Глава 16
Хоть это был чудесный кризис, в результате которого росли рейтинги, и Розенберг был мертв, а его имидж оставался незапятнанным, и Америка чувствовала себя хорошо, потому что он был у руля, и демократы попрятались в щели, а победа на перевыборах в следующем году была у него в кармане, тем не менее ему было дурно от этих событий и сумасшедших предрассветных встреч. Ему было дурно от общения с Дентоном Ф. Войлзом, его самоуверенности и высокомерия, его маленькой квадратной фигурки, сидящей напротив в мятом френче и смотрящей куда-то в окно, в то время как он обращался к президенту Соединенных Штатов. Через минуту он опять будет здесь для очередной встречи перед завтраком, которая станет еще одним напряженным столкновением, в ходе которого Войлз скажет только часть из того, что ему известно.
Президенту надоело пребывать в неведении и довольствоваться теми крохами, которые Войлз находил нужным скармливать ему. Глински тоже давал ему какие-то крохи, и, таким образом, он должен был довольствоваться этими щедротами. Он не знал ничего по сравнению с ними. Хорошо, что у него был Коул, который перелопачивал их бумаги, все держал в памяти и заставлял их быть честными.
Он устал от Коула тоже. Устал от его безупречности и неутомимости. Устал от его блеска. Устал от его склонности начинать день, когда солнце находится где-то над Атлантикой, и планировать каждую минуту каждого часа до тех пор, пока оно не окажется над Тихим океаном. Затем он соберет целый ящик накопившейся за день макулатуры, отвезет ее домой, перечтет, расшифрует, заложит в память, чтобы, вернувшись через несколько часов назад, извергать из себя эту ужасную скукотищу, которую он только что проглотил. Когда Коул уставал, он спал пять часов в сутки, обычно же его сон длился три-четыре часа. Каждый вечер он уходил из своего кабинета в западном крыле в одиннадцать часов и по дороге домой все время читал на заднем сиденье лимузина. Затем, когда лимузин только-только успевал остыть, он уже ждал его, чтобы ехать обратно в Белый дом. Он считал грехом прибывать на службу после пяти утра. И если он мог работать по сто двадцать часов в неделю, то все остальные должны были работать хотя бы по восемьдесят. Он требовал восьмидесяти. После трех лет никто в администрации не мог упомнить всех уволенных Коулом за то, что они не вырабатывали по восемьдесят часов в неделю. Такое случалось не менее трех раз в месяц.
Счастливее всего Коул бывал по утрам, когда перед встречей с Войлзом обстановка накалялась докрасна. В последнее время, особенно в последнюю неделю, во время этих встреч улыбка не сходила с его лица. Он стоял у стола, просматривая почту. Президент был занят газетой. Рядом суетились два секретаря.
Президент взглянул на него. Безупречный черный костюм, белая рубашка, красный шелковый галстук, слегка сальные волосы над ушами. Он устал от него, но смирился с этим, когда кризис миновал и он смог вернуться к гольфу, а Коул занялся деталями. Он сказал себе, что в тридцать семь лет у него было столько же энергии и выносливости, хотя где-то чувствовал, что покривил душой.
Коул щелкнул пальцами, посмотрел на секретарей, и те с радостью выскочили из Овального кабинета.
- И он сказал, что не будет появляться, если здесь буду я. Вот умора! - Коула это явно развлекало.
- Я не думаю, что он тебя любит, - сказал президент.
- Он любит тех, кого может подмять под себя.
- Я полагаю, что мне надо быть с ним паинькой.
- Давите на него что есть мочи, шеф. Он должен отступиться. Эта версия до смешного слаба, но в его руках она может стать опасной.
- Что насчет студентки юридического колледжа?
- Мы проверяем. Она, похоже, осталась невредимой.
Президент встал и потянулся. Коул перекладывал бумаги. Секретарь по селектору объявил о прибытии Войлза.
- Я пойду, - сказал Коул.
Он будет слушать и наблюдать из другого места. По его настоянию в Овальном кабинете были установлены три внутренние видеокамеры. Мониторы стояли в маленькой запертой комнате в западном крыле здания. Единственный ключ находился у него. Сержант знал об этой комнате, но пока не смог попасть в нее. Пока. Видеокамеры были не видны и предположительно являлись большим секретом.
Президент чувствовал себя лучше, зная, что Коул наблюдает за происходящим. Он встретил Войлза у дверей, крепко пожав ему руку, и проводил до дивана, для того чтобы немного по-дружески поболтать перед серьезным разговором. На Войлза это не произвело впечатления. Он знал, что Коул будет подслушивать. И подглядывать.
Но под влиянием момента он снял свой френч и положил на стул. Кофе он не хотел.
Президент закинул ногу на ногу. На нем была надета коричневая кофта, олицетворяющая образ доброго дедушки.
- Дентон, - сказал он мрачно. - Я хочу извиниться за Флетчера Коула. Он недостаточно тактичен.
Войлз слегка кивнул. "Ты глупый ублюдок. В этом кабинете столько проводов, что можно поубивать током половину всех чиновников в Вашингтоне. Коул сидит где-то в подвале и слушает твои слова об отсутствии у него такта".
- Может быть, он осел? - пробурчал Войлз.
- Может быть. Я действительно должен присматривать за ним. Он очень способный и действует напористо, но иногда чересчур.
- Он подонок, и я скажу ему это в лицо. - Войлз посмотрел на вентиляционное отверстие над портретом Томаса Джефферсона, где была спрятана камера.
- Ну что ж, я сделаю так, чтобы вы не встречались, пока не будет закончено это дело.
- Сделайте милость.
Президент медленно пил кофе и раздумывал над тем, что сказать дальше. Войлз не отличался разговорчивостью.
- Окажите услугу.
Взгляд Войлза был колючим и неподвижным.
- Да, сэр.
- Мне надо, чтобы с этим делом о пеликанах было покончено. Это дикая идея, но в нем что-то упоминается обо мне вроде бы. Насколько серьезно вы относитесь к нему?
Вот это была потеха. Войлз с трудом сдерживал улыбку. Его шутка срабатывала. Господин президент и его величество Коул до ужаса были напуганы делом о пеликанах. Они получили его поздно вечером во вторник, протряслись над ним от страха всю среду, а сейчас, в предутренние часы четверга, на коленях умоляли прекратить расследование этого дела, не подозревая, что это всего-навсего шутка.
- Мы ведем расследование, господин президент. - Это была ложь, но откуда им знать. - Мы отрабатываем все версии, всех подозреваемых. Я бы не направил его вам, если бы не относился серьезно.
Морщины на загоревшем лбу президента поползли друг на друга, и Войлзу захотелось рассмеяться.
- Что вам удалось узнать?
- Не много, но мы только приступили. Мы заполучили его менее сорока восьми часов назад, и я выделил четырнадцать агентов в Новом Орлеане, для того чтобы они начали копать. Все это обычная практика.
Ложь прозвучала так натурально, что он почти услышал, как у Коула перехватило горло.
Четырнадцать. Это был такой удар ниже пояса, что он быстро выпрямился и поставил чашку на стол. Четырнадцать фэбээровцев, сверкающих там значками и задающих вопросы. Осталось лишь ждать, когда это дело выплывет наружу.
- Четырнадцать, вы говорите? Звучит довольно серьезно.
Войлз был неумолим.
- Мы очень серьезны, господин президент. Прошла неделя, как они были убиты, и следы остывают. Мы отрабатываем версии так быстро, как только можем. Мои люди работают круглые сутки.
- Я понимаю все это, но насколько серьезна эта версия о пеликанах?
Это действительно была потеха. Дело еще только собирались направить в Новый Орлеан. Фактически с отделением в Новом Орлеане еще даже не связывались по этому поводу. Он проинструктировал Эрика Иста, чтобы тот отправил по почте экземпляр в это отделение с указанием задать несколько вопросов, не поднимая никакого шума. Это была тупиковая версия, как сотни других, отрабатываемых ими.
- Я сомневаюсь, что здесь есть какая-то связь с этими убийствами, господин президент, но мы должны проверить.
Морщины разошлись, и на лице президента появилась тень улыбки.
- Мне не нужно говорить тебе, Дентон, как сильно может навредить эта ахинея, если о ней узнает пресса.
- Мы не консультируемся с прессой, когда проводим расследования.
- Я знаю. Давай не будем вдаваться в это. Я только хочу, чтобы ты оставил это дело. Какого дьявола вы вцепились в него, это абсурд. Понимаешь, о чем я говорю?
Войлз был жесток.
- Вы просите меня пренебречь подозреваемым, господин президент?
Коул приник к экрану. "Нет, я говорю тебе, чтобы ты забыл об этом деле", - почти произнес он вслух. Он смог бы совершенно понятно объяснить это Войлзу. Он смог бы продиктовать ему это по буквам, а затем пристукнуть этого маленького квадратного подлеца, начни тот острить. Но он прятался в запертой комнате, вдали от места событий. И в этот момент он знал, что находится там, где ему положено.
Президент заерзал и скрестил ноги.
- Ну что ты, Дентон, ты же понимаешь, о чем я говорю. В пруду водится более крупная рыба. Пресса наблюдает за расследованием и просто умирает от любопытства, желая узнать, кто подозревается. Ты же знаешь, какие они. Мне не стоит говорить тебе, что я не дружу с прессой. Даже мой собственный пресс-секретарь не любит меня. Ха-ха-ха. Забудь об этом пока. Оставь это дело и выслеживай настоящих подозреваемых. Эта штука похожа на шутку, но она может поставить меня в страшно неудобное положение.
Дентон внимательно посмотрел на него. Во взгляде сквозило упорство. Президент вновь заерзал.
- Что с делом Камеля? Звучит многообещающе, а?
- Может быть.
- Раз уж мы заговорили о количестве, сколько человек ты выделил на Камеля?
Войлз сказал: "Пятнадцать" - и чуть не расхохотался. У президента открылся рот. Наиболее вероятный подозреваемый в игре получает пятнадцать, а на этих несчастных пеликанов выделяется четырнадцать.
Коул усмехнулся и тряхнул головой. Войлз попался на собственной лжи. В конце четвертой страницы доклада, который Эрик Ист и Льюис К.О. подали в среду, была указана цифра "тридцать", а не "пятнадцать".
- Успокойся, шеф, - шептал Коул в экран, - он играет с тобой.
Президент не собирался успокаиваться.
- Боже милостивый, Дентон. Почему только пятнадцать? Я думал, что это у вас основное направление поисков.
- Может быть, на пару человек больше. Я же веду это расследование, господин президент.
- Я знаю. И ведете его отлично. Я не вмешиваюсь. Просто хочу, чтобы вы использовали свои силы рационально. Вот и все. Когда я читал это дело о пеликанах, меня чуть не стошнило. Если его увидит пресса и начнет разматывать, меня четвертуют.
- Так, значит, вы просите меня отказаться от этого дела?
Президент наклонился вперед и уставился неистовым взглядом на Войлза.
- Я не прошу, Дентон. Я говорю тебе: оставь это дело в покое, забудь о нем на пару недель, займись чем угодно. Если оно всплывет вновь, закрой глаза. Здесь босс все еще я, помнишь?
Войлз смягчился и выдавил мимолетную улыбку.
- Я заключу с тобой сделку. Твой приспешник Коул сыграл злую шутку, натравив на меня прессу. Они задали мне перцу по поводу охраны Розенберга и Джейнсена.
Президент торжественно кивнул.
- Ты убираешь этого гада ползучего с моей шеи и не подпускаешь его ко мне, а я забуду о пеликанах.
- Я не заключаю сделок.
Войлз хмыкнул, но оставался невозмутимым.
- Хорошо. Я направлю пятьдесят агентов в Новый Орлеан завтра. И пятьдесят послезавтра. Мы будем размахивать значками по всему городу и делать все, чтобы привлечь внимание.
Президент вскочил на ноги и подошел к окну, выходящему на Роуз-гарден.
Войлз сидел неподвижно и ждал.
- Хорошо, хорошо. Договорились. Я смогу контролировать Коула.
Войлз встал и медленно подошел к столу.
- Я не доверяю ему, и, если я еще раз почувствую его дух во время этого расследования, наша сделка будет расторгнута и мы навалимся на дело о пеликанах всем своим весом.
Президент поднял руки и обезоруживающе улыбнулся:
- Договорились.
Улыбался Войлз и улыбался президент, а в чулане возле кабинета растягивал рот в довольной улыбке перед экраном Флетчер Коул. "Приспешник, гад ползучий". Ему нравилось это. Такие слова создают имидж.
Он выключил мониторы и запер за собой дверь. Минут десять они проговорят о ходе проверки кандидатов из списка на выдвижение, а он будет слушать их в своем кабинете, который хотя и не имел системы скрытого просмотра, но был оборудован для прослушивания. В девять у него совещание штаба администрации. В десять - рассмотрение дел об увольнении. И еще ему предстояло кое-что отпечатать. Большую часть служебных записок он просто наговаривал на диктофон и передавал запись секретарю. Но иногда Коул считал необходимым прибегать к запискам-призракам. Такие записки бродили по западному крылу и обычно содержали чрезвычайно противоречивые сведения, которые в конечном итоге попадали в газеты. Поскольку они были анонимными, их можно было найти почти на каждом столе. Коул при виде их принимался кричать и обвинять. Он многих уволил с работы за записки-призраки, каждая из которых вышла из его пишущей машинки.
Это были четыре абзаца, отпечатанных через один интервал на одном листе. В них содержалось все, что ему было известно о Камеле и его недавнем перелете из Вашингтона. Делались туманные намеки на связь с ливийцами и палестинцами. Коул был в восторге. Сколько времени пройдет, прежде чем "Пост" или "Таймс" напечатают это? Он заключил сам с собой маленькое пари о том, какая из газет опубликует это первой.
Директор находился в Белом доме, откуда должен был вылететь в Нью-Йорк и завтра возвратиться. Гэвин сидел в приемной Льюиса К.О. до тех пор, пока у того не появилось маленькое "окно". Он вошел.
Льюис был раздражен, но, как всегда, старался оставаться джентльменом.
- Вы выглядите напуганным.
- Я только что потерял своего лучшего друга.
Льюис ждал дополнительной информации.
- Его звали Томас Каллаган. Он - тот человек из Тулейна, который привез мне дело о пеликанах. Оно ходило по рукам здесь, затем было отослано в Белый дом и бог знает куда еще. И вот теперь он мертв. Разнесен на куски взрывом бомбы в автомобиле вчера вечером в Новом Орлеане. Убит в результате покушения, К.О.
- Мне жаль.
- Дело не в сочувствии. Очевидно, бомба предназначалась для Каллагана и студентки, которая изложила это дело. Ее зовут Дарби Шоу.
- Я видел это имя в деле.
- Правильно. У них было свидание, и они должны были находиться вместе во время взрыва. Но ее в машине не оказалось, и она уцелела. А сегодня в пять утра она мне позвонила. Напуганная до смерти.
Льюис слушал, но уже не воспринимал услышанное.
- Вы уверены в том, что это была бомба?
- Она сказала, что это была бомба, без всяких сомнений. Раздался сильный звук взрыва, и все разнесло к чертям собачьим. Я уверен, что это было покушение.
- И вы думаете, что существует связь между его смертью и делом?
Гэвин был адвокатом, не искушенным в делах следствия, и не хотел показаться легковерным.
- Может существовать. Мне так кажется. А вам?
- Не имеет значения, Гэвин. Я только что говорил по телефону с директором. Дело о пеликанах с нас снимается. Я не уверен, что оно вообще когда-либо поручалось нам, но тем не менее мы больше не тратим на него время.
- Но мой друг был убит бомбой в автомобиле.
- Мне жаль. Я уверен, что органы там уже ведут расследование.
- Послушайте, К.О.! Я прошу об услуге.
- Послушайте, Гэвин. Я не оказываю услуг. Мы в настоящий момент преследуем достаточно кроликов, и, если директор велит прекратить, мы прекращаем. Вы можете поговорить с ним. Я вам советую.
- Может быть, я неправильно это преподношу. Я думал, что вы выслушаете меня и хотя бы заинтересуетесь.
Льюис ходил вокруг стола.
- Вы плохо выглядите, Гэвин. Возьмите выходной.
- Нет. Я пойду в свой кабинет, подожду с час, вернусь сюда и попытаюсь вновь. Можем мы попробовать договориться через час?
- Нет. Войлз говорил недвусмысленно.
- И девушка тоже, К.О. Каллаган убит, и она теперь прячется где-то в Новом Орлеане, пугаясь собственной тени и обращаясь к нам за помощью, а мы в это время слишком заняты.
- Мне очень жаль.
- Heт, вы тут ни при чем. Это моя вина. Мне следовало выбросить эту дьявольскую вещицу в корзину для мусора.
- Она сослужила хорошую службу, Гэвин.
Льюис положил ему руку на плечо, как бы показывая, что его время истекло и он устал от этих слюнявых разговоров.
Гэвин отдернул плечо и направился к двери.
- Да, она дала возможность поиграть кое с кем. Я должен был сжечь ее.
- Она слишком хороша, чтобы сгореть, Гэвин.
- Я не отступаюсь. Я вернусь через час, и мы возобновим разговор. В этот раз он не получился.
Вереек с силой захлопнул за собой дверь.
Она вошла в магазин "Рубинштейн бразерс" со стороны Канал-стрит и затерялась среди полок с мужскими рубашками. Никто следом за ней не вошел. Она быстро выбрала самую маленькую мужскую парку зеленого цвета, солнечные очки для авиаторов обоего пола и английскую кепку для водителей, которая тоже была самого маленького мужского размера, но подходила ей. Рассчиталась за все с помощью пластиковой карточки. Пока клерк занимался карточкой, она оторвала ярлыки и надела парку. Парка была такой же свободной, как и те куртки, которые она обычно носила. Волосы она убрала под воротник. Клерк осторожно посматривал в ее сторону. Она вышла на Мэгэзин-стрит и затерялась в толпе.
Вернулась на Канал. Туристы из автобуса повалили в "Шератон", и она присоединилась к ним. Прошла к стене с телефонами, нашла номер и позвонила миссис Чен, своей соседке по дому. Видела или слышала та что-нибудь? Очень рано стучали в ее дверь. На улице было еще темно, и стук их разбудил. Она никого не видела, только слышала стук. Ее машина все еще стоит на улице. Все нормально? Да, все отлично. Спасибо.
Наблюдая за туристами, она набрала номер внутреннего телефона Гэвина Вереека. После трехминутной перепалки, когда она отказывалась назвать свое имя и лишь повторяла имя того, кто ей был нужен, ее соединили.
- Где вы находитесь? - спросил он.
- Позвольте мне объяснить кое-что. В данный момент я не скажу вам или кому бы то ни было еще, где я нахожусь. Поэтому не спрашивайте.
- Хорошо. Я полагаю, что вы определяете правила.
- Спасибо. Что сказал господин Войлз?
- Войлз был в Белом доме, и я не смог с ним встретиться. Я попытаюсь поговорить с ним позднее.
- Все это очень странно, Гэвин. Вы пробыли на службе почти четыре часа, и вам нечего сказать мне. Я ожидала большего.
- Наберитесь терпения, Дарби.
- Терпение убьет меня. Они же преследуют меня, не так ли, Гэвин?
- Я не знаю.
- Что бы вы стали делать, если бы знали, что вам предстоит умереть, а люди, пытавшиеся убить вас, уже имеют на своем счету двух верховных судей и одного простого профессора права и к тому же располагают миллиардами долларов, которые не замедлят пустить на убийство? Что бы вы стали делать, Гэвин?
- Пошел бы в ФБР.
- Томас ходил в ФБР, и он мертв.
- Простите, Дарби. Это несправедливо.