- Отлично. Что у нас есть еще?
Льюис посмотрел на Эрика Иста.
- Ну, у нас есть обычная ежедневная сводка.
- Они довольно пустые последнее время.
- Да, это так. У нас триста восемьдесят агентов работают по двенадцать часов в день. Вчера они опросили сто шестьдесят человек в тридцати штатах. Мы…
Коул остановил его, подняв руку:
- Не стоит. Я прочту это в сводке. Достаточно сказать, что ничего нового нет.
- Вот только один маленький нюанс. - Льюис посмотрел на Эрика Иста, который держал в руках копию изложения дела.
- Что это? - спросил Коул.
Ист заерзал в нерешительности.
Дело весь день шло по инстанциям вверх, пока его не прочитал и не одобрил Войлз. Он отнесся к нему как к выстрелу с дальним прицелом, не заслуживающему серьезного внимания. Однако в деле упоминался президент, и ему понравилась идея о том, чтобы заставить Коула и его босса попотеть. Он дал указание Льюису и Исту передать дело Коулу и преподнести его как важную версию, которую Бюро воспринимает всерьез. Впервые за неделю Войлз улыбался, когда говорил о том, как идиоты из Овального кабинета бросятся в укрытие, когда прочтут это маленькое дело. "Сыграем с ними такую шутку, - сказал Войлз, - скажите им, что мы намерены выделить на это дело двадцать агентов".
- Эта версия выплыла на поверхность в последние сутки и заинтриговала директора. Он боится, что она может навредить президенту.
Ни один мускул не дрогнул на каменном лице Коула.
- Каким образом?
Ист положил дело на стол:
- Здесь все изложено.
Коул бросил взгляд на дело, затем изучающе посмотрел на Иста.
- Отлично. Я прочту его потом. У вас все?
Льюис встал и застегнул пиджак.
- Да, мы пойдем.
Коул проводил их до двери.
Фанфар не было, когда самолет ВВС № 1 приземлился на авиабазе Эндрюс вскоре после девяти. Первая леди находилась в благотворительной поездке, поэтому, когда президент сходил с трапа и направлялся к своему лимузину, его не приветствовали ни друзья, ни члены семьи. Его ждал Коул. Президент опустился на мягкое сиденье.
- Я не ожидал увидеть тебя, - сказал он.
- Мне жаль, но нам надо поговорить.
Лимузин устремился к Белому дому.
- Уже поздно, и я устал.
- Как ураган?
- Впечатляет. Он снес миллионы лачуг и картонных домиков, а нам теперь придется срочно выложить пару миллиардов и строить новое жилье и электростанции. Им нужен хороший ураган каждые пять лет.
- Я приготовил заявление о стихийном бедствии.
- О’кей. Что-нибудь важное?
Коул подал ему копию изложения, получившего известность как дело о пеликанах.
- Мне не хочется читать, - сказал президент. - Расскажи мне о нем в двух словах.
- Войлз и его потешная команда наткнулись на подозреваемого, который пока нигде не фигурировал. Самый непонятный и невероятный подозреваемый. Эту чертову вещицу сочинила какая-то прилежная студентка с юридического факультета Тулейна, и она каким-то образом попала к Войлзу, который прочел ее и решил, что она заслуживает внимания. Имейте в виду, что они отчаянно ищут подозреваемых. Версия настолько притянута за уши, что сама по себе не беспокоит меня. Кто меня беспокоит - так это Войлз. Он решил рьяно взяться за ее разработку, а пресса наблюдает за каждым его шагом. Здесь может произойти утечка.
- Мы не можем контролировать проводимое им расследование.
- Мы можем воздействовать на него. Глински ждет в Белом доме и…
- Глински!
- Успокойтесь, шеф. Я лично передал ему копию этого дела три часа назад и потребовал держать в секрете. Он, может быть, некомпетентен, но секреты хранить умеет. Я доверяю ему гораздо больше, чем Войлзу.
- Я не доверяю ни одному из них.
Коулу было приятно слышать это. Он хотел, чтобы президент не доверял никому, кроме него.
- Думаю, вы должны поручить ЦРУ немедленно заняться этим. Мне бы хотелось знать все, прежде чем Войлз начнет копать. Никто из них не найдет ничего, но если мы будем знать больше Войлза, вы сможете убедить его отступиться.
Президент был в растерянности.
- Это внутреннее дело. В функции ЦРУ не входит копаться в этом. Это незаконно, по всей видимости.
- Это незаконно с технической точки зрения. Но Глински сделает это для вас, и он может сделать это быстро, тайно и более тщательно, чем ФБР.
- Это незаконно.
- Это делалось и прежде, шеф, много раз.
Президент смотрел на проходящие машины. Его глаза были припухшими и покрасневшими, но не от усталости. Он спал три часа в самолете. Это был образ опечаленного и обеспокоенного деятеля, который он в течение дня разыгрывал перед камерами и из которого ему было трудно выйти.
Он взял дело и швырнул его на свободное сиденье рядом с собой.
- Это кто-то, кого мы знаем?
- Да.
Глава 14
Новый Орлеан просыпается медленно, потому что это ночной город. После наступления рассвета он еще долго остается тихим, затем вытряхивает из своего чрева такси и лениво устремляется в утро. В нем нет утренней спешки, за исключением пригородных магистралей и улиц делового центра. Это характерно для всех городов. Но во Французском квартале, являющемся душой Нового Орлеана, ночные запахи виски, сладких лепешек и вяленой красной рыбы висят над пустынными улицами до самого восхода солнца. Часа через два их вытеснит аромат французского кофе и пирожков, и к этому времени на тротуарах нехотя появляются первые прохожие.
Сжавшись в комочек, Дарби сидела в кресле на небольшом балкончике, пила кофе и ждала восхода солнца. В нескольких метрах от нее, за открытой балконной дверью, находился Каллаган, все еще опутанный простынями и мертвым сном. Дул прохладный ветерок, но к обеду возвратится душная влажность. Она поплотнее запахнула его халат у себя на груди и вдохнула густой аромат его одеколона. Вспомнился отец и его мешковатые простые рубахи, которые он разрешал ей надевать в детстве. С закатанными до локтей рукавами и полами, доходящими до колен, она отправлялась с друзьями бродить по темным закоулкам, искренне веря, что нет никого отчаяннее на свете, чем она. Отец был ее другом. Ко времени окончания высшей школы она стирала его одежду, аккуратно утюжила и развешивала на плечиках в гардеробе. В ее памяти до сих пор сохранялся запах "Грэй Фланнел", которым он каждый день плескал в лицо.
Если бы он был жив, то был бы на четыре года старше Томаса Каллагана. Ее мать вышла замуж повторно и переехала в Бойсе. У Дарби был брат в Германии. Они трое редко говорили друг с другом. Ее отец был своего рода клеем, скреплявшим эту своенравную семью, и его смерть разбросала их в разные стороны.
В авиакатастрофе, кроме него, погибло еще двадцать человек, и еще до того, как была завершена подготовка к похоронам, начались звонки от адвокатов. Тогда она впервые открыла для себя мир юриспруденции, и это открытие оказалось не из приятных. Их семейный адвокат являлся специалистом лишь в вопросах распоряжения недвижимостью и не знал ничего о судебных тяжбах.
Скользкий юрист, ведавший делами пострадавших на транспорте, втерся в доверие к ее брату и убедил семью в том, что он быстро выхлопочет компенсацию. Хершель, так звали адвоката, два года водил несчастную семью за нос, задерживая и путая дело. Они сошлись за неделю до суда на половине миллиона, за вычетом того, что взял себе Хершель. На долю Дарби пришлось сто тысяч.
Она решила стать адвокатом. Если такой шут, как Хершель, мог подвизаться на этом поприще и заколачивать большие деньги, обирая людей, то она сможет воспользоваться этой профессией для более благородных целей. Она часто вспоминала Хершеля. Первое, что она сделает, когда сдаст экзамен на юриста, это подаст на него в суд за злоупотребление доверием клиентов. Ее желанием было работать на фирму, занимающуюся вопросами защиты окружающей среды. Она знала, что найти подобную работу не составит труда.
Сотня тысяч оставалась нетронутой. Новый муж оказался немного старше матери и намного состоятельнее ее, поэтому вскоре после свадьбы она поделила свою долю компенсации между Дарби и ее братом. Она сказала, что деньги напоминают ей о покойном муже, и хотя она все еще любит отца, она живет новой жизнью, в новом городе, с новым мужем, который через пять лет уйдет в отставку с мешком денег. Дарби была смущена этим символическим жестом, однако оценила его и деньги взяла.
Сотня тысяч удвоилась. Она вложила их в акции предприятий, но только не тех, что были связаны с химией и нефтепереработкой. Она разработала кодекс поведения и вела скромный образ жизни. Ее гардероб оставался в основном студенческим и приобретался в магазинах розничной торговли. Она и Каллаган предпочитали ходить в лучшие рестораны города и никогда не бывали в одном месте дважды. При этом обычно каждый платил сам за себя. Он мало заботился о деньгах и никогда не спрашивал о них. Она имела больше, чем обычный студент юридического колледжа, но в Тулейне водилось немало богатых деток.
Они встречались с месяц, прежде чем отправиться в постель. Она выдвинула основные правила, и он, не без колебаний, согласился с ними. Других женщин быть не должно. Сами они обязаны быть осторожными. А он должен перестать так много пить. Первых двух правил он придерживался, но пить продолжал. Его отец, дед и братья пили много, и это у него было своего рода наследственное качество. Но впервые в своей жизни Томас Каллаган был влюблен, влюблен безумно, и он знал тот предел, когда скотч становился помехой в его отношениях с женщиной. Он был осторожен. За исключением последней недели и личной травмы от потери Розенберга, он никогда не пил раньше пяти часов вечера. Когда они были вместе, он отказывался от шиваса, если считал, что очередная его порция может отразиться на его поведении.
Забавно было видеть сорокапятилетнего мужчину, влюбленного первый раз в своей жизни. Он старался не терять голову, но иногда, оставаясь с Дарби наедине, вел себя как глупый второкурсник.
Она поцеловала его в щеку и укрыла одеялом. Его одежда была аккуратно сложена на стуле. Она тихо закрыла за собой дверь. Солнце уже встало, и его первые лучи блестели между зданиями на Дофин. Тротуар был пуст.
Через три часа у нее групповое занятие, а в одиннадцать лекция Каллагана по конституционному праву. Через неделю ей предстоит выступать в учебном суде с апелляцией. Ее план самостоятельной подготовки трещал по швам. Две лекции были пропущены. Пора вновь становиться студенткой. Она потеряла четыре дня, играя в детектива, и ругала себя за это. Ее "аккорд" стоял за углом, до которого было полквартала пути.
За ней наблюдали и наслаждались ее видом. Джинсы в обтяжку, свободный свитер, длинные ноги, солнечные очки, скрывающие глаза, никакой косметики. Они видели, как она закрыла дверь, быстро прошла по улице и исчезла за углом. Волосы длиной до плеч, похоже, были темно-рыжими и некрашеными.
С завтраком в маленьком коричневом пакете он устроился на свободной скамейке спиной к Нью-Гэмпширу. Он не любил площадь Дюпона с ее бездельниками, наркоманами, извращенцами, стареющими хиппи, панками в черной коже с петушиными гребнями на голове и диким наречием. У фонтана прилично одетый мужчина с громкоговорителем собирал активистов-анималистов, чтобы двинуться маршем к Белому дому. Кожаная публика осмеивала и обругивала их, но четверка конных полицейских находилась достаточно близко, чтобы предотвратить стычку.
Он посмотрел на часы и стал очищать банан. Время было полуденное. Обычно в это время он предпочитал завтракать в других местах. Встреча предстоит короткая. Наблюдая за глумящейся и ругающейся толпой, он заметил своего связника. Они встретились взглядами, кивнули друг другу, и вот уже он сидел на скамейке рядом с ним. Его звали Букер, он был из Лэнгли. Они встречались время от времени, когда линии связи становились слишком запутанными или опасными, а их боссам нужно было услышать живые слова, недоступные чужому уху.
Букер не завтракал. Он принялся очищать арахис и бросать шелуху под скамейку.
- Как господин Войлз?
- Злой как собака. Как всегда.
Букер бросил несколько орехов в рот.
- Глински сидел вчера в Белом доме до полуночи, - сказал он.
Ответа не последовало. Войлзу это было известно. Букер продолжал:
- Они там переполошились. Эта маленькая штучка про пеликанов напугала их до смерти. Вы знаете, мы тоже прочли ее и почти уверены, что на вас, ребята, она не произвела впечатления, но по какой-то причине Коул пришел от нее в ужас и напугал президента. Мы даже предполагаем, что вы, ребята, решили подшутить над Коулом и его боссом, и поскольку в деле упоминается президент и содержится эта фотография, мы полагаем, что это доставляет вам своего рода радость. Понимаете, что я имею в виду?
Он откусил кусочек банана и не сказал ничего.
Освистываемые любителями кожи, двинулись в путь нестройной колонной любители животных.
- В любом случае это не наше дело, и мы не стали бы совать свой нос, если бы президент не захотел, чтобы мы тайно расследовали дело о пеликанах, пока вы, ребята, не взялись за него. Он считает, что мы не найдем ничего, и хочет быть уверенным в этом, чтобы убедить Войлза прекратить расследование.
- В нем нет ничего.
Букер смотрел, как пьяный мочится в фонтан. Полицейские двигались в другую сторону.
- В таком случае Войлз просто развлекается, правильно?
- Мы отрабатываем все версии.
- Даже не имея никаких подозрений?
- Да.
Банан был съеден.
- Почему они так обеспокоены тем, что мы взялись расследовать это дельце?
Букер хрустел, раздавливая кожуру маленького ореха.
- С ними все очень просто. Они злятся из-за того, что стали известны имена таких кандидатов, как Прайс и Маклоуренс, и в этом, конечно, ваша вина. Они здорово не доверяют Войлзу. Их приводит в ужас мысль о том, что если вы, ребята, начнете копать дело о пеликанах, то об этом узнает пресса и набросится с нападками на президента. А в следующем году предстоят перевыборы.
- Что Глински сказал президенту?
- Что у него нет желания вмешиваться в расследование ФБР, и что у нас есть дела поважнее, и что это совершенно незаконно. Но поскольку президент очень просил, а Коул очень угрожал, нам тем не менее придется заняться этим. Вот почему я нахожусь здесь и беседую с вами.
- Войлз благодарен вам.
- Мы собираемся начать копать сегодня, но вся эта затея абсурдна. Мы предпримем символические действия, не путаясь у вас под ногами, и через неделю скажем президенту, что выстрел был холостым.
Он свернул свой коричневый пакет и встал.
- Хорошо. Я доложу Войлзу. Спасибо.
Он пошел к улице Коннектикут, прочь от кожаных панков, и вскоре исчез.
Дисплей стоял на заваленном бумагами столе в центре редакции новостей, и Грэй Грантэм смотрел на него не мигая среди шума и гама редакционной сутолоки. Сообщение не появлялось, и он сидел и глазел. Зазвонил телефон. Он нажал на кнопку и схватил трубку, не отрываясь от экрана.
- Грэй Грантэм.
- Это Гарсиа.
Он позабыл о дисплее.
- Да, так что произошло?
- У меня два вопроса. Первый: записываете ли вы эти звонки, и второй: можете ли выяснить, откуда звонят?
- И нет, и да. Мы не записываем их без разрешения и можем отслеживать их, но не делаем этого. Я помню, вы сказали, что не будете звонить мне на работу.
- Вы хотите, чтобы я повесил трубку?
- Нет. Все отлично. Я предпочитаю говорить в три часа в офисе, чем в шесть утра в постели.
- Извините. Я просто напуган, вот в чем дело. Я буду говорить с вами до тех пор, пока смогу доверять вам, но как только вы солжете мне, господин Грантэм, я прекращу разговаривать.
- Согласен. Когда вы начнете говорить?
- Сейчас я не могу. Я звоню из телефона-автомата в центре и тороплюсь.
- Вы сказали, что у вас есть копия чего-то.
- Нет, я сказал, что у меня может быть копия кое-чего. Мы посмотрим.
- О’кей. Так когда же вы снова сможете позвонить?
- Я должен назначить время?
- Нет. Но меня часто не бывает на месте.
- Я позвоню завтра во время ленча.
- Буду ждать здесь.
Прозвучали гудки отбоя. Грантэм набрал семь цифр, затем шесть и еще четыре, записал номер и нашел в справочнике раздел компании телефонов-автоматов. Номер принадлежал телефону, находящемуся на Пенсильвания-авеню, возле министерства юстиции.
Глава 15
Ссора началась за десертом, вместо которого Каллаган предпочитал выпить. Хороша же она была, когда принялась перечислять все выпитое им за обедом: два двойных скотча, пока они ждали в баре, еще один прежде, чем сделали заказ, и две бутылки вина, поданные к рыбному блюду, из которых она выпила два стакана. Он пил очень быстро и на глазах становился глупо-сентиментальным, но к моменту, когда она закончила свой подсчет, он разозлился. На десерт он заказал трамбуе, потому что это был его любимый напиток и потому, что это стало вдруг делом принципа. Он проглотил его и заказал еще, чем привел ее в ярость.
Дарби помешивала свой кофе и не замечала его. Счет был оплачен, и ей хотелось лишь уйти без "сцены" и оказаться одной в своей квартире. Ссора превратилась в скандал на тротуаре, когда они вышли из ресторана. Он достал ключи от "порше" из кармана. Она сказала, что он слишком пьян, чтобы вести машину. Пусть он отдаст ключи ей. Зажав ключи в руке, он нетвердым шагом направился к стоянке в трех кварталах от них. Она сказала, что пойдет пешком. В ответ он пожелал ей приятной прогулки. Она шла рядом, смущенная его спотыкающейся походкой. Она упрашивала его. У него повышенное давление. Он же профессор права, черт его побери. Еще наедет на кого-нибудь. Он заковылял быстрее, то приближаясь, то удаляясь от бордюра. Он что-то кричал через плечо насчет того, что он пьяный водит машину лучше, чем она трезвая. Она не отставала.
Дарби и прежде приходилось водить машину вместо него, когда он был в таком состоянии, и она знала, что может наделать пьяный за рулем автомобиля.
Не разбирая пути, он переходил улицу, засунув руки в карманы, как будто совершал обычный моцион, перед тем как лечь спать. Не рассчитав, зацепил носком ботинка бордюр и с проклятиями растянулся на тротуаре. Прежде чем она успела подскочить, он принял вертикальное положение. "Оставь меня, черт возьми", - сказал он Дарби.
Она умоляла отдать ей ключи, или она уйдет. Он оттолкнул ее и со смехом пожелал приятного пути. Она никогда не видела его таким пьяным. И он никогда не притрагивался к ней в гневе, будь то пьяный или трезвый.