетских историков, социологов, криминалистов, местных исторических обществ и авторов. Насколько Беллу было известно, сейчас в комнате находится офицер Райт. Она проводит в самом общем виде предварительную каталогизацию, и если Льюис захочет бросить один взгляд…
Объяснив, что у нее перерыв на обед, офицер Райт, очень приятная 25-летняя брюнетка, продолжила жевать свои сандвичи и надписывать рождественские открытки. Одним взмахом руки она разрешила Льюису доступ в любой угол комнаты, где бы он ни пожелал вести поиски, после чего он вкратце рассказал ей о своей миссии.
– Я целиком ваша, сержант. Или, хотя бы, хотела быть таковой!
Льюис правильно понял, что она имела в виду. Морс дал ему один экземпляр произведения полковника (старая дама оставила в палате несколько копий), но в данный момент Льюис не видел даже малейшей возможности найти какую-либо связь между тем, что случилось в 1860 году и хаотичными кипами коробок, папок, мешков и лежащих между ними выцветших пожелтевших с обтрепавшимися краями документов. Если говорить честно, похоже было, что сортировка началась, так как пять десятков этикеток с написанными на них датами уже красовались на достаточно аккуратной подборке материалов, отделенных от остальных и расставленных в некоем подобии хронологической последовательности. Но напрасно искал Льюис среди них этикетки 1859 и 1860 годов. Стоило ли по-быстрому просмотреть оставшуюся часть?
После нескольких часов упорных и продолжительных поисков, Льюис тихонько присвистнул.
– Нашли что-нибудь?
– Что вы думаете об этом? – спросил Льюис. Он вытащил из ящика от чая побитый и потрескавшийся короб, длинной пятьдесят, шириной тридцать сантиметров и глубиной около двадцати. Небольшой короб, как на него не посмотри, можно было носить без особых усилий благодаря наличию латунной пластинки, длинной около десяти сантиметров в середине его крышки, с красиво оформленной закругленной ручкой, также из латуни. Но то, что сразу произвело впечатление на Льюиса – и наполнило его странным волнением – были выгравированные на пластинке инициалы: "Дж.Д."! Льюис без особого внимания прочел тоненькую книжонку (точнее без особого интереса, если уж быть откровенными), однако ясно запомнил "два чемодана", которые Джоанна взяла с собой на баржу, и они же самые, как можно предположить, были найдены в каюте после ареста экипажа. До этого момента Льюис имел смутное представление о виде "чемоданов", и для него они выглядели вроде как те, с какими приезжают студенты в оксфордские колледжи. Но он уверенно запомнил, что Джоанна их носила, не так ли? А достаточно потрепанный вид ручки показывал, что этот короб носили, и при том часто. А ведь и имя первого супруга Джоанны начиналось с "Д"!
Офицер Райт подошла и встала на колени возле короба. Две маленькие застежки, по одной с каждой стороны крышки, легко сдвинулись, да и замочек спереди не был заперт, поэтому, подняв крышку, они обнаружили внутри небольшую брезентовую сумку. А на ней поверх зеленой плюшевой накладки имелись вышитые пожелтевшими шерстяными нитками те же инициалы, что и на коробе.
Льюис присвистнул еще раз. Сильнее.
– Можно ли – не можем ли мы?..
Он едва мог сдержать волнение в голосе, и полицейская дама с любопытством смотрела на него в течении несколько секунд, потом легко вытряхнула на пол содержимое сумки: небольшой проржавевший ключ, карманный гребень, металлическая ложка, пять пуговиц от платья, крючок для вязания, пакет иголок, две аккуратные на вид туфельки без каблуков и дамские хлопчатобумажные панталоны с длинными штанинами. Льюис, смущенно и не веря своим глазам, покачал головой. Как-то опасливо он вынул туфли, будто подозревал, что они могут рассыпаться, а после двумя пальцами подхватил панталоны!
– Как вы думаете, мог бы я взять туфли и эти м-м-м?.. – спросил он.
Офицер Райт, развеселившись, посмотрела на него с любопытством.
– Ничего страшного, – добавил Льюис. – Это не для меня.
– Не для вас?
– Для Морса – я работаю с Морсом.
– Полагаю, вы хотите сказать, что с возрастом у него развился фетишизм на дамские панталоны.
– Вы с ним знакомы?
– Хотела бы, чтобы это было так!
– Боюсь, он в больнице…
– Все говорят, что он чрезмерно много пьет!
– Ну, может быть, немного больше, чем нужно.
– Считаете, что хорошо его знаете?
– Никто не знает его лучше меня!
– Вы должны расписаться за них…
– Принесите журнал!
– …и вернуть их.
Льюис ухмыльнулся.
– Боитесь, я их украду? Туфли, в смысле. К сожалению, они мне немного маловаты.
Глава двадцать вторая
Не спеши полагаться на имя! Имя – штука сомнительная, ему верить нельзя!
Бертольд Брехт, "Человек есть человек"
В ту же самую субботу, когда сержант Льюис и Кристин Гринэвей жертвовали своим свободным временем ради него, сам Морс почувствовал себя снова хорошо. И он пошел исследовать новые территории, так как после обеда ему сообщили, что он уже может свободно гулять на воле по коридорам. Так в 14:30 он достиг комнаты отдыха – помещения с креслами, цветным телевизором, настольным теннисом, библиотекой и большой кучей журналов. На самом верху этой кучи, как заметил Морс, лежал номер журнала "Кантри Лайф", издания девятилетней давности (должно исполниться девять в августе). Комната была безлюдна и, старательно убедившись, что горизонт чист, Морс поставил одну из трех книг, которые достал из тумбочки, на дно корзины, предназначенной для книжного мусора: "Синий билет" не дал ему ничего кроме конфуза и унижения, и теперь он сразу почувствовал себя пилигримом, освободившимся от мешков с грехами.
Поверхность телевизора выглядела гладкой и цельной без малейших следов каких бы то ни было углублений или кнопок, которыми его можно было бы привести в действие; так что Морс разместился в одном из кресел и снова спокойно начал думать об Оксфордском канале.
Вопросом для судебных заседателей, конечно, было не "Кто совершил преступление?", а только лишь "Совершили ли преступление задержанные?"; в то время как для полицейского вроде него всегда стоял первый вопрос. Итак, пока он сидел там, он осмелился спросить себя честно: "Хорошо, если лодочники его не совершали, то кто совершил?". Если бы в наше время задали этот ключевой вопрос судье, Морс не представлял, как дело продлилось бы более одной минуты; потому что простым и честным был ответ, что нет и малейшего представления, кто это мог быть. Поэтому его голова могла бы заняться более старательным обдумыванием вопроса о вине лодочников. Или их невиновности…
Рассмотрим четверку вопросов по данному делу.
Первое: Были ли судебные заседатели убеждены без тени сомнения, что лодочники убили Джоанну Франкс? Ответ: нет. Ни капли неопровержимых доказательств не было приведено обвинением, чтобы подтвердить свидетельские показания об убийстве – а ведь именно по пункту убийства лодочники были провозглашены виновными.
Второе: Правда ли, что к подсудимым применялась изначально "презумпция невиновности" – неписанная слава британской правовой системы. Ответ: категорически нет. Предварительно созданное мнение – при этом полностью отрицательное – нарастало еще с начала первого процесса; и отношение как служителей Фемиды, так и широкой общественности все время выражалось в неприкрытом презрении и отвращении к недоделанному, почти безграмотному, неверующему в Бога экипажу "Барбары Брей".
Третье: Правда ли, что все лодочники или некоторые из них могли быть виновны в чем-то? Ответ: почти наверняка, да. И (в отличие от судебного решения) вероятнее всего виновны по тем обвинениям, по которым их оправдали – в изнасиловании и краже. По крайней мере, не исчезли доказательства, которые наводят на мысль, что мужчины испытывали сильную похотливую страсть к своей пассажирке и, несомненно, существовала реальная возможность, что и трое – или четверо? – продолжали свои попытки преследования несчастной (хотя и сексуально вызывающей) Джоанны.
Четвертое: Существовало ли широко распространенное общественное мнение (даже если доказательства были неудовлетворительны, даже если судебные заседатели были слишком предубеждены), согласно которому приговор был бы приемлем, "неоспорим", как некоторые справочники по праву предпочитают его называть? Ответ: нет, тысячу раз нет!
Морс почувствовал, что сейчас почти может определить главную причину своего беспокойства. Это все из-за тех разговоров, услышанных и надлежащим образом запротоколированных между главными героями истории: разговоры между экипажем и Джоанной, между экипажем и другими лодочниками, между экипажем и различными хранителями шлюзов, владельцами пристаней и полицейскими – в каждом было как будто нечто нереальное. Нереальное – в том случае, если они были виновны. Как будто дали сюжет с убийством какому-то неопытному драматургу и он начал исписывать страницу за страницей неподходящими, заблуждающимися и время от времени противоречивыми диалогами. Поэтому временами казалось, будто Джоанна Франкс – мстительная фурия, а экипаж – просто жертва ее фатальной власти.
Кроме того поведение Олдфилда и Массена после убийства было для Морса непрерывным источником удивления, и трудно было понять почему защита не попыталась вдолбить в головы как судьи, так и судебных заседателей крайнюю неправдоподобность того, что они делали и говорили. Естественно, известны случаи, когда какой-нибудь психопат совершал полностью неразумные и безответственные действия. Но эти мужчины не были квартетом психопатов.
И прежде всего для Морса было крайне странно, что даже после того как экипаж успел как-то и по какой-то причине убить Джоанну Франкс, его члены продолжали – около 36 часов после того – заливаться алкоголем, проклинать и посылать ее душу к дьяволу. Морс знавал многих убийц, но никогда ни один из них не вел себя так – и речи не может быть о четверых. Нет! Просто нечто не увязывалось, вообще не связалось. Не то чтобы это имело значение – совсем нет – спустя столько-то лет.
Морс открыл обложку и прочел оглавление толстого тома, содержащего злодеяния жителей Шропшира за прошлый век, и его взгляд остановился на словах "Канал Шропшир". Он медленно открыл нужную страницу и начал читать главу, причем с нарастающим интересом. (Браво, миссис Льюис!). Автор все еще был ужасно зажат своим витиеватым стилем, все еще был не в состоянии назвать лопату ничем иным кроме как "инструментом для копания с широким острием", но посыл его было достаточно ясен:
"При такой распространенности преступности на каналах едва ли можно было считать источником удивления тот факт, что встречались многочисленные попытки обойти закон со стороны многих лодочников в отношении таких вопросов как регистрация имен, как членов экипажей, так и собственников. Особенно часто, говоря о таких обманах, мы обнаруживаем, что многие работающие как на воде, так и на причалах имели двойные имена и зачастую были значительно лучше известны по своим "прозвищам", чем по именам, данным при крещении.
Из-за разнообразных социологических причин (некоторые из которых все еще подлежат анализу), можно без особых колебаний предположить, что лодочники в подавляющем своем большинстве, вероятно, были потенциально предрасположены к постоянному совершению преступлений. Также можно уверенно утверждать, что их профессия (если можно назвать ее таковой) предоставляла исключительные возможности для реализации такого потенциала. Иногда они продавали часть товаров, заменяя, например, количество угля равновесным количеством кусков скал или камнями. Часто нам попадаются зарегистрированные случаи (см. спец. "Комиссия по каналам и водным источникам", 1842, том IX; стр. 61 – 64, 72 – 75, 83 – 86 и др.), когда члены экипажей угощались дорогими винами и виски, при этом впоследствии наполняли опустошенные бутылки водой. Налоговые служащие тоже не всегда, похоже, были невинны в этом деле и время от времени могли быть подкупаемы, чтобы закрывали глаза…"
Глаза Морса тоже начали закрываться, и он отложил книгу в сторону. И так приходим к заключению: лодочники были компанией мошенников, которые часто воровали часть товаров. Следовательно, Уолтер Таунс, известный еще и как Уолтер Торольд, и остальные были мошенниками. Все настолько просто – когда знаешь ответ. Может все-таки настанет такой день в большой компьютерной библиотеке на небе, когда проблемы, занимающие бесчисленные поколения мудрецов и философов, получат ответ сразу после ввода вопросов через некую небесную клавиатуру.
Молодой человек с переносной капельницей вошел, кивнул Морсу, взял откуда-то маленький дистанционный пульт для телевизора и начал переключать канал за каналом с непостоянством, которое взбесило Морса. Пришло время возвращаться в отделение. На выходе глаза его механически пошарили по шкафу с книгами, и он остановился. Там, на самой нижней полке, рядышком стояли книги, озаглавленные "Викторианский Банбери" и "Оксфорд (Железнодорожные центры) – справочник". Вытащив обе, он вернулся обратно в палату. Может, если бы люди пошире открывали глаза, вообще не было бы нужды в специальных небесных мониторах.
Уолтер Гринэвей пытался, без особого успеха, справиться с кроссвордом в "Оксфорд таймс". Он не особенно владел этим умением, но оно его всегда привлекало, и когда накануне он наблюдал, как Морс расправился с кроссвордом в "Таймс" за 10 минут, его охватила зависть. Морс снова устроился в своей постели, когда Гринэвей (известный среди приятелей как Уогги) подал голос:
– Вы хорошо разбираетесь в кроссвордах!
– Более-менее.
– Вы знаете что-нибудь про крикет?
– Не много. Какой вопрос?
– Знаменитая утка Брэдмена.
– Сколько букв?
– Семь. Я видел Брэдмена на поле в 48ом. Тогда он "сделал утку".
– Я бы не стал зацикливаться на крикете, – сказал Морс. – Просто вспомните Уолта Диснея.
Гринэвей облизал кончик карандаша и задумался.
– Кто составитель кроссворда на этой неделе? – спросил Морс.
– Кто-то по имени КИХОТ.
Морс улыбнулся. Надо же какое совпадение!
– Каким было имя Брэдмена при крещении?
– Ах, я понял, сэр! – сказал Уогги, счастливый вписывая буквы "ДОНАЛЬД".
Глава двадцать третья
Все, что человечество совершило, передумало, все, чего оно достигло, – все это сохранилось, как бы волшебством, на страницах книг.
Томас Карлейль
Embarras de richesses – даже пробродив целый день среди полок местной библиотеки в Саммертауне, Морс не смог бы выбрать две другие книги более познавательного характера.
Первая, "Викторианский Банбери", снабдила его информацией о том, что к 1850 году долгие маршруты почтовых карет через Банбери на Лондон были почти полностью прекращены, благодаря новой железнодорожной линии от Оксфорда до столицы. Однако непосредственным результатом такого обслуживания, число карет между Банбери и Оксфордом (всего на двадцать миль южнее) в сущности, увеличилось, и в 1850-е и 1860-е годы превратилось в регулярный и эффективный вид транспорта между этими городами. Кроме того автор подробно сообщал о почтовых каретах, отправлявшихся в интересующий нас день, и о которых Джоанна Франкс должна была быть положительно осведомлена. С уверенностью можно сказать, что в первой половине следующего дня трижды можно было видеть почтовых лошадей, галопирующих на юг и везущих пассажиров, севших на постоялом дворе "Суон" в Банбери, до конечной остановки "Энджел" на главной улице Оксфорда. За сумму в два шиллинга и один пенс. Еще более интересной для Морса оказалась информация, касающаяся самого Оксфорда, откуда поезда до лондонского вокзала Паддингтон, согласно второму справочному труду, отправлялись гораздо чаще и быстрее, чем он себе представлял. И, как можно предположить, сама Джоанна могла получить точно такую же информацию в Банбери в тот судьбоносный день: не менее десятка поездов ежедневно, отправлявшихся с утра и до 20:00 часов вечера.
Embarras de choix. Естественно, цены на билеты немного кусались – в первый, второй и третий класс – соответственно 16, 10, и 6 шиллингов, за расстояние не более 60 миль. Но достаточно беспристрастный историограф оксфордских железных дорог отметил тот факт, что кроме поездов курсировали три почтовых кареты в день, по крайней мере до 1870х, совершавших сравнительно медленную поездку до Лондона через Рединг: две кареты отправлением в 10:30, еще одна – часом позже, и цены на билеты были на "целый шиллинг" ниже, чем цены третьего класса в поездах. И где же была их конечная остановка в столице? Это невероятно. Эджвер-Роуд.