Старый Хоузи Леммон был одним из немногих бородатых янки, которых доводилось встречать Джонни. Борода была длинной, пышной и серебристой, а сам старик - загорелым, крепким и проворным, но ходил по дому Фанни Эдамс бесшумно, словно это была церковь. На нем были грязный залатанный комбинезон, полинявшая зимняя фермерская шляпа с подвернутыми кверху полями и сапоги, покрытые затвердевшим навозом. Он избегал взрослых, держась среди детей, которые воспринимали его как равного.
Судья Шинн рассказал Джонни о Леммоне:
- Когда-то Хоузи был преуспевающим фермером и жил рядом с Избелами. Однажды вечером он поругался с женой и ушел в амбар с квартой виски, а допив ее, отправился на свое пастбище и там заснул. Когда Хоузи проснулся, амбар и дом были объяты пламенем. Очевидно, он уронил в амбаре трубку, она подожгла сено, а ветер довершил остальное. К тому времени, как пожарная машина прибыла из деревни, можно было только наблюдать, как догорает дом, и следить, чтобы огонь не перекинулся на лес. Его жена и шестеро детей сгорели вместе с домом. С тех пор Леммон живет в заброшенной хижине на Священном холме. Не знаю, как он сводит концы с концами. Тетушка Фанни и я не раз предлагали ему помощь, но он отказывался. Очевидно, промышляет охотой. Когда ему нужны деньги, он спускается с холма и нанимается на работу к одному из фермеров - как теперь к Скоттам. Вероятно, только поэтому Хоузи сейчас здесь. Люди месяцами не видят его в деревне, а когда он появляется, то ни с кем не общается.
Кэлвин Уотерс бродил вокруг разговаривающих мужчин с крошками черничной оладьи на коричневых губах - лицо его по-прежнему было лишено всякого выражения. Готическая фигура Эмили Берри, жены лавочника, казалась натянутой на струны рояля; кое-как причесанные волосы были связаны на затылке в тугой коричневый узел; темное дорогое платье для беременных выглядело на ней старым и дешевым. Она разговаривала с другими женщинами резким, презрительным тоном, как с грязью. Джонни постарался отойти от нее, как только позволили приличия.
Мальчики - близнецы Хемас, Джоэл Хэкетт, Эдди Пэнгмен, сбежавший из дома от скуки, - пускали фейерверки под руководством Мертона Избела.
Джонни был рад, когда судья посмотрел на часы, вздохнул и объявил:
- Пора!
* * *
Итак, Шинн-Корнерс почти в полном составе - как судья сказал Джонни, не хватало только трех поколений мужчин Скоттов и Мерритта Пэнгмена - вышла из ворот дома тетушки Фанни Эдамс и направилась по Шинн-роуд к западному углу перекрестка с его пушкой, флагштоком и монументом Эйсахела Шинна - мужчины впереди, жен-шины и дети следом. Все разместились на складных стульях, принесенных из ратуши Берни Хэкеттом и Кэлвином Уотерсом и установленных в три ряда на дороге в окружении шестов с предупредительными знаками для несуществующего транспорта. Судья Шинн поднялся на пьедестал монумента, снял панаму под палящим июльским солнцем и вытер голый череп носовым платком. Все затихли, даже маленькие дети.
- Мы начнем наш ежегодный праздник, - заговорил судья, - как обычно, с салюта флагу.
Все поднялись со стульев. Мужчины сняли шляпы и подняли правые руки, отдавая честь флагу Соединенных Штатов - "единой и неделимой нации, со свободой и справедливостью для всех".
- А теперь, - продолжал судья, когда все снова заняли свои места, - воздадим должное Богу. Наш пастор прочитает молитву.
Маленькая фигурка Сэмюэла Шира поднялась на пьедестал. Напряженную улыбку на его лице сменило торжественное спокойствие. Священник склонил голову - судья и люди внизу последовали его примеру - и произнес молитву громким, четким голосом, словно получил наконец санкцию говорить, ничего не боясь. Он просил Отца Небесного хранить свободы, дарованные Им людям, ниспослать дождь, дабы плоды полей могли множиться, обеспечить покой старикам, здоровье больным, быть милостивым к богатым и бедным, сильным и робким. Мистер Шир молил о безопасности страны, дабы она могла восторжествовать над ее врагами, о мудрости для президента Соединенных Штатов и его советников, о мире на земле. Жители Шинн-Корнерс пробормотали "аминь" и послушно подняли головы, когда их пастор спустился с пьедестала.
- А сейчас, - с улыбкой сказал судья, - Джуди Скотт, представляющая в единственном числе выпускной класс нашей школы в будущем году, прочитает Декларацию независимости.
Дочка Матильды Скотт, чьи желтые косички сверкали на солнце, а щеки порозовели от возбуждения, поднялась на пьедестал, встала рядом с судьей Шинном, развернула белый свиток с нечеткой машинописной копией текста, окаймленного красной рамкой, и начала читать высоким и напряженным голосом…
Джонни окинул взглядом жителей Шинн-Корнерс. Ему казалось, что, за исключением Фанни Эдамс, он никогда не видел более единодушной безучастности. Возвышенно и благородно звучащие слова проплывали над ними, как прилив над камнями, которые не впитывали ни капли воды и после отлива высыхали снова. "Почему бы и нет?" - думал Джонни. Чем были эти слова, если не юридической казуистикой? Кто, кроме стариков вроде Луиса Шинна, мог теперь воспринимать их всерьез?
Он заметил, что, когда Джуди Скотт с облегчением сошла вниз, где Элизабет Шир ободряюще стиснула ее плечо, а мать с любовью на нее посмотрела, судья Шинн погрузился в молчание, словно потрясенный пустотой услышанных слов.
Затем судья начал свою речь.
Он обратился к слушателям, как к соседям, сказав, что, как и некоторые из них, хорошо помнит деревенские празднования Дня независимости в те годы, когда он был маленьким мальчиком.
- Тогда через Шинн-Корнерс протекала река, все дома были белыми и повсюду стояли старые тенистые деревья. Дороги были изрыты колесами экипажей, телег и фермерских фургонов, приехавших на праздник. А жители Шинн-Корнерс заполняли все четыре угла и ведущие к ним дороги. Громко играл оркестр. Рота ополченцев нашего округа салютовала из мушкетов, а во времена детства моего отца эта пушка палила тоже. Мы читали молитвы, а потом угощались хлебом, сыром и пуншем. Оратор произносил вдохновенную речь о том, как наши предки сражались и умирали, завоевывая для нас свободу, и как мы должны быть готовы положить жизнь, защищая эту свободу. Мы кричали, свистели, стреляли из ружей, потому что свобода тогда была молодой, сильной и полной надежд.
Судья посмотрел вниз на обращенные к нему пустые лица.
- Сегодня мы празднуем еще одно 4 июля, - продолжал он. - Но реку, которая протекала через нашу деревню, мы теперь зовем Лощиной и бросаем туда мусор. Белые дома стали серыми и ветхими. От нас осталась только горстка. В начальной школе учатся девять детей, а еще трое в средней школе в Комфорте. Жалкие четыре фермы борются из последних сил, чтобы шериф не наложил на них руки. И сейчас старик говорит вам о свободе, а вы думаете: "Свобода чего? Становиться беднее? Терять нашу землю? Видеть наших детей нуждающимися? Умирать в темноте, как кроты?" На эти вопросы нелегко ответить, соседи, но я попытаюсь это сделать.
Слушатели зашевелились, а судья заговорил о великой борьбе между свободным миром и коммунизмом и о том, что происходило с американскими свободами во имя этой борьбы. Как некоторые люди, облеченные властью, воспользовались шансом атаковать и наказывать всех, кто придерживается противоположного мнения, и поэтому сегодня такому человеку, каким бы лояльным он ни был, отказано в равенстве перед законом. Как в некоторых случаях людей обвиняют в тяжких преступлениях из-за поступков, совершенных их родителями, братьями, сестрами или ими самими в отдаленном прошлом. Как ничем не подтвержденные обвинения доносчиков и предателей занимают место доказательств, а обвиняемым не позволяют их опровергнуть, а иногда даже не сообщают им, на основании чьих слов их обвиняют.
- Вы спросите меня, - продолжал судья Шинн, - какое отношение все это имеет к нам, и я отвечу вам, соседи: самое прямое! Никто не хочет быть бедным. Но кто станет колебаться, если ему предложат сделать выбор между свободой в бедности и богатством в рабстве? Разве не лучше потерять землю, чем право мыслить свободно? Фермеры, которые взялись за мушкеты и стреляли в красномундирников из-за изгородей, защищали свою бедность или свободу мыслей и действий?
Атака на свободных людей всегда начинается с атаки на законы, которые защищают их свободу. Как же тиран атакует эти законы? Сначала предлагая временно отменить - в силу необходимости. Этой необходимостью размахивают у вас перед глазами, покуда ваши права отнимают одно за другим, и вскоре вы, как Самсон, теряете вашу силу и мужество, превращаясь в никчемных существ, способных лишь делать то, что им говорят. Так происходило в нацистской Германии и в Советской России. Вы собираетесь позволить, чтобы это произошло и здесь?
Судья Шинн вытер лицо и воскликнул:
- Нет свободы без правосудия, и нет правосудия, если оно не одинаково для всех! Для тех, кто придерживается одного с нами мнения, и для тех, кто с нами не согласен. Для богатых и для бедных. Для людей по фамилии Кэбот или Лодж и для людей с иностранными фамилиями. Для католиков, протестантов и евреев. Для белых и черных. Это не просто красивые слова, соседи, чтобы вешать их на стены ваших гостиных. Это единственная броня между вами и потерей ваших свобод. Позвольте лишить одного человека свободы, имущества или жизни без справедливого суда и приговора, и свобода, имущество и жизни всех нас окажутся в опасности. Скажите это вашим конгрессменам и сенаторам. Заставьте их выслушать вас… пока еще есть время!
* * *
Когда спели "Звездно-полосатое знамя", Питер Берри поспешил в свою лавку, дети побежали за ним покупать игрушечные пистолеты и жвачку, а взрослые рассеялись на группы, обсуждая погоду, урожай и цены, Джонни взял старика за руку и повел его в лес позади его дома.
- Прекрасная речь, судья, - сказал Джонни, - как и все речи.
Судья Шинн остановился и посмотрел на него:
- Что я такого сказал, Джонни, чему ты не веришь?
- О, я верю всему. - Джонни пожал плечами. - Но что я могу сделать? Хотите сигарету?
Судья раздраженно покачал головой.
- Когда немой говорит с глухим, результатом бывает гробовое молчание. Давай пройдемся.
Они долго бродили по лесу. Наконец судья остановился, сел на упавшее дерево и прихлопнул комара.
- Не знаю, что со мной сегодня, - сказал он.
- Совесть янки бунтует против демонстрации искренних эмоций, - улыбнулся Джонни.
- Я не это имел в виду. - Судья сделал паузу, словно подыскивая слова. - Весь день у меня странное чувство…
- Чувство?
- Так бывает, когда просыпаешься душным безветренным утром. Когда воздух весит тонну и тебе нечем дышать.
- Вы давно не были у врача? - беспечно осведомился Джонни.
- На прошлой неделе, - проворчал старик. - Он говорит, что я проживу до ста лет.
Джонни помолчал.
- Конечно, это связано с Шинн-Корнерс, - сказал он наконец. - Вы сами говорили, что теперь нечасто приезжаете сюда. Меня это не удивляет. Мрачноватое местечко.
- Ты веришь в предчувствия, Джонни? - внезапно спросил судья.
- Конечно.
Старик поднялся с бревна и достал носовой платок.
- Я обещал Матильде Скотт, что приведу тебя познакомить с Эрлом. Господи, какая жара!
На следующий день тетушка Фанни Эдамс была убита.
Глава 2
Он был прижат к шаткой стене; вглядываясь сквозь дыру в холод тьмы, вдыхая зловоние из переулка за стеной, твердил, что он просто парень из Оклахомы, который собирался целоваться со своей девушкой в старом автомобиле под ивой у освещенной луной реки… Но они гасили об него сигареты и требовали сказать, что он сбрасывал со своего самолета на их деревни. Дыра в стене становилась все больше и больше, пока не превратилась в целую комнату, а он дергался, как форель на крючке, пытаясь увернуться от жалящего огня…
Джонни открыл глаза, лежа в темной комнате, покрытый потом.
- Кто здесь? - спросил он.
- Я, - послышался голос судьи. Палец старика протыкал в нем дырки. - Спал ты беспокойно, но разбудить тебя было нелегко. Вставай, Джонни!
- Который час?
- Почти пять. До пруда идти три мили, а крупная рыба клюет рано.
Они зашагали по Шинн-роуд, неся снаряжение для рыбалки и лагеря, - судья настоял на том, чтобы провести у пруда столько времени, сколько позволит небо, уже на рассвете грозившее дождем.
- Для такого старика, как я, полдня лучше, чем ничего, - заметил судья.
Каждый нес ружье, взятое из запертого ящика комода, где оружие, завернутое в промасленные тряпки, лежало среди коробок с патронами. Старый юрист не любил охоту ради развлечения - на территории его усадьбы висели объявления, строго запрещающие отстрел фазанов и ланей. Но охоту на кроликов, сурков и других вредителей он считал честной игрой.
- Когда клев закончится, мы поищем кроликов. Их здесь полным-полно - они спускаются в долину и пакостят на фермах. Может, удастся подстрелить лисицу. От них в этом году тоже достаточно вреда.
Он вручил Джонни 20-калиберную двустволку для кроликов, а себе взял ружье 22-го калибра, способное, по его словам, нагнать страху на чертовых сурков. Судья вздохнул, жалея, что рядом не трусит старая Поки, рыжий сеттер. Покахонтас была его последней охотничьей собакой, ее фотография в рамке висела на стене кабинета, а за гаражом Джонни видел ее могилу.
- Мы с Поки славно проводили время в лесу, - промолвил судья Шинн.
- Несомненно, охотясь на бабочек, - усмехнулся Джонни.
Судья покраснел и пробормотал, что покончил со всеми глупостями сто лет назад.
День начался мирно, и ничто не омрачало удовольствия, кроме пасмурного неба. Они наловили лягушек для приманки и отплыли в старой плоскодонке, которую судья привез к пруду неделю назад. Им удалось поймать куда больше окуней, чем они надеялись. Потом они вытащили лодку на берег и снова забросили удочки. Улов содержал не только щук, но и пару форелей, что, по словам судьи, было событием века, так как считалось, что форели уже давно перевелись в Лягушачьем пруду.
- А я еще болтал вчера о дурных предчувствиях! - усмехнулся старик. - Ложная тревога.
Расположившись у края пруда, они сварили форель и полакомились восхитительной рыбой вместе с охлажденным в воде пивом и овсяным хлебом Милли Пэнгмен. Джонни приготовил кофе, пока судья разрезал пирог с апельсином и смородиной, который тетушка Фанни Эдамс прислала вчера вечером с маленькой Синтией Хэкетт.
- Не испытываю никакого желания убивать, - сонно произнес судья после сытного обеда. - К черту сурков. - Он расстелил пончо и заснул, как маленький мальчик после пикника.
Джонни тоже лег, надеясь, что ему не приснятся десять тысяч человек в желтой камуфляжной форме и с желтыми лицами, стреляющие в него из русских винтовок.
Пока они спали, начался ливень, и оба промокли до нитки, прежде чем успели подняться.
- Я когда-нибудь говорил вам, что приношу несчастье? - пропыхтел Джонни.
Часы судьи показывали самое начало третьего. Они спрятались под большим буком, глядя на небо и пытаясь определить его дальнейшие намерения. Деревья вокруг пруда трещали под ударами молний - одна угодила в сосну в нескольких футах от них.
- Предпочитаю утонуть на дороге, чем быть убитым электротоком под деревом! - крикнул судья. - Давай выбираться отсюда!
Они перевернули лодку, быстро собрали снаряжение и побежали к дороге. В половине третьего по часам судьи они находились в полумиле от вершины Священного холма. Ливень нахлестывал вовсю.
- Неплохо! - прокричал старик. - Прошли почти полпути! Как себя чувствуешь, Джонни?
- Предаюсь приятным воспоминаниям, - отозвался Джонни, клянясь себе, что больше не взглянет ни на одну рыбу. - По этой дороге ездит какой-нибудь транспорт?
- Давай помолимся.
- Хоть бы что-нибудь проехало на колесах! Впрочем, нам подошел бы и глиссер.
Спустя пять минут в поле зрения на противоположной стороне дороги появилась сгибающаяся под дождем фигура, бредущая им навстречу.
- Эй! - окликнул Джонни. - Наслаждаетесь плаванием?
Человек вздрогнул и уставился на них. Это был худощавый мужчина среднего роста, с сединой на висках, чахлой светлой бороденкой, темно-серым, как небо над головой, лицом и робкими блестящими глазами. Дождь проделал желобы в полях его зеленой шляпы, заливая ему лицо; черные залатанные штаны прилипли к ногам, а светлый твидовый пиджак с кожаными латками на локтях висел на нем, как мокрый бумажный куль. В руке он держал маленький черный саквояж из какого-то дешевого материала, который разошелся по швам и был перевязан веревкой. Буквально через секунду незнакомец отвел взгляд и пустился бегом, топая по воде бесформенными башмаками.
Джонни и судья уставились ему вслед.
- Интересно, кто это, - сказал судья. - Никогда его здесь не видел.
- Думаю, иностранец, - пожал плечами Джонни. - В США он нигде не мог бы купить такую зеленую велюровую шляпу.
- Возможно, какой-нибудь бродяга, направляющийся в Кадбери искать работу на фабрике. Как по-твоему, Джонни, почему он убежал?
- Очевидно, при виде двух вооруженных людей вспомнил о народной полиции на своей родине.
- Господи! - Судья слегка передвинул свое ружье. - Надеюсь, беднягу подвезут.
- Лучше надейтесь, что кто-нибудь подвезет нас.
Вскоре позади них появился старый серый седан, разбрызгивающий воду, как моторная лодка. Они повернулись и закричали, но машина ехала со скоростью более сорока миль в час и, прежде чем они успели открыть рот, промчалась мимо них и скрылась за холмом.
- Это автомобиль Берни Хэкетта, - проворчал судья. - Черт бы его побрал! Он даже не заметил нас.
- Бодритесь, ваша честь. Осталось около мили.
- Мы можем остановиться в хижине Хоузи Леммона, - с сомнением произнес судья. - Она на вершине холма в лесу, недалеко от дороги.
- Нет уж, благодарю покорно. С меня довольно грязных хижин. Я направляюсь в ваш дом к чистому полотенцу.
Когда они поднялись на Священный холм, судья воскликнул:
- А вот и сам старый Леммон идет домой!
- Еще один пионер, - буркнул Джонни. - Неужели у него нет машины, коляски или мотоцикла?
- У Хоузи ничего нет. - Судья Шинн нахмурился. - Что он здесь делает? Ведь он нанялся работать к Скоттам.
- Очевидно, предпочитает жить на возвышенности.
Судья окликнул седобородого отшельника, но если Леммон и слышал его, то предпочел не обратить внимания и исчез в ветхой лачуге с ржавой дымовой трубой на крыше.