О, Судьба, ничего не итожь,
И не надо мечты оперенья, -
Сдёрни с неба вселенскую ложь,
Подари мне тепла и смиренья!
Я сегодня не девочка та,
Что зависит от сна и погоды.
Знаю я: в глубине – высота,
В укрощенье гордыни – свобода.
Лишь хватило бы сил побороть
Лихоимство привычек столетних!..
Есть два слова – Любовь и Господь,
Остальное – лукавые бредни…
ТОТ САМЫЙ СЛЕД
В палате, куда поместили Сергея, были ещё двое: пенсионер с переломом ноги и новичок-бизнесмен с вывихом плеча. Сергей больше отмалчивался, зато товарищи по несчастью без устали спорили. И, не будь на "бойцах" смиряющих шин и осточертевших повязок, – схватки было бы не избежать.
– Вот и я говорю, что такие, как вы, растоптали в человеке всё святое! – вскипал пенсионер.
– Нет, вы только посмотрите на него, послушайте! Просто ха-ха! А мне вот недавно один бывший солидный коммунист, сегодня рядовой электрик, рассказал такую историю.
– Ну, ври, Емеля… Писано-переписано, село Денисово, писал кот да кошка, да брат Ермошка, да я немножко…
– Да ты послушай! А то ведь упёрся, что тебе козёл…
– Кто-кто? – снова вскинулся пенсионер и, застонав от боли, упал на кровать.
– Да хватит вам, черти полосатые! Сколько можно? – не утерпел Сергей.
– Вот и вы, кстати, послушайте. Электрик этот был в своё время начальником участка на стройке, а снабженцем там же – то ли Лев Борисович, то ли Борис Львович, не помню уже… Ну и вот, нашли они общий язык и потихоньку справили себе два небольших дачных домика…
– Воровали, стало быть.
– И тут я с вами совершенно согласен. Домики эти, по нынешним меркам – тьфу, и говорить бы не стоило. А тогда это – частная собственность, и неизвестно, на какие шиши… Дошло это до партийной комиссии, которой руководила тогда Фурцева…
– Это которая по культуре? – продолжал уточнять дотошный пенсионер.
– Ну да, уже позднее… Ну вот, электрик мой, а тогда начальник участка, стоит перед высокой властью, бледнеет, краснеет и повинную голову всё ниже опускает… Ну, естественно, исключают его из партии, домик конфискуют, на работе позор, дома слезы…
– А другой?
– Да не торопи ты, дед, – рассказчик входил в роль, уже предвкушая близкую победу над упрямым соседом.
– А другой не стал клонить всё ниже голову, а подходит к Фурцевой и сказывает такие речи: – Я вам обо всём доложу без утайки, но при одном условии. Вы тоже расскажете этой комиссии, откуда у Вас дача на Рублёвском шоссе, на какие такие деньги построена? Или о том, на какие тысячи летает к Вам на выходные ваш – законный, конечно, – супруг? Из-за границы, между прочим?
– Ну и что?… – ещё не зная, как реагировать, спросил пенсионер.
– А то, что дело против снабженца быстренько прикрыли! Так о какой святости вы плачете до сих пор?
– О такой! Не надо всё в кучу сваливать! Что с молодёжью творится – вы не видите?
– Ну, всё, пошли по новой! – Сергей спрятал голову под подушку.
"Без них тошно, всё в голове перемешалось, – мучился он. – Что делать?… Как быть с отцом? Писать ли обо всём матери? Нет, она не должна ничего знать. Хватит с неё".
Но это значит, остаться одному, снова одному – с безденежьем, с коленом этим… деревянным, с отцом, встречи с которым он все эти годы и не желал, и ждал невольно… И не хотел простить ему поломанную жизнь матери, и тянулся к отцу, как всякий мальчишка… Он в сотый раз вспоминал ту недавнюю злополучную ночь, и выстрел, и испуганное лицо отца, и… такие родные руки, обнимавшие его, Сергея… И он снова чуть не застонал. Слава Богу, спорщикам было не до него.
В палату постучали. Это был Олег Петрович. Положив на тумбочку фрукты, он поудобнее уселся рядом с Сергеем, готовясь к серьёзному, душевному разговору. Спорщики с минуту смотрели на посетителя, но, не увидев в нём ничего интересного, продолжили своё "святое" дело.
– А фильм "Калигула" вы смотрели? Ведь это просто безобразие! Причём не забыли дать широкую рекламу! А на деле – задушили за милую душу…
– А кто вас заставлял смотреть? – и начинающий бизнесмен с удовольствием расхохотался. – А что особенно понравилось?
– Кстати, фильм действительно во многом сомнительный… Я вижу, вам не хватает третейского судьи, – заметил Олег Петрович.
– Да уж!.. Преогромное спасибо!.. Да что с вас, пенсионеров, взять, отстали от жизни совсем… Но, как говорят, – кое на кого… не обижаются.
– Сам дурак! – вскипел с новой силой его заклятый друг.
– Ну, пошло-поехало, – Олег Петрович был даже рад, что соседям сейчас не до них. – Сергей… я хочу поговорить.
– Знаю, о чём, – молодой человек напрягся, как струна, на лице заиграли желваки, глаза с каким-то нездешним упрямством уставились в угол палаты. – Мол, отца пожалеть надо!.. А он нас пожалел, когда за секретаршей увязался? Пожалел, а? Когда оставил нас с матерью?
– Но ведь алименты…
– Да что вы мне зубы заговариваете? Когда деньги заменяли мужа, отца? – тут голос его дрогнул, он отвернулся от гостя.
– Серёжа… жизнь – очень сложная штука, не всё можно предусмотреть…
– Почему же мы с матерью должны платить за сложности эти? – Сергей смотрел на гостя, уже не стесняясь слез. – А кто за это заплатит? – он показал правую руку.
– Как это… случилось? Если можешь, расскажи.
– И рассказывать нечего, – ещё по инерции непримиримо продолжал Сергей. И всё-таки искренние, душевные слова тронули его почерневшее сердце. – В плен я попал. Задремал на посту – и выкрали. Полгода – в яме с крысами… Думал, помешаюсь. Тогда и пальцы отстрелили. За упрямство. Предлагали жениться на их девке. Дом давали в придачу. Говорили, я ей понравился.
– А она тебе?
– Ничего плохого, но жениться по указке я не хотел… В конце августа освободили "федералы". А когда вернулся, потыкался туда-сюда в поисках работы, – всё бесполезно. А тут один товарищ так называемый и надоумил: мол, ничем не рискуешь, отберёшь деньги – и половина твоя! Мол, баба пугливая, одного голоса хватит, припугни только… А деньги у неё не свои, рыночные… Подпоил меня немного, как бы между прочим…
– Это в первый раз когда?…
– Ну да! Разозлился я тогда, покрушил там мебелишку… А тот опять пристаёт, мол, уговор дороже денег! И аванс даёт…
– Понятно, Сергей. Я сегодня был у Ивана, – весь извёлся он. О себе и не думает, так что это я сам пришёл. Очень переживает за тебя. И не хочет вторично терять, ты понимаешь?
Сергей не выдержал, сунул голову под подушку. Но задрожавшие плечи выдали его снова. Олег Петрович прикрыл их рукой…
"ОТ ВИНА ДО ВИНА…"
"От зари, до зари,
От вина до вина,
О любви говори,
Пой, гитарная струна!.." -
неслось из открытой форточки второго этажа старого панельного дома… Тимофей уже заканчивал уборку около подъезда и хотел двинуть дальше, но Верка-"артистка" и Генка-"матрос" в третий раз начали так полюбившуюся песню, это в одиннадцать часов, почти утром! И вывели-таки Тимофея из равновесия, и заставили подняться в квартиру. Он ещё не забыл, как отхаживал Ваньку-"барабанщика", их дружка, которого сбила с ног собачья атаманша в борьбе за объедки. Не забыл, как болело за всю троицу сердце, как ум поневоле пытался искать выход из всего этого… И вот тебе, на! С утра пораньше уже гуляют! На жратву, значит, денег нет, а на зелье это проклятое – есть!
Толкнув не закрытую по-хорошему дверь, он вошёл в квартиру – и чуть не задохнулся от густого смога табачного дыма и паров алкоголя вперемежку. Рванулся к окну, открыл нараспашку.
– Эй, очумел, что ли? – Верка, сначала раскрывшая рот от неожиданного появления Тимофея, обрела дар речи. – Лето тебе, что ли?!
Тимофей молча оглядел комнату. Генка сидел на кровати, подогнув почти по-детски ноги. Верка, как хозяйка, сидела картинно за столом, и даже губы были в помаде…
"Любит, что ли, его?" – пронеслось в голове у Тимофея. Он так же молча собрал бутылки, сложил в пустую авоську, что валялась в углу, и направился к дверям.
– Ты чё, очумел? – Генку будто ошпарили.
– Эй, это моя собственность! – Верка рванулась к Тимофею.
– Отдам, когда работу сделаете!
– Какую ещё?
– А такую! На Кирпичной улице сейчас дворника нет. Так что – пошли со мной оба! – скомандовал он неожиданно властно, удивив не только выпивох, но и самого себя.
Кое-как одевшись, они шли за ним к жэковской конторе за инструментом… А Тимофей вспомнил, как и сам когда-то был горазд испить алкогольного счастья, как годами мучил Клавдию, дрожавшую в ожидании очередного его сюрприза, поседевшую раньше срока, потерявшую когда-то крепкое здоровье… Как за минутное животное счастье чуть не поплатился и семьёй, и нормальной человеческой жизнью. Слава Богу, помог случай.
Как-то вечером они пришли с Клавдией к Зое Тарасовне, матери Тимофея. Поговорили о том, о сём, включили телевизор. Вдруг хозяйка забеспокоилась, стала куда-то собираться, несмотря на поздний час.
– А это ещё что за новости? – полушутя-полусерьёзно спросил Тимофей.
– Чего-то неспокойно на душе. Пойду, проведаю Нюру.
– Ну, ладно, пойдём вместе, что с тобой делать.
По дороге к сестре Зоя Тарасовна молчала. В семье было известно, что Нюра давно мучается со своим Михаилом. Вконец спился человек, а был мастер на все руки. Единственная дочь учится в Москве на врача, и Нюра еле сводит концы с концами, чтобы вовремя ей помочь.
Через полчаса Тимофей с матерью звонили в нужную квартиру. Вскоре послышалось сиплое: "Кто там?!"
– Открой, Михаил, – сказала Зоя Тарасовна как можно спокойней.
– Чёрт знает что, на дворе ночь, а тут… – наконец звякнула цепочка, потом замок, и дверь открылась.
Включили свет. Нюра сидела, глядя перед собой на пустую стену. Пришедших как будто и не заметила.
– Что с тобой, сестра? – Зоя Тарасовна начала её тормошить. – Что случилось-то, говори!
И Нюра, очнувшись вдруг, заплакала. Зоя Тарасовна влетела в комнату.
– Ты что натворил, говори, разбойник! – приступила к сидевшему у телевизора Михаилу.
– Ничего! Цела твоя сестра, успокойся, – буркнул тот, пытаясь отделаться от энергичной гостьи.
– Я тебе покажу, "ничего"! Говори, опять измывался? – она дёрнула, не выдержав, его за плечо. Серая небритая физиономия взглянула на неё, отводя глаза в сторону.
Михаил понял, что так просто не отделаться: в дверях, невольно сжав кулаки, стоял Тимофей.
– Ну чего, чего?… Пожурил немного, пошто обед мужу не приготовила, вот и всё. Чё уж, и сказать ничего нельзя?
– А кто ножом перед моим носом размахивал? Кто не выпускал из квартиры? – послышалось из прихожей.
Михаил по-звериному взглянул в ту сторону, отчего даже Тимофею стало не по себе.
– Ну и что! Я здесь хозяин! Хочу – пью, хочу – жену бью! Кому какое дело! – Михаил встал и двинулся прямо на Тимофея, сузив и без того узкие, скользкие глаза…
– Михаил! Не смей! – Зоя Тарасовна бросилась между ними. Михаил, не глядя, оттолкнул её в сторону и встал у порога, впиваясь в гостя взглядом и торопя развязку. Тот понял, что надо действовать, и одной рукой схватил его за шиворот грязного пиджака, другой влепил увесистую пощёчину. Михаил на миг растерялся, но через секунду с хриплым криком бросился на соперника. А тот, не сдерживая себя, во власти непонятной злости лупил, что есть мочи, ещё крепкого, вёрткого свояка, пока тот не свалился к его ногам… И – вдруг разом обессилел, сел на стул.
Стало так тихо, что Тимофей, не выдержав, ушёл в ванную и долго мыл там руки.
Домой они шли втроём с Нюрой.
– Господи, что с человеком водка делает! Ведь жили же вы хорошо, правда, Нюр? – разбила Зоя Тарасовна молчание.
– Хорошо – нехорошо, а жить можно было… Нет, ведь это только во сне приснится, как он ухаживал за мной! А поженились – меняться стал. Не сразу, конечно. Но дружки своё дело сделали.
А Тимофей думал о том, что нельзя Нюре оставаться там, надо что-то предпринимать. И о том, в какого зверя может превратиться нормальный прежде человек. А ведь тоже, небось, начинал с маленькой. И о том, что водка – тоже наркотик, и тоже смертельно опасный. Поскольку погибает не только сам человек, сдаваясь этой заразе, но и то, что действительно могло бы составить счастье: уютный дом, семья, любовь и согласие. Но если с наркотиками ведётся война, то водка всё ещё нежится в лучах спасительных мужицких баек о русских традициях, о том, что "пьян да умен – два угодья в нём". Уж какой там ум, когда мозги набекрень!
…Подошли к ЖЭКу, и через минуту Тимофей вышел к "парочке".
– Вот вам метлы, и чтоб к вечеру дворы были чистыми! – И, подумав, добавил: – И своя квартира – тоже!.. А там поговорим, – и, не давая "подшефным" опомниться, исчез в конторе.
СВИДАНИЕ
За последнее время столько всего свалилось на Олега Петровича, что порой, оставшись наедине, он всерьёз опасался и за нервы, и за голову свою – во всех смыслах. Посвящать в свои страдания внучку Лену он не имел права: пусть учится более-менее спокойно. Фотография погибшей жены по-прежнему висела на стене, но и она не помогала. Зато одна минута на террасе дачи Марии, где друзья собирались по важному делу, одна минута – под звёздным небом, когда он только приобнял её за плечи, – такой забытой радостью пронзила его, что до сих пор не уходила из памяти, а главное – из сердца. И он понял: только Мария может его спасти.
"Вот эгоист!" – выругал он себя, но тут же и оправдал: как доверчиво, тоже молча, "откликнулась" сильная, независимая Мария! Да что скрывать, он полюбил её ещё тогда, в юности! И Маша была, судя по всему, неравнодушна к нему, но свалившийся, бог знает откуда, этот горный инженер, ловелас по призванию, – всё перевернул в её жизни, а в его – и подавно. И вот… после стольких лет… разве это может быть случайным?! И он, зная, что внучка сегодня останется в Москве у подруги, пригласил Марию в гости. Конечно, под вполне серьёзным предлогом: посоветоваться как с человеком деловым, имеющим прямое отношение к бизнесу… Но ведь годы прошли! Но, несмотря на дружеские встречи, он почти не знал её – другую: и побитую жизнью, и, может быть, именно поэтому – непривычно резкую, хотя и по-прежнему красивую: статную, голубоглазую, с густыми, подкрашенными по возрасту волосами, естественно обрамляющими чистое, приятное лицо. Он почти её не знал! Господи, да от всего этого и свихнуться можно!..
Он врубил радио, а оттуда:
"Как упоительны в России вечера!.."
И вдруг стало не только легче, но и веселее. Он схватил тряпку, стал наводить чистоту, азартно подпевая "Белому орлу":
"Пускай всё – сон, пускай любовь – игра,
Ну что тебе – мои порывы и объятья?!.
На том и этом свете буду вспоминать я,
Как упоительны в России вечера!.."
А в это время Мария, придя из парикмахерской и хорошо глянув в зеркало и не очень узнав себя, чуть не заплакала от обиды и досады…
– Господи, да это же кукла Барби, а не русская женщина! – и она бросилась в ванную, и с помощью воды стала разрушать всё то, что так долго "строила" на её голове молоденькая мастерица.
– Деньги берут – будь здоров, а чтобы глянуть на человека, а не на фигли-мигли с бигудями, – на это ума нет! – причитала она, с трудом раздирая уже налакированные волосы. В конце концов причесалась как обычно и немного успокоилась. Но сомнения, уже другого порядка, одолевали её с не меньшей силой, чем в это же время – Олега Петровича.
– Ведь я его, по сути, совсем не знаю! Да, сегодняшнего! – рассуждала она, наглаживая выходной костюм с блестками. – Он такой тактичный, умный, а я – баба базарная! – она накинула на себя жилет, глянула в зеркало. – Ну, уж нет! Переборщила ты, Мария! Смотри, вон какая интересная женщина!.. А впрочем… я же иду… для разговора делового! Тогда причём этот костюм?… Нет, надо что-то почти простое, но элегантное…
Она стала снимать с плечиков вещи, прикладывать к себе, глядя в зеркало… Но душевные сомнения не отпускали.
– Я женщина, я должна быть скромной… Тогда к чему все эти приготовления, ожидания, от которых – кругом голова?… Но если я забьюсь в угол, – будет всё кончено. Он не такой, чтобы играть со всем этим… А если… То что потом? У меня сын, который мне ещё дороже и который обязательно вернётся ко мне!.. А у него – внучка Лена: такая умная и культурная… На что ей чужая баба в доме?… Боже мой, что же делать? Этак голова разорвётся!.. – и она включила радио.
"Как упоительны в России вечера…
В закатном блеске пламенеет снова лето,
И только небо – в голубых глазах поэта…
Как упоительны в России вечера!.."
И Мария почувствовала, как волшебный, входящий в хорошую моду романс поднимает её туда, где уже нет власти прозе жизни. Она поняла, что сейчас важна только правда сердца. И, чему-то улыбаясь, быстро и легко закончила сборы…
"Будь, что будет, а я раскрою карты!" – решил наконец Олег Петрович и стал вспоминать всё, что полагается знать кавалеру, пригласившему любимую женщину к себе домой… И когда Мария вошла в гостиную, то на миг замерла от неожиданной картины: в комнате был полумрак, на столе, рядом со свечами, стояло шампанское, в центре красовался какой-то экзотический, с башенкой, торт. Тут же бутерброды нескольких видов, конфеты ассорти, фрукты…
– Как… красиво! – опомнившись, молвила Мария.
Олег Петрович, обрадованный такой реакцией, предложил ей кресло.
– Нет, – заспорила она, – я вот тут, на стуле пристроюсь…
– Такой женщине – только кресло! – мягко, но убедительно возразил он, взял её руку и поднёс к губам.
Мария испугалась, что он услышит, как сильно колотится её сердце, и сама села в удобное кресло. Олег Петрович включил "Маяк", чуть слышно.
– Так какой совет вы хотели получить, Олег Петрович? – Мария с трудом, но всё-таки упорно "держала марку".
– А, совет?… Ну, да, вот какое дело. Углядел я тут пустой подвал в доме… Там когда-то был красный уголок…
– Ну и что? – Мария была рада вернуться к привычной уверенности.
– А вы видели, сколько бомжей, прости Господи, развелось вокруг?
– Да уж… И хорошего от них не жди! И воруют иногда, и прочее…
– Вот я и думаю, как бы это устроить там что-нибудь путёвое? Чтобы и работа им была, и ребятню дворовую чему-то хорошему научить…
– Ой, Олег Петрович, это же здорово! Тут надо покумекать… А что это… знакомое… звучит?…
Олег Петрович дотронулся до приёмника…
"Как упоительны в России вечера!.." – звучало уже на "Маяке" по чьей-то заявке, и они вдруг вместе рассмеялись, и Олег Петрович протянул руку, – и души их, и они сами слились в этой чудесной мелодии танца…